— Ты вообще собираешься вставать, или мы сегодня опять устроим цирк с конями перед выездом? — Андрей стоял в дверях спальни, уже одетый, от него тянуло холодным осенним воздухом и резким, знакомым до тошноты запахом дорогого лосьона после бритья.
Света не шевельнулась, притворяясь спящей, вжимаясь в матрас, словно пытаясь провалиться сквозь него. Свинцовая тяжесть, с которой она проснулась, сжала грудную клетку тугой пружиной.
— Света, я тебя слышу. Ты не спишь. Хватит валять дурака, через сорок минут мы должны быть на выезде, пробки в субботу — сами знаешь.
Он подошел к кровати, сел на край, пружины жалобно скрипнули под его весом. Света почувствовала это движение всем телом, как толчок к действию, к которому она была абсолютно не готова.
— Может, просто не поедем? — выдавила она, наконец, переворачиваясь на спину и глядя в потолок. Голос был хриплым от напряжения. — Позвони, скажи, что у меня мигрень. Или что срочная работа. Или просто скажи, что мы не хотим.
— Опять? — Андрей с силой выдохнул, его лицо исказилось раздраженной гримасой. — Свет, хватит. Ты же прекрасно понимаешь, что это невозможно. Мама ждет. Она с самого утра на ногах, накрывает стол, готовит. Ты хочешь, чтобы все это пропало даром?
«Мама ждет». Эти два слова, как заклинание, как мантра, которую он повторял из субботы в субботу, вот уже три месяца. С того самого дня, как они вернулись из Италии, загорелые, счастливые и наивно полагавшие, что их семейная жизнь будет состоять только из них двоих. Первый обед в августе тогда еще казался милым и трогательным жестом. Просторная, залитая солнцем столовая в шикарной свекровиной квартире в престижном районе, сияющий парадный сервиз, пахнущее травами и чесноком горячее. Галина Сергеевна тогда улыбалась, расспрашивала про Венецию, про отель, разливая домашний лимонад и сюсюкая: «Детки мои, как я по вам соскучилась». Но уже тогда, за чаем с изысканным десертом, прозвучал первый, едва уловимый звонок будущей тревоги.
— Светочка, золотце, а почему ты так мало кушаешь? — с мнимой заботой в голосе спросила свекровь, ее взгляд скользнул по тарелке Светы. — Андрюша всегда за обе щеки уплетает мое фирменное блюдо. Мужчину нужно хорошо кормить, ты уж меня извини, я по-старомодному. Не сидишь ли ты на этих своих диетах? Худеть тебе совершенно не к чему, кости и так одни.
И Света, глупо улыбаясь, подчиняясь какому-то внутреннему, дремучему страху не угодить, взяла добавку, хотя была сыта до тошноты. Она тогда списала все на волнение, на желание понравиться. Теперь же она понимала — это была первая, пробная атака на ее границы, на ее право быть собой.
Второй визит ознаменовался разбором ее внешнего вида. Галина Сергеевна, будто невзначай, взяла со стула Светину кожаную сумку-портфель, купленную в минуту славы в бутике на Петровке.
— Интересный фасон, — проговорила она, оценивающе проводя пальцем по шву. — Локальный брендик? Или, прости, люксовая реплика? Знаешь, Светуля, теперь, когда ты замужем за моим сыном, тебе стоит обращать внимание на более… статусные вещи. У нас определенный круг, люди внимательные. Дай я дам тебе контакты своего персонального шоппера из ТЦ «Европейский», она тебя проконсультирует, подберет что-то из новых коллекций.
Света почувствовала, как по ее лицу разливается густой, стыдливый румянец. Ей захотелось вырвать сумку и кричать, что это не реплика, что она сама на нее заработала, что это ее вкус, и он ей нравится. Но она лишь промямлила: «Спасибо, я подумаю».
— Подумаешь? — Галина Сергеевна мягко, но властно положила руку ей на запястье. Ее прикосновение было холодным. — Дорогая, «подумаешь» — это не про нас. Андрей добился многого, он заслуживает жену, которая выглядит безупречно. С самого утра до позднего вечера. Это его лицо.
После третьего субботнего кошмара Света впервые разревелась в машине, не в силах сдержать накопившееся унижение. Галина Сергеевна тогда устроила полуторачасовой монолог на тему «Как должна вести себя жена перспективного мужчины». Оказалось, что карьера Светы в дизайн-студии, ее гордость и страсть, — не более чем «милое увлечение для души», о котором лучше помалкивать в приличном обществе. Оказалось, что ее университетские друзья — «не та среда», и общие посиделки с ними пора заканчивать.
— Когда у вас появятся дети, тебе все равно придется оставить эту самодеятельность, — назидательно, словно объявляя приговор, изрекла свекровь, поправляя идеально лежащую на плечах накидку. — Материнство — это главное призвание. Я, например, без раздумий оставила научную карьеру ради Андрюши, и ни секунды не пожалела. Женщина должна уметь жертвовать.
— Но я свою работу люблю, — съежившись, попыталась возразить Света, чувствуя себя школяршей на допросе у строгой учительницы.
— Любовь? — Галина Сергеевна снисходительно усмехнулась, и в этом звуке было столько ледяного презрения, что Свету передернуло. — Детка, не путай любовь с эгоизмом. Настоящая любовь — это отказ от себя ради семьи. Надеюсь, ты понимаешь, что, выходя замуж за Андрея, ты стала частью нашей семьи? Со всеми вытекающими обязанностями и ожиданиями.
К четвертому визиту Света уже знала сценарий наизусть. Ее ждала обязательная критика прически («Эта растрепанность может сойти для студентки, но не для жены моего сына»), неодобрительный взгляд на цвет помады («Слишком ярко для дня, выглядит вульгарно»), замечание о платье («Милый фасон, но, кажется, тебе в нем тесновато? В нашей семье женщины всегда следят за формой»). И обязательно — лекция. О важности создания безупречного имиджа для мужа, о правильном ведении домашнего хозяйства, о необходимости родить первенца в первый же год брака, «пока организм молодой».
— Андрюша, поддержи меня, — свекровь оборачивалась к сыну, и тот покорно, как заводной, кивал. — Мы с твоим отцом поженились в двадцать один, и через десять месяцев ты уже был на руках. Это естественный и единственно верный порядок вещей. А нынешняя молодежь тянет, тянет, строит какие-то химерные карьеры, а потом и рожать-то поздно, и сил нет.
Света сидела, сжимая в потной ладони ручку ножа, и думала о том, как они с Андреем, лежа в постели в своем медовом месяце, договорились подождать с детьми минимум три года. Ей двадцать шесть, она хочет встать на ноги, возглавить свой первый крупный проект, попутешествовать. Но здесь, под пристальным взглядом Галины Сергеевны, Андрей молчал, лишь поддакивал матери, а потом, в машине, оправдывался: «Ну пойми, она просто переживает. У нее же благие намерения».
Пятая суббота. Шестая. Седьмая.
Света начала ненавидеть пятничные вечера, потому что они неумолимо вели к субботнему утру. Она придумывала все новые отговорки, но Андрей парировал их с железной последовательностью:
— Свет, это моя мать. Она одна, отец давно умер, я для нее — все. Неужели ты не можешь найти в себе силы уделить ей три часа в неделю? Это что, непосильная жертва?
— Да каждую неделю! — взорвалась она как-то раз, не в силах сдержаться. — Андрей, у нас нет своей жизни! Мы не можем никуда поехать, встретиться с друзьями, просто валяться в обнимку до полудня! Я устала от этого графика, как от работы!
— Мы можем делать все это вечером, после мамы, — невозмутимо, с логикой бухгалтера, отвечал он. — Это всего три часа, Света. Не будь такой эгоистичной.
«Эгоистичной». Слово вонзилось в самое сердце, как заноза. Выходит, ее желание распоряжаться собственным временем и жизнью — это эгоизм? А его слепое послушание — норма?
На восьмом обеде Галина Сергеевна перешла к более глобальным планам. Она поинтересовалась их жилищными перспективами.
— Ваша двухкомнатная на Ленинском проспекте, конечно, мило смотрится для старта, но с появлением ребенка… Я подумала, может, продадите, я добавлю, и купим что-то приличное? Поближе ко мне. Вот в моем доме как раз на шестом этаже продается трехкомнатная, вид отличный.
Свету бросило в леденящий пот. Жить в одном подъезде со свекровью? Это был уже не кошмар, это был апокалипсис, обернутый в дизайнерские обои. Она с ужасом представила, как Галина Сергеевна будет заходить к ним «на огонек» каждый день, контролировать уборку, состав меню, температуру в детской…
— Мне наша квартира нравится, — выдавила она, чувствуя, как немеют губы.
— Милая, — свекровь изобразила на лице что-то среднее между улыбкой и гримасой жалости, — тебе нравится, потому что ты не видела лучшего. Я предлагаю тебе повышение качества жизни. И мне будет удобнее помогать с малышом, когда он появится.
— Но мы пока не планируем…
— Не планируете? — Искусственно нарисованные брови Галины Сергеевны взметнулись к идеально ровной линии волос. — Андрей, ты слышишь? А когда, позвольте узнать, вы собираетесь планировать? Мне уже шестьдесят два, я не намерена ждать вечно, пока вы наиграетесь в свою самостоятельность!
Андрей развел руками, как мальчик, пойманный на шалости:
— Мам, мы же говорили, через пару-тройку лет…
— Лет? — свекровь с силой хлопнула ладонью по столу, зазвенели хрустальные бокалы. — Какая чушь! Света, девочка, ты вообще отдаешь себе отчет, что твой репродуктивный возраст не вечен? К тому же, Андрей строит бизнес, ему нужен наследник, продолжение, мотивация двигаться дальше!
Света сидела, сжав под столом кулаки так, что ногти впились в ладони, и чувствовала, как внутри нее растет, наливаясь свинцом, огромная, удушающая ярость. И обида. И полное, тотальное бессилие.
На девятом посещении критика наконец добралась до Светиной семьи.
— Я так поняла, твоя мать преподает в обычной школе? — небрежно, будто роняя незначащую фразу, бросила Галина Сергеевна, помешивая ложечкой чай. — Скромненько. И живет где-то в области? В Люберцах, кажется?
— В Реутове, — отрезала Света, чувствуя, как по спине пробегают мурашки. — Она прекрасный педагог, ее ученики побеждают на всероссийских конкурсах.
— Ну, разумеется, разумеется, — свекровь махнула рукой, словно отмахиваясь от надоедливой мушки. — Я лишь к тому, что когда появится ребенок, его воспитанием лучше займусь я. У меня больше компетенции в… требуемых вопросах. Ты, я надеюсь, меня понимаешь.
Света поняла. Поняла прекрасно. Галина Сергеевна считала ее семью — маму-учительницу, папу-инженера с завода, их простую, без дизайнерского ремонта, квартиру — не ровней себе. Недостаточно хорошими. Не подходящими по статусу для ее сына.
— Моя мама прекрасно меня воспитала, — сказала Света, и ее голос прозвучал неожиданно ровно и холодно. — И я буду только рада, если она будет проводить время с моими детьми.
В столовой повисла гробовая тишина. Галина Сергеевна уставилась на невестку с холодным, нескрываемым изумлением, словно увидела, что комнатная собачонка не просто зарычала, а приготовилась к атаке.
— Света, — с фальшивой мягкостью вступил Андрей, — мама не хотела тебя задеть.
— Конечно, нет, — натянуто улыбнулась свекровь. — Я просто пекусь о будущем нашего рода. Но если ты уверена, что твои познания в педагогике выше… Что ж, посмотрим.
После того вечера они молчали всю дорогу домой. Света смотрела в запотевшее окно на мелькающие огни ночного города, и внутри у нее все клокотало и рвалось наружу. Почему он не вступился? Почему не сказал, что ее мать — замечательный человек? Почему он всегда, всегда занимает сторону матери, оставляя ее одну на поле боя?
— Зачем ты вела себя так грубо? — прорычал он, наконец, не выдержав, когда они уже заходили в свою квартиру.
— Я? Грубо? — Света резко обернулась к нему, скидывая на пол куртку. — Андрей, ты вообще слышал, что она сказала про мою маму? Ты это слышал?
— Она просто… она человек другого поколения, других взглядов! Пойми, у нее свои стандарты!
— И что, мои родители не дотягивают до ее драгоценных стандартов? — ее голос сорвался на крик.
— Я не это имел в виду! — он с силой стукнул кулаком по прихожей, и полка с ключами звеняще подпрыгнула. — Просто… не нужно было устраивать истерику за столом!
Десятый субботний обед Света отсидела, как каменная глыба, отвечая «да», «нет» и «спасибо». Галина Сергеевна отпускала свои коронные уколы один за другим, и каждый попадал точно в цель. Про ее новую стрижку («Выглядишь как мальчик-подросток, не хватает женственности»), про недавно купленное платье («Кричащий цвет, после тридцати такое носить уже не комильфо»), про то, что они пропустили юбилей ее старой подруги («Светочка, наверное, стеснялась компании? Я понимаю, не всем легко входить в устоявшийся круг»).
Андрей молча поглощал мамины котлеты по-киевски и рассказывал о новых контрактах на работе, демонстративно избегая встречи взглядом с женой.
И вот, по дороге домой, когда он уже сворачивал на их улицу, Света произнесла то, что зрело в ней все эти недели, то, что стало кристально ясным и неотвратимым.
— Все. Я больше не поеду.
— Что? — он не сразу понял. — Куда не поедешь?
— К твоей матери. На эти воскресные… прости, субботние пытки.
Андрей так резко дернул руль, что их чуть не выбросило на обочину.
— Света, ты в своем уме? О чем ты?
— Я больше не могу, — ее голос был тихим, плоским, выжженным. — Это унизительно. Каждую субботу я, как послушная кукла, приезжаю и выслушиваю, какая я неправильная. Какая у меня неправильная работа, неправильные родители, неправильные вещи и неправильные планы. Что я не дотягиваю до твоего уровня. У меня нет больше сил.
— Да она не со зла! Она же заботится!
— О чем? — Света повернулась к нему, и ее глаза, наконец, вспыхнули тем самым огнем, который она так долго тушила в себе. — О том, что я не рожаю ей внука по расписанию? О том, что моя мама не светская львица? О том, что я смею любить свою работу?
— Света, это моя мать! — его голос тоже сорвался на крик.
— И что с того?! Это дает ей право меня унижать? Систематически, методично, изощренно? И ты, ты что делаешь? Ты молчишь! Ты всегда молчишь! Ты ни разу не сказал: «Мама, хватит. Она моя жена, и я ее люблю такой, какая она есть»!
Они доехали до дома в гробовом молчании. Следующая неделя прошла в атмосфере ледяного напряжения. Андрей пытался заговорить об этом, подступал с разных сторон, но Света уходила в другую комнату, включала музыку на полную громкость, делала вид, что работает. В пятницу вечером он застал ее на кухне за чашкой чая, подошел и попытался обнять за плечи.
— Светик, ну сколько можно дуться? Я поговорил с мамой. Она сказала, что постарается быть… тактичнее. Давай съездим завтра, а? Она очень ждет.
— Нет, — Света резко дернулась, выходя из его объятий, и чай расплескался на стол. — Я не поеду.
— Света… — он с раздражением провел рукой по лицу. — И что я ей скажу? А?
— Скажи правду. Что твоя жена устала быть мишенью для еженедельных упражнений в критике. Что она больше не намерена выслушивать, какая она никчемная.
— Да она так не думает!
— Правда? — Света горько, зло рассмеялась. — А как еще это называть, Андрей?
— Она хочет помочь тебе стать лучше! Это проявление заботы!
— Заботы? — ее смех оборвался. — Забота — это когда тебя принимают, а не переделывают. Твоя мать хочет слепить из меня свою копию. Идеальную, послушную зомби-невестку, которая сидит дома, плодит детей и боготворит фамилию мужа. На это я не подписывалась.
— Ты все драматизируешь.
— Нет. Я просто отказываюсь дальше в этом участвовать.
***
Суббота наступила ясная, холодная, с хрустальным воздухом и ослепительным солнцем, которое играло в золоте и багрянце последних листьев. Света проснулась и, впервые за три месяца, почувствовала не сжимающую грудь тревогу, а странную, зыбкую легкость. Сегодня не нужно никуда ехать. Не нужно надевать маску, подбирать слова, напрягать каждую мышцу. Можно просто жить.
Андрей вошел в спальню уже одетый, с мобильником в руке. Лицо его было хмурым и напряженным.
— Света, мама только что звонила. Она уже накрывает на стол. Ты о чем вообще? Встаем и едем.
Она посмотрела на него — на своего мужа, сильного, успешного тридцатилетнего мужчину, которого она безумно любила и за которого вышла замуж. Но сейчас перед ней был напуганный мальчик, который боялся гнева своей матери больше, чем ссоры с женой.
— Я не поеду, Андрей. Я же сказала.
— Света… — он подошел вплотную к кровати, и в его глазах читалась настоящая паника. — Пожалуйста. Давай просто съездим сегодня, а там… там видно будет. Мы же не можем вот так, сходу, все обрубать.
— Нет. Если я поеду сегодня, это будет сигналом. Сигналом, что я смирилась, что я готова терпеть и дальше. Андрей, я тебя люблю. Но я не могу больше жить в этом режиме, где твоя мать диктует, как нам жить, что делать и когда дышать.
— Она ничего не диктует!
— Диктует! И ты ей в этом потакаешь! Каждый раз, когда ты молчишь, когда говоришь мне, что я не права, что она «просто заботится», ты становишься на ее сторону. А я — твоя жена. Мы должны быть одной командой.
Он стоял, опустив голову, и беспомощно сжимал в руке ключи от машины.
— Я не знаю, что мне делать, — прошептал он, и в этом шепоте была неподдельная растерянность.
— Выбор за тобой, — Света встала с кровати, подошла к нему, взяла его холодную руку в свои. — Андрей, я не требую, чтобы ты рвал с матерью отношения. Я прошу лишь одного — чтобы наши встречи с ней были по желанию, а не по расписанию. Чтобы она уважала меня, мою семью и наши с тобой решения. И чтобы ты, мой муж, защищал меня, когда на меня нападают. Даже если это твоя родная мать.
В этот момент его телефон снова залился трелью. На экране горело фото улыбающейся Галины Сергеевны.
— Андрюшенька, вы где? Суп уже на столе, остынет!
Света молча отошла к окну, глядя на двор, где дети гоняли мяч. Она слышала, как Андрей бормочет что-то невнятное в трубку, потом наступает пауза, и вот его голос, сдавленный, но набирающий силу:
— Мама, нет, мы… Света не приедет… Почему? Потому что… мам, послушай… нет, она не больна… Мама!
Длинная пауза. Света замерла, прислушиваясь к стуку собственного сердца. Оно билось где-то в горле, громко, неровно.
— Света больше не хочет приезжать каждую субботу. И я… я ее понимаю.
Тишина в комнате стала густой, звенящей. Света, не дыша, ждала, впиваясь взглядом в спину мужа. Она видела, как напряглись его плечи, как сжались пальцы на телефоне.
— Мама, пожалуйста, не кричи… Нет, я не предатель… Я просто… — он замолчал, слушая поток слов с того конца провода. Лицо его побледнело. — Потому что она моя жена! Потому что я должен учитывать и ее чувства тоже! Нет, это не она мне «внушила»… Мам, хватит!
Он резко отвернулся, прошелся по комнате, зажав телефон так, что костяшки пальцев побелели.
— Мама, — голос его внезапно стал твердым и ровным, каким Света слышала его только на важных переговорах. — Мы приедем, когда сможем. Но не каждую субботу. Это должно быть наше общее решение. И, пожалуйста, я прошу тебя, будь добрее к Свете. Она замечательный человек, и я люблю ее. Такой, какая она есть. Нам нужна пауза. Я перезвоню позже.
Он не стал дожидаться ответа, опустил руку с телефоном и нажал кнопку отключения. Звонок оборвался. Он медленно повернулся к Свете. В его глазах бушевала буря – испуг, растерянность, гнев на мать, гнев на себя, и что-то новое, едва уловимое – первая, робкая решимость.
— Она сказала, что я… что я предатель, — тихо произнес он, глядя куда-то мимо Светы. — Что я плюю на все, что она для меня сделала. Что она одна поднимала меня, тащила на себе, а я теперь выбрал чужого человека и выбросил ее, как использованную вещь.
Света подошла к нему, осторожно, будто боясь спугнуть этот хрупкий момент. Она обняла его, прижалась щекой к его груди, чувствуя, как бешено колотится его сердце.
— Я не чужой человек, Андрей. Я твоя жена. Мы – семья.
— Я знаю, — он обнял ее, прижал к себе так сильно, что у нее перехватило дыхание. Он опустил лицо в ее волосы, и его голос прозвучал приглушенно, устало. — Боже, как же тяжело. Я… я всегда делал так, как она хотела. Выбирал институт, который она одобряла. Шел на работу, которую она считала перспективной. Даже машину… она настояла на этой модели. Я всегда думал, что так и должно быть. Что она лучше знает. А сейчас… Света, мне правда страшно.
— Мне тоже, — честно призналась она, гладя его по спине. — Но мне еще страшнее было продолжать так жить. Терять себя по кусочкам. Каждую субботу я чувствовала, как во мне что-то умирает. Ты понимаешь?
Они стояли посреди гостиной, в луче холодного октябрьского солнца, и Света отчетливо понимала – битва только началась. Галина Сергеевна не сдастся. Не сегодня, не завтра. Будут звонки, слезы, упреки, попытки давить на жалость, манипулировать, стравливать родственников. Будет тяжело. Возможно, тяжелее, чем она может себе представить.
Но впервые за долгие недели она чувствовала не безысходность, а твердую почву под ногами. Потому что уважение к себе – не пустой звук. Потому что любовь не должна быть синонимом самоуничтожения. Потому что она имеет право на свою жизнь, свои решения и свои, боже упаси, выходные.
Телефон Андрея снова завибрировал, затанцевал на столе. Он посмотрел на экран, глубоко вздохнул, словно собираясь с силами, и снова отклонил вызов.
— Я перезвоню ей позже, — сказал он, и в его голосе появилась несвойственная ему твердость. — Когда она успокоится. И когда я успокоюсь. А сейчас… Свет, давай просто побудем вдвоем? Как в старые времена. Может, сходим в тот новый кофе-бар, о котором ты говорила? Или просто погуляем в парке?
Света улыбнулась. Искренне, по-настоящему, впервые за много недель. Улыбка далась ей легко, будто с нее сняли тяжелый, невидимый груз.
— Давай. Давай погуляем. Это будет наша первая по-настоящему свободная суббота.
Они не спеша оделись, вышли из дома. Воздух был холодным и свежим, пахло опавшей листвой и дымком из труб. Они шли по шуршащему ковру из листьев, не держась за руки, но ощущая невидимую связь, которая вдруг стала прочнее. Они молчали, но это молчание было мирным, а не враждебным. Они зашли в небольшой кофе-бар на углу, пахнущий корицей и свежей выпечкой, заказали два капучино и устроились у огромного окна.
— Знаешь, о чем я думаю? — сказал Андрей, крутя в руках кружку. — О том, как мы встретились. Помнишь? Ты тогда спорила с заказчиком по телефону насчет шрифтов, и я подумал – какая упрямая. И какая красивая.
— А я подумала – какой наглый, перебивает чужой разговор, чтобы предложить помощь, — улыбнулась Света.
— Я просто хотел познакомиться, — он наконец посмотрел на нее, и в его глазах она увидела того самого Андрея, за которого выходила замуж. Уверенного, с искоркой азарта. — И мне было все равно, кто твои родители, какая у тебя сумка и когда ты собираешься рожать. Мне нравилась ты. Сильная, самостоятельная, с собственным мнением.
— А потом твоя мама объяснила тебе, что это неправильно, — тихо сказала Света.
Он помрачнел, отхлебнул кофе.
— Не совсем так. Она… она всегда была гиперопекающей. После смерти отца я стал для нее смыслом жизни. И ее любовь… она всегда была с условием. «Я для тебя все, значит, и ты должен для меня». Я просто не осознавал этого. Мне казалось, это норма.
— А сейчас?
— Сейчас… — он отставил кружку. — Сейчас я понимаю, что это удушающая, токсичная норма. И что мы с тобой имеем право на свои ошибки, свои решения и свою, пусть и неидеальную, жизнь.
Они проговорили еще час, о пустяках, о работе, о планах на отпуск, которого у них не было со свадебного путешествия. Это был самый легкий и счастливый час за последние три месяца.
Вернувшись домой, они обнаружили на телефоне Андрея семь пропущенных вызовов и три голосовых сообщения. Он, не слушая, удалил их.
— Поговорим завтра, — сказал он. — Сегодня – наш день.
Вечером они заказали суши, смотрели старый добрый комедийный сериал и смеялись до слез. Ложась спать, Света почувствовала странное ощущение – будто она вернулась в свой дом, к своему мужу, откуда-то из долгой и изматывающей командировки.
Но иллюзия мира длилась недолго. Утром в воскресенье дверь их квартиры резко распахнулась. На пороге стояла Галина Сергеевна. Она была без пальто, в одном легком джемпере поверх платья, словто выбежала из дома впопыхах. Лицо ее было бледным, заплаканным, глаза горели лихорадочным блеском.
— Мама! — Андрей отшатнулся от двери. — Что случилось? Ты как здесь оказалась?
— Как я оказалась? — ее голос дрожал от негодования и обиды. — Я на такси, сынок! Потому что мой собственный сын не берет трубку! Я не спала всю ночь! Я думала, с тобой что-то случилось! А ты… ты здесь отдыхаешь!
Она протолкнулась в прихожую, ее взгляд упал на Свету, которая вышла из спальни в пижаме. В ее глазах вспыхнула ненависть.
— А ты довольна? Довольна, что добилась своего? Что поссорила меня с сыном?
— Мама, успокойся, — Андрей попытался взять ее за руку, но она резко дернулась.
— Не трогай меня! Я тебе не мама! У тебя теперь новая «семья»! — она истерично выкрикнула это слово. — Я одна тебя растила, вкалывала на двух работах, чтобы ты ни в чем не нуждался! Я ночей не спала, когда ты болел! А она? Что она для тебя сделала? Прибрала тут немного, суп сварила? И ты ради этого готов меня выбросить на помойку?
— Галина Сергеевна, никто никого не выбрасывает, — тихо, но четко сказала Света, чувствуя, как по телу разливается адреналин. Она стояла босиком на холодном полу, но внутри все горело. — Мы просто хотим жить своей жизнью.
— Своей жизнью? — свекровь язвительно рассмеялась. — Какая у тебя может быть своя жизнь? Ты вышла замуж! Ты должна думать о муже, о семье! А ты ему голову морочишь, настраиваешь против родной матери! Эгоистка!
— Хватит! — голос Андрея прозвучал как хлопок. Он встал между Светой и матерью. Его лицо было суровым. — Мама, ты переходишь все границы. Ты ворвалась в наш дом без приглашения и орешь на мою жену. Это неприемлемо.
— Твой дом? — Галина Сергеевна смерила его презрительным взглядом. — А кто тебе на этот дом дал первоначальный взнос? А? Кто оплатил тебе половину свадьбы? Я! И я имею право здесь говорить!
Света увидела, как Андрей сжал кулаки. Он дышал тяжело, ноздри его раздувались.
— Ты думаешь, что, вложив в меня деньги, ты купила себе право управлять моей жизнью? Моим браком? — его голос был низким, опасным. — Ты ошибаешься. Каждый рубль я тебе верну. Со всеми процентами. Но больше ты не будешь указывать нам, как жить.
Галина Сергеевна отшатнулась, будто он ее ударил. Слезы снова брызнули из ее глаз, но теперь это были слезы не обиды, а настоящего шока и ужаса.
— Андрюша… что ты говоришь? Я же… я же для тебя…
— Нет, мама. Ты – для себя. Ты пытаешься прожить мою жизнь за меня. Потому что твоя собственная, видимо, не удалась после смерти папы. Но я не могу быть твоим проектом, твоим смыслом и твоим собственностью. У меня есть своя голова на плечах. И своя жена, которую я люблю.
Он подошел к тумбе в прихожей, достал блокнот и ручку.
— Напиши сумму. Сколько я должен за взнос на квартиру и за свадьбу. Я оформлю перевод в течение месяца.
Галина Сергеевна смотрела на него с открытым ртом. Ее театральная истерика сменилась настоящим, леденящим душу потрясением. Ее главный рычаг, ее главный козырь – финансовая зависимость – был выбит из ее рук одним махом.
— Ты… ты сумасшедший, — прошептала она. — Она тебя до этого довела.
— Нет, мама. Меня к этому привела твоя собственная несдержанность и неуважение. Теперь ты послушай меня внимательно. Ты – моя мать, и я всегда буду о тебе заботиться. Но наши отношения изменятся. Мы будем видеться, когда я и Света этого захотят. Ты не будешь критиковать мою жену, ее работу, ее семью и наши с ней планы. Никогда. Если ты не сможешь принять эти правила… что ж, мне будет очень горько, но я выберу свою семью.
В прихожей воцарилась тишина. Галина Сергеевна стояла, постаревшая за несколько минут, маленькая и беззащитная без своего привычного оружия – манипуляций и денег. Она смотрела на сына, и в ее глазах медленно угасал огонь борьбы, сменяясь пустотой и осознанием поражения.
Она молча развернулась и вышла за дверь, не сказав больше ни слова.
Андрей закрыл за ней дверь, повернулся к Свете и прислонился к косяку, словно все силы его покинули.
— Господи, — простонал он. — Я только что сказал все это своей матери.
Света подошла к нему, обняла. Она чувствовала, как он дрожит.
— Ты был великолепен, — прошептала она. — Я тобой горжусь.
— Я чувствую себя ужасно. Как последний негодяй.
— Ты чувствуешь себя свободным человеком, который впервые в жизни поставил на первое место свою собственную семью. Это больно. Но это правильно.
Они простояли так несколько минут, пока его дрожь не утихла. Потом он поднял голову и посмотрел на нее.
— Она не сдастся. Наверняка позвонит тете Люде, дяде Вите, начнет жаловаться.
— Пусть жалуется, — пожала плечами Света. — Мы с тобой знаем правду. И мы – вместе.
Она отвела его на кухню, поставила чайник. За окном кружились в прощальном танце последние листья. В маленькой квартире на окраине города, пахнущей кофе и свежей выпечкой, было тихо и спокойно. Ненадолго. Света это понимала. Впереди были долгие разговоры, возможные скандалы, давление родни, попытки Галины Сергеевны вернуть все на круги своя.
Но в тот момент, глядя на мужа, который наконец-то нашел в себе силы сказать «нет», который выбрал ее, а не удобное, отработанное годами послушание, она чувствовала не страх, а уверенность. Они пройдут и через это. Потому что теперь они были настоящей командой. Потому что иногда, чтобы сохранить мир в своей душе и в своем доме, нужно было начать войну. И они ее только что выиграли свой первый, самый важный бой.
Не смей её трогать! Рассказ.