Октябрьский дождь забарабанил по подоконнику с новой силой, словно пытался вломиться внутрь. Анастасия стояла посреди хаоса, в самой гуще упакованных коробок, скреплённых широким прозрачным скотчем, и слушала эту монотонную, раздражающую музыку. Воздух в квартире был густым и тяжёлым — пахло пылью с только что опустевших полок, картоном и поднимающейся из раковины сыростью. Тридцать два квадратных метра, которые она когда-то с такой любовью обустраивала, превратились в транзитную зону, временное хранилище для её старой жизни. И на фоне этого бардака, её муж, Михаил, с невозмутимым видом разогревал в микроволновке вчерашнюю пиццу.
— Миша, — начала она, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Газель будет через три часа. Ты точно договорился с Сергеем и Игорем? Диван и тот шкаф мы втроём не снесём.
Микроволновка жужжала, заполняя паузу. Михаил, прислонившись к косяку кухонного проёма, уставился в экран своего телефона, большим пальцем листая ленту новостей.
— А? — он оторвался от телефона, взгляд его был пустым и отсутствующим. — Да, вроде, договорился. Но Игорь сегодня на дежурстве, может, не сможет. А Серёга… он вчера жаловался, что спина прихватила.
— У всех всегда спина прихватывает, когда нужно что-то делать! — вырвалось у Анастасии. Она с силой швырнула пачку с гречкой в очередную коробку, помеченную надписью «Крупы/Мука». — Это же наш переезд! Наш дом! Или тебе всё равно?
Михаил тяжело вздохнул, словно она потребовала от него подвиг невероятный. Дверца микроволновки открылась с щелчком.
— Насть, ну не начинай этот цирк с самого утра. Я же сказал — разберёмся. Не мы первые, не мы последние. И потом, — он отломил кусок пиццы, поймал тянущуюся нить сыра, — я до сих пор не понимаю этой нашей горячки. Жили же нормально. Ремонт тут сделали, всё обустроили. Рядом метро, магазины… а теперь в эту глушь, в это поле…
— Это не поле! — Анастасия резко обернулась к нему. В груди всё сжалось в тугой, болезненный комок. — Это наш дом, Миша! С землёй, с садом, с будущим! Ты сам же говорил, что устал от этих бетонных коробок, от соседей сверху, от этого вечного шума!
— Ну, говорил, — пожал он плечами, прожевывая пиццу. — Это когда футбол мешали смотреть. А так… мне тут привычно. И на работу десять минут на машине. А от твоего «рая» я буду по два часа в одну сторону торчать в пробках. Мечта, а не жизнь.
Каждое его слово било по натянутым, как струны, нервам. Она смотрела на него — на его привычную, чуть усталую позу, на знакомые черты лица, которые за восемь лет брата стали родными, — и не могла понять: этот человек всегда так думал? Все эти годы, пока она грезила о собственном доме, рисовала в воображении планы, откладывала с каждой зарплаты, он просто молчал и терпел её «блажь»?
— Привычно, — повторила она, и в её голосе зазвучала горечь. — Это самое страшное слово, которое я от тебя слышу. Тебе всё «привычно». Встречать рассвет в этой клетке с видом на чужой балкон — привычно. Хранить вещи в шкафу-купе, в который не влезает половина одежды — привычно. Слышать, как соседи сверху топают — привычно! А я не хочу привыкать к тому, что мне не нравится! Я хочу жить, а не существовать!
Михаил отложил остаток пиццы, его лицо наконец выразило какую-то эмоцию — раздражение.
— Ну вот, понеслось. Опять твои высокие материи. «Существовать». Мы не существовали, Настя. Мы жили самой обычной жизнью. У нас всё было. А ты… ты как будто играешь в какую-то игру, в «идеальную семью в идеальном доме». Но жизнь — она не идеальна! Она состоит из компромиссов!
— Компромисс — это когда два человека идут навстречу друг другу! — воскликнула Анастасия, подходя ближе. Она чувствовала, как дрожат её руки, и сжала их в кулаки. — А в нашей ситуации всё идёт в одну сторону! Я мечтаю, я коплю, я ищу, я торгуюсь, я делаю ремонт! А ты? Ты только и делаешь, что ноешь и ищешь причины, почему всё плохо! Может, хватит? Может, сегодня, в день переезда, ты хотя бы попробуешь сделать вид, что тебе это тоже не безразлично?
Они стояли друг напротив друга посреди разорённой квартиры. Дождь за окном стих, перейдя в назойливую морось. Тишину нарушало лишь навязчивое гудение холодильника.
Михаил отвернулся первым. Он прошёл на кухню, плеснул в стакан воды.
— Ладно, не кипятись, — пробурчал он. — Переедем, посмотрим. Может, оно и к лучшему.
Но в его тоне не было ни капли надежды. Была лишь усталая покорность, которая злила Анастасию ещё сильнее. Она хотела энтузиазма. Хоть искорки. Хоть намёка на то, что они — команда.
— К лучшему, — безжизненно повторила она. — Да, Миша. К лучшему.
Она снова принялась за упаковку, движения её были резкими, отрывистыми. Она складывала в коробку книги, свои любимые романы, которые перечитывала по вечерам, представляя себя сидящей с чаем у камина в собственном доме. Эта мечта грела её все эти годы. Грела, когда она отказывалась от новой куртки, чтобы перевести лишние пять тысяч на накопительный счёт. Грела, когда коллеги звали в отпуск в Турцию, а она говорила, что нет денег. Грела, когда Михаил тратил свои деньги на очередной дорогой гаджет или посиделки с друзьями в баре, а она сидела дома, подсчитывая, сколько ещё месяцев копить.
И вот он настал, день икс. А вместо радости — тягостное, гнетущее чувство, будто она совершает что-то непоправимое. Одиночество вдвоём.
Михаил, допив воду, поставил стакан в раковину и облокотился о столешницу.
— Кстати, — начал он негромко, глядя в окно на мокрые крыши машин. — Мама звонила вчера.
Анастасия, не поднимая головы, кивнула:
— И что она?
— Да так… Спрашивала про дом. Интересовалась, как у нас дела с переездом.
В его голосе прозвучала какая-то фальшивая нота. Что-то неуловимое, что заставило Анастасию замедлить движения и насторожиться.
— Вежливо с её стороны. Передавай привет.
— Она… — Михаил замялся, провёл рукой по коротко стриженным волосам. — Она на прошлых выходных съездила туда.
Анастасия замерла с книгой в руках. Медленно выпрямилась.
— Куда «туда»?
— Ну… в дом. В наш новый дом.
В воздухе повисло недоумение, густое и плотное.
— Как… съездила? — тихо спросила Анастасия. — У неё что, ключи есть?
— Я ей дал, — ответил Михаил, и его голос снова приобрёл то отстранённое, оборонительное звучание, которое она уже научилась ненавидеть. — В субботу, пока ты у зубного была. Она просила посмотреть. Ей очень понравилось. Сказала, место хорошее, тихое, воздух чистый. И сам дом, говорит, хоть и староват, но с потенциалом.
Анастасия опустила книгу в коробку. Делала это очень медленно, чтобы не дать волю рукам, которые так и норовили задрожать.
— Ты дал ключи от моего дома… своей матери… без моего ведома? — каждое слово она произносила с усилием, отчеканивая.
— Настя, не драматизируй, — он наконец повернулся к ней, и на его лице читалось раздражение. — Какая разница? Она же мама. Ей просто было интересно. Она родной человек!
— Родной человек? — голос Анастасии сорвался на высокую, почти истерическую ноту, но она тут же взяла себя в руки, сжав кулаки до побеления костяшек. — Михаил, ты в своём уме? Это частная собственность! Моя частная собственность, купленная на мои деньги! Я ещё даже не успела там как следует обжиться, а ты уже пускаешь туда экскурсии?
— Какие экскурсии?! — вспылил он. — Один раз человек приехал, посмотрел! Я что, должен был у тебя разрешения спрашивать, как у мамы с папой? Мы что, не семья? Или всё, что твоё — это только твоё, и я не имею к этому никакого отношения?
— В том-то и дело, что не имеешь! — выкрикнула она, и плотина терпения рухнула. — Ни копейки ты туда не вложил! Ни минуты своего времени! Ты даже обои в гостиной не помог выбрать! Ты только отнекивался, ссылался на работу, на усталость! А теперь раздаёшь ключи направо и налево!
— Я не раздаю! Я дал ключи своей матери! — он шагнул к ней, его лицо раскраснелось. — И знаешь что? Ей там действительно понравилось. И знаешь почему? Потому что её собственная квартира — это сырая, тёмная норка на первом этаже, где у неё обострилась астма! Врач сказал, что ей срочно нужно менять жильё! Сухое, тёплое, за городом!
Сердце Анастасии упало и замерло где-то в районе желудка. Холодная, тягучая муть поползла по венам. Она поняла. Поняла всё. Это был не просто визит вежливости.
— И… что? — прошептала она, уже зная ответ.
— И что… Мы с ней поговорили. И я считаю, что было бы правильно… — он запнулся, ища слова, но его глаза были твёрдыми, — было бы по-человечески, если бы она какое-то время пожила в доме. Пока не поправит здоровье. Пока не найдёт себе что-то подходящее.
Комната поплыла перед глазами. Анастасия почувствовала, как подкашиваются ноги. Она сделала шаг назад, оперлась ладонью о стену. Обои под её пальцами были прохладными и шершавыми.
— Ты… предлагаешь… — она говорила медленно, с трудом выталкивая слова, — чтобы твоя мама переехала… в мой дом? В дом, который я купила на деньги, отложенные за пять лет и оставленные мне бабушкой? В дом моей мечты?
— Не предлагаю, а считаю это единственно верным решением в данной ситуации! — его голос гремел, заполняя всё пространство маленькой кухни. — Речь идёт о здоровье моей матери, Настя! Ты это понимаешь? Или твои «мечты» о розовых кустах и качелях на участке важнее жизни человека?
— Важнее моей жизни? — крикнула она в ответ, и слёзы наконец хлынули из глаз, горячие и бессильные. — А моя жизнь? Мои годы труда, мои надежды? Ты хоть на секунду подумал обо мне? Или я для тебя просто приложение к твоей семье, которое должно безропотно уступать?
— Ты ведёшь себя как законченная эгоистка! — прорычал Михаил. — У тебя есть эта квартира! Можешь спокойно здесь жить! А маме негде больше жить! Ей плохо в её дыре! Разве ты не можешь проявить простое человеческое сочувствие?
— Сочувствие? — Анастасия засмеялась, и смех её был горьким и истеричным. — А у кого было сочувствие ко мне, когда я вкалывала на двух работах, чтобы собрать на первый взнос? Кто меня поддерживал? Ты? Ты смеялся надо мной, говорил, что я строю воздушные замки! А теперь эти замки понадобились твоей маме? Нет, Миша! Нет! Я не позволю! Это мой дом!
Она вытерла слёзы тыльной стороной ладони, её голос внезапно стал низким и опасным.
— И ты не имеешь права им распоряжаться. Ни морального, ни юридического.
Лицо Михаила исказилось от злобы. Он подошёл так близко, что она почувствовала его дыхание.
— Юридического? — прошипел он. — Мы находимся в браке! Всё, что приобретено в браке…
— Всё, что приобретено в браке на общие средства! — парировала она, не отступая ни на шаг. — А этот дом куплен на мои личные сбережения и на моё наследство! У меня есть все выписки, все платёжки! Попробуй оспорить! Попробуй! И ты узнаешь, что такое «юридически»!
Он отпрянул, будто её слова были физическим ударом. В его глазах мелькнуло сначала недоумение, затем страх, а затем — чистая, неподдельная ненависть.
— Так… — протянул он. — Значит, так. Всё ясно. Ты не семья. Ты — собственница. И твоя собственность тебе дороже людей.
— Дороже людей, которые пользуются мной и моей добротой! — крикнула она ему в лицо. — Дороже человека, который восемь лет лгал мне о том, что разделяет мои мечты! Дороже мужчины, который вместо того, чтобы самому решить проблему своей матери, подло и трусливо пытается конфисковать мою мечту!
Она отступила, её грудь высоко вздымалась. Ярость придавала ей сил, прочищала разум.
— Всё. Всё, Миша. Конец.
— Что конец? — он смотрел на неё с вызовом, но в его позе читалась неуверенность.
— Всё. Наш брак. Наши отношения. Всё, что было между нами. Оно было построено на лжи. На твоём равнодушии и на моей наивности. Я выхожу из этой игры.
— Ты что, хочешь развод? — он фыркнул, но фальшиво. — Из-за такого пустяка?
— Пустяка? — она снова засмеялась, и на этот раз в смехе не было истерики, было лишь леденящее спокойствие. — Ты называешь пустяком то, что ты решил отдать мой дом своей матери? Это не пустяк, Михаил. Это — предательство. А предательств я не прощаю.
Она прошла мимо него в комнату, подошла к его шкафу, распахнула дверцу.
— Собирай свои вещи. И уходи. Сейчас же.
Он не двигался, наблюдая, как она начинает вытаскивать его джинсы, футболки и бросать их на кровать.
— Ты серьёзно? Ты выгоняешь меня из моей же квартиры?
— Из моей квартиры, — поправила она, не оборачиваясь. — Она была куплена мной до брака. Ты это прекрасно знаешь. У тебя здесь нет никаких прав. Как нет их и на моём доме. У тебя есть только твои вещи. И я даю тебе час, чтобы ты их упаковал и исчез из моего поля зрения.
— Ты чокнутая! — крикнул он, и в его голосе послышалась паника. — Настя, давай успокоимся! Мы же можем всё обсудить! Мы можем найти какое-то решение!
— Решение было, — сказала она, останавливаясь и глядя на него прямо. — Ты мог снять матери квартиру. Ты мог помочь ей продать её жильё и найти новое. Ты мог взять кредит. У тебя был миллион вариантов проявить себя ответственным сыном. Но ты выбрал самый простой и подлый путь — отобрать у жены. Нет, Миша. Обсуждению это не подлежит. Собирайся. Или я звонку в полицию и сообщаю, что в моей квартире находится посторонний мужчина, отказывающийся её покинуть.
Они стояли друг напротив друга — он, побелевший от ярости и унижения, она — холодная и неумолимая, как осенний дождь за окном. В его глазах она прочитала окончательное понимание того, что словами её не проймёшь. Что её решение — это гранитная стена.
Плюнув сквозь зубы нецензурное слово, он грубо оттолкнул её от шкафа и начал швырять свои вещи в большую спортивную сумку для тренажёрного зала. Анастасия отошла к окну, глядя на мокрый асфальт двора. Она не хотела видеть это унизительное зрелище. Она слышала лишь звуки — грохот падающих на пол ботинок, злобный шепот, скрип молнии.
Прошло минут двадцать. Он закончил.
— Я не оставлю это так, — сказал он у неё за спиной. Его голос был хриплым. — Этот дом… я что-нибудь придумаю.
— Пробуй, — равнодушно бросила она в стекло. — Желаю удачи.
Она так и не обернулась, когда услышала, как он поднимает сумку, как делает несколько шагов к двери. Как ручка двери скрипнула.
— Прощай, Настя.
Дверь захлопнулась. Тишина, которая воцарилась после этого, была оглушительной. Она вобрала в себя все звуки — и дождь, и гул холодильника, и даже стук её собственного сердца. Анастасия медленно обернулась. Пустая прихожая. Пустая вешалка, где висела его куртка. Пустое место для обуви.
Она сделала глубокий, долгий вдох. Воздух больше не пах пылью и старой пиццей. Он пах… свободой. Горькой, дорогой, оплаченной годами иллюзий и одним утром жёсткого прозрения. Но — свободой.
Она подошла к столу, взяла свой телефон. Палец сам нашёл номер в списке контактов.
— Алло? — сказала она, и её голос прозвучал удивительно ровно и спокойно. — Это Анастасия Орлова. Мне нужно сдать в аренду однокомнатную квартиру. Да, долгосрочно. Готова рассмотреть варианты уже сегодня.
Она договорилась о встрече и отключилась. Затем взяла со стола ключи. Не те, от квартиры, а другие — на простой стальной цепочке, с брелоком в виде кленового листа. Ключи от дома.
Она вышла из квартиры, не оглядываясь на оставленные коробки. Она спустилась на лифте, вышла на улицу. Морось тут же осела на её лицо мелкими бриллиантовыми каплями. Она села в свою старенькую иномарку, вставила ключ в замок зажигания.
Дорога за город была пустынной. Дождь стихал, и сквозь разрывы в тучах пробивалось бледное октябрьское солнце. Она ехала, не включая музыку, слушая лишь шум шин и свой собственный, ровный пульс.
И вот он — её поворот. Проселочная дорога, затем улица в частном секторе. И наконец — её участок. Её дом. Небольшой, бревенчатый, с тёмно-зелёной крышей и палисадником, где ещё торчали пожухлые стебли георгин. Он стоял там, молчаливый и прочный, дожидаясь её.
Анастасия заглушила двигатель, вышла из машины. Она прошла по мокрой дорожке к крыльцу, вставила ключ в замок. Щелчок был громким и радостным.
Дверь открылась. Внутри пахло деревом, свежей краской и тишиной. Она вошла внутрь, закрыла за собой дверь. Облокотилась спиной о прохладное дерево и закрыла глаза.
Она была дома. По-настоящему. И это было только начало.
— Вы живете в моем доме и смеете упрекать, что я не работаю? — невестка поставила на место свекровь