– Катя, подожди! – окликнул её муж, вставая так резко, что стул с тихим скрипом отъехал назад. Все взгляды – от острых, как иглы, до сочувствующих, но робких – устремились на неё, на Катерину, которая уже стояла у двери гостиной, сжимая в руке сумочку так крепко, что костяшки пальцев побелели.
Она не обернулась сразу. Её спина, обтянутая простым, но элегантным чёрным платьем, казалась прямой и непреклонной, словно стена, которую невозможно пробить, одним словом. Вечер, который должен был стать празднованием их пятой годовщины свадьбы, превратился в арену, где каждое замечание, каждая улыбка за столом таили подвох. Родственники мужа – те самые, кого она когда-то пыталась принять как свою семью, – перешли грань сегодня, и теперь эта грань горела в её душе, как свежая рана.
– Это всего лишь шутка была, – раздался голос свекрови, Елены Петровны, с ноткой раздражения, маскируемой под заботу. Она сидела во главе стола, её седеющие волосы аккуратно уложены в прическу, а на лице – выражение оскорблённой невинности. – Катерина, милая, не принимай близко к сердцу. Мы же все свои.
Катя наконец повернулась, и в её глазах, обычно тёплых и задумчивых, теперь плескалась буря – смесь боли, гнева и той усталости, что накапливается годами, незаметно, как пыль на полках. Она оглядела комнату: длинный обеденный стол, накрытый белоснежной скатертью, с серебряными приборами и хрустальными бокалами, полными игристого; лица гостей – сестра мужа, Ольга, с её вечной полуулыбкой, которая никогда не доходила до глаз; дядя Сергей, брат отца мужа, чьи шутки всегда балансировали на грани; и сам муж, Дмитрий, чьё лицо сейчас было бледным от растерянности, но без той поддержки, которую она так отчаянно ждала.
– Шутка? – переспросила Катя, и её голос, хоть и тихий, разнёсся по комнате, как эхо в пустом зале. – Елена Петровна, когда ваша дочь Ольга шутит о том, что я «выскочка из провинции, которая только и умеет тратить деньги мужа на безделушки», это шутка? А когда дядя Сергей добавляет, что «в нашей семье всегда были женщины с манерами, а не с такими… амбициями», это тоже? Я сидела здесь два часа, кивая и улыбаясь, потому что это наш праздник, наш дом. Но оскорбление – оно не становится шуткой оттого, что вы все смеётесь.
Дмитрий сделал шаг вперёд, протягивая руку, но она инстинктивно отступила, и это движение – такое простое, но такое красноречивое – заставило его замереть. В воздухе повис запах жареного мяса и свежих цветов из букета на столе, но всё это вдруг показалось Катю слишком тяжёлым, удушающим. Она вспомнила, как планировала этот вечер: недели поисков рецептов, звонки флористу, даже плейлист с их любимыми мелодиями, который тихо играл в колонках. Всё для того, чтобы сделать этот день особенным, чтобы показать, что их жизнь – это не только работа и рутина, но и моменты тепла. А теперь? Теперь она чувствовала себя чужой в собственном доме.
– Дима, – обратилась она к мужу, и в её тоне скользнула нотка мольбы, которую она тут же подавила. – Ты молчишь весь вечер. Ты мог бы сказать слово, но… ничего. Ни одного. Как будто это нормально.
Ольга, сидевшая напротив, откинулась на спинку стула и скрестила руки. Её платье, ярко-красное, как сигнал тревоги, подчёркивало её уверенность – ту самую, что всегда ставила Катю в положение обороняющегося. Ольга была старше, успешнее в глазах семьи: собственный бизнес, квартира в центре, и, как она любила напоминать, «настоящие корни».
– Катя, ну перестань драматизировать, – сказала она с лёгким смешком, но в глазах мелькнуло что-то острое. – Мы просто болтаем. Семья же. А ты сразу в слёзы. Дима, скажи ей, что она преувеличивает.
Дмитрий открыл рот, но слова застряли. Он посмотрел на мать, потом на сестру, и в этот миг Катя увидела в нём мальчика, которого воспитывали в духе «не перечь старшим». Он любил её – она знала это по тому, как он обнимал по утрам, по запискам на холодильнике с «люблю тебя». Но здесь, под взглядами родных, эта любовь казалась хрупкой, как тонкий лёд под ногами.
– Катя… – начал он наконец, и голос его был хриплым. – Давай не сейчас. Гости же. Поговорим потом.
Это «потом» стало последней каплей. Катя выпрямилась, расправила плечи, и в ней проснулась та сила, что помогла ей пережить детство в маленьком провинциальном городке, где каждый шаг был борьбой за место под солнцем. Она не была «выскочкой» – она была женщиной, которая строила жизнь с нуля: университет на вечернем, первая работа официанткой, потом карьера в маркетинге, где она сейчас возглавляла отдел в солидной фирме. Она не тратила деньги мужа – она вкладывала в их общий дом, в их будущее. И вот теперь это всё обесценивали за ужином, а он… он молчит.
– Нет, Дима, – сказала она твёрдо, и в голосе её не было дрожи. – Потом не будет. Я ухожу. Наслаждайтесь ужином без меня.
Дверь гостиной закрылась за ней с мягким щелчком, но в тишине комнаты он прозвучал как выстрел. Катя прошла по коридору, накинула пальто у вешалки, и только в лифте, спускаясь вниз, позволила себе выдохнуть. Слёзы жгли глаза, но она не дала им пролиться. «Ты сильная, – шептала она себе, глядя на своё отражение в зеркале лифта. – Ты всегда была сильной». Машина ждала на улице – она вызвала такси заранее, на всякий случай, когда почувствовала, как вечер скатывается в пропасть. Водитель, пожилой мужчина с добрыми глазами, кивнул ей:
– Куда едем, барышня?
– В центр, – ответила она, садясь на заднее сиденье. – К сестре. Или… подождите. Просто поедем. Мне нужно подумать.
Машина тронулась, и огни вечернего города – Москва, пульсирующая, неумолимая – потекли за окном. Катя откинулась на спинку, закрыв глаза. В голове крутились слова, сказанные за столом: «Катя, ты же понимаешь, что Дима мог бы найти кого-то… поприличнее?» Это была Ольга, с её фирменной улыбкой. А свекровь добавила: «Деревенские привычки никуда не деваются». Дядя Сергей хохотнул: «Да ладно, она старается. Но манеры – это святое». И Дмитрий… Дмитрий просто налил себе вина и сменил тему на футбол.
Она не знала, куда ехать на самом деле. Сестра жила в Подмосковье, с детьми и мужем – вторгаться в их вечерний уют было бы эгоистично. Подруги? Большинство разъехались по загородным домам, а те, кто в городе, наверняка уже спят. Отель? Звучит драматично, но почему бы и нет. Катя достала телефон – экран загорелся уведомлениями: сообщения от Дмитрия. «Вернись. Пожалуйста». «Это недоразумение». «Гости уходят». Она выключила звук, но не удалила. Ещё не время.
Такси петляло по Тверской, и Катя вдруг вспомнила их первую встречу с Дмитрием. Пять лет назад, на корпоративе – она в скромном платье, он в костюме, оба уставшие от работы. Он подошёл с бокалом шампанского и сказал: «Вы выглядите так, будто вам нужна пауза от всего этого». Они болтали до утра, и с тех пор она верила, что он – её опора. Но опора, которая гнётся под ветром чужих мнений?
– Остановите здесь, – попросила она водителя у небольшого кафе на углу. «Кофе поможет», – подумала она, входя внутрь. Заведение было уютным: мягкий свет ламп, запах свежей выпечки, пара посетителей за стойкой. Она села у окна, заказала латте и достала блокнот – привычка с университетских времён, когда мысли путались, а бумага помогала их распутать.
«Что дальше? – написала она. – Уйти навсегда? Или дать шанс?» Перо замерло. Воспоминания нахлынули: их свадьба, скромная, но такая тёплая; рождение их сына, Миши, два года назад – Дмитрий плакал, держа его на руках; поездки на дачу, где они жарили шашлыки и мечтали о большом доме. Но и трещины: его вечные «мама права», звонки свекрови по три раза в день, семейные ужины, где она всегда была «гостьей». Катя допила кофе и вышла на улицу. Ночь была прохладной, осенней – листья кружили под ногами, как мысли в голове.
Вернувшись в машину, она назвала адрес отеля – небольшого, но уютного, в тихом переулке недалеко от Арбата. «Одна ночь – чтобы остыть», – решила она. В номере, с видом на старые фонари, Катя приняла душ, надела пижаму из отеля и легла в постель. Сон не шёл. Вместо этого она думала о завтра: что скажет Мише, когда он спросит, почему мама не дома? Он остался с няней – благо, надёжная женщина, которая любила мальчика как своего. Но это не оправдание.
Утром телефон разрывался от звонков. Дмитрий, свекровь, даже Ольга – все с извинениями, которые звучали фальшиво. «Прости, милая, переборщили». «Давай забудем». Катя не ответила. Она вышла на завтрак в кафе отеля – круассан и йогурт, – и вдруг увидела сообщение от подруги, Ирины: «Слышала от общих знакомых. Ты в порядке? Приезжай ко мне, если нужно». Ирина жила в Сокольниках, в квартире с видом на парк – идеальное место, чтобы спрятаться.
– Еду, – написала Катя и вызвала такси. По пути она наконец ответила мужу: «Мне нужно время. Не звони пока». Его «Хорошо. Люблю» кольнуло сердце. Любовь – она есть, но без уважения она как дом без фундамента.
У Ирины было тепло и уютно: запах ванили от свечей, стопки книг на полках, кот, мурлыкающе на коленях. Подруга обняла её в дверях, не задавая вопросов – просто налила чай и села напротив.
– Расскажи, когда готова, – сказала Ирина мягко. Она была той, кто всегда слушал, не судя: школьная подруга, пережившая свой развод два года назад и теперь расцветающая в одиночестве.
Катя рассказала – от начала ужина до ухода. Слёзы наконец прорвались, но они были очищающими, как дождь после духоты.
– Он не защитил тебя, – кивнула Ирина, когда Катя замолчала. – Это больнее всего. Не слова родственников, а его молчание.
– Я думала, он изменится, – прошептала Катя. – После свадьбы, после Миши… Но семья для него – это святое. А я.. я всегда на втором плане.
Они просидели до обеда, болтая о пустяках, потом погуляли в парке – жёлтые листья шуршали под ногами, дети визжали на площадке. Катя почувствовала, как напряжение уходит, оставляя место для ясности. «Я не вернусь просто так», – решила она. Вечером, вернувшись в отель, она позвонила няне: Миша в порядке, спит спокойно. Это придало сил.
Тем временем в их доме, на Кутузовском, Дмитрий разбирался с последствиями. Гости разъехались быстро после её ухода – неловкость повисла в воздухе, как дым от сигареты дяди Сергея. Свекровь, Елена Петровна, сидела в гостиной, перебирая салфетку.
– Видишь, что ты наделал? – сказала она сыну, когда они остались вдвоём. – Из-за твоей жены весь вечер насмарку. А мы так старались.
Дмитрий повернулся к ней резко, и в его глазах мелькнуло что-то новое – не растерянность, а гнев.
– Мама, это вы старались? – спросил он тихо, но твёрдо. – Вы с Ольгой и дядей весь вечер её унижали. «Провинциалка», «выскочка» – это что, забота? Я молчал, потому что… потому что привык. Но теперь… теперь я вижу, как это ранит её. И меня.
Елена Петровна открыла рот, но слова не нашлись. Она всегда видела в Кате «чужую» – девушку из маленького городка, которая «не вписывается» в их московскую семью с квартирами в центре и связями. Но сын… сын никогда не спорил так.
– Она ушла, мама, – продолжил Дмитрий, садясь напротив. – И я не знаю, вернётся ли. Потому что я не встал на её сторону. Опять.
Ольга позвонила позже, из своей квартиры на Тверской. Её голос был бодрым, но с трещинкой.
– Дим, ну что там? Катя вернулась? Мама сказала, она устроила сцену.
– Нет, не вернулась, – ответил он устало. – И это не сцена, Оля. Это… правда. Вы перешли черту.
Сестра замолчала, потом вздохнула.
– Мы же шутили. Легко. Ты знаешь, как я к ней отношусь… ну, не как к сестре, но…
– Вот в этом проблема, – перебил он. – Она моя жена. Мать моего сына. И если вы не можете уважать её, то уважайте меня. Больше никаких ужинов, пока не извинитесь. По-настоящему.
Он положил трубку, чувствуя, как внутри что-то сдвигается. Весь вечер он перебирал воспоминания: как Катя смеётся над его шутками, как поёт колыбельные Мише, как поддерживала его во время кризиса на работе год назад. Она была его силой, а он… он подводил её. Дмитрий взял телефон и написал матери: «Нам нужно поговорить. Завтра. О семье». Потом лёг в пустую постель – её сторона была холодной, как его вина.
Катя проснулась от звонка будильника – она поставила его на семь, чтобы начать день с пробежки. Отельный фитнес-зал был пустым: беговая дорожка, зеркала, тихая музыка. Она бежала, чувствуя, как пот смывает ночные сомнения. «Что я хочу? – спрашивала она себя с каждым шагом. – Жизнь без него? Или жизнь, где он меня защищает?» Ответ не приходил, но тело отзывалось – мышцы наливались силой, дыхание выравнивалось.
После душа она собрала вещи и вышла на улицу. Москва просыпалась: машины гудели, люди спешили в метро, кофе в термосах. Катя зашла в ближайшую кофейню, взяла капучино на вынос и села в такси – теперь к сестре в Подмосковье. Дорога заняла час: трасса, леса, дачные посёлки. Сестра, Наталья, встретила её у ворот – крепкие объятия, слёзы в глазах.
– Катюша, садись, чай заварю, – сказала Наталья, ведя в дом. Их родители давно ушли, оставив сёстрам воспоминания и уроки стойкости. Наталья, старшая, всегда была опорой: замужем за инженером, двое детей, сад с яблонями.
За столом, с видом на осенний сад, Катя рассказала всё снова – подробнее, с деталями. Наталья слушала, кивая.
– Ты права, что ушла, – сказала она наконец. – Но Дима… он не злодей. Просто вырос в семье, где мама – центр вселенной. Помнишь, как я рассказывала о своём свёкре? То же самое.
– Знаю, – вздохнула Катя. – Но я устала быть терпеливой. Миша растёт, он видит, как мама молчит. Хочу, чтобы он знал: нельзя терпеть унижения.
Дети Натальи – подростки – прибежали к обеду, и дом наполнился шумом: смех, вопросы, «тётя Катя, а почему ты грустная?». Она улыбнулась, обнимая племянника. «Не грустная, просто думаю». После обеда они гуляли по лесу – воздух свежий, хвоя под ногами. Катя почувствовала прилив сил: здесь, вдали от городской суеты, мысли прояснялись.
Вечером, когда дети легли, сёстры сидели на веранде с вином. Наталья налила:
– Помнишь, как мы в детстве мечтали о принцах? А жизнь – она про реальность. Но в этой реальности можно требовать уважения.
– Я потребую, – кивнула Катя. – Завтра вернусь. Поговорю с ним. Но если… если он снова выберет их…
Слова повисли в воздухе. Наталья обняла сестру.
– Тогда ты сильная. И Миша будет гордиться.
Ночь Катя провела в гостевой комнате – сон пришёл быстро, сны о будущем, где она одна, но счастлива. Утром она поцеловала сестру и поехала обратно в город. По пути позвонила Дмитрию: «Встретимся вечером. Дома. С няней для Миши». Его «Да. Жду» было полным надежды.
Дома всё было как прежде: игрушки Миши в гостиной, фото на стенах, запах её духов в воздухе. Мальчик бросился к ней, обнимая ножки: «Мама! Где была?» Она подхватила его, целуя макушку.
– У тёти Наташи. Соскучилась по тебе, солнышко.
Дмитрий ждал в кухне – бледный, с тёмными кругами под глазами. Он встал, когда она вошла, но не подошёл сразу.
– Катя… – начал он.
– Подожди, – остановила она, садясь за стол. Мишу няня увела играть. – Давай по порядку. Вчера я ушла, потому что не могла больше. Твои родственники… они не просто пошутили. Они обесценили меня. А ты позволил.
Он сел напротив, сцепив руки.
– Я знаю. И я виноват. Больше всего. Я.. я боялся конфликта. Мама всегда говорила: «Семья – это мир во что бы то ни стало». Но вчера, после твоего ухода, я понял: без тебя нет мира. Я поговорил с ними. С мамой, с Ольгой. Сказал, что если они не извинятся, то не будут больше званы.
Катя посмотрела на него внимательно. В его глазах была искренность – не та, что маскирует вину, а настоящая, уязвимая.
– Извинения – это слова, Дима. А мне нужны дела. Я хочу, чтобы ты стоял рядом. Не молчал. Не «потом».
– Я буду, – сказал он тихо, беря её руку. – Обещаю. Давай начнём заново. Для нас. Для Миши.
Она не ответила сразу. Сердце колотилось – верить или нет? Но в этот миг вошёл сын, тяня к маме игрушку: «Смотри, машина!» И Катя улыбнулась, чувствуя, как лёд тает.
– Хорошо, – сказала она. – Но это проба. Ещё один такой вечер – и я уйду насовсем.
Он кивнул, и в его глазах мелькнула решимость. Они поужинали втроём – просто, с пиццей из доставки, – и впервые за долгое время дом наполнился смехом. Но Катя знала: это только начало. А что, если родственники не сдадутся? Что если их следующий «сюрприз» разрушит всё?
Прошли недели, и дом на Кутузовском проспекте постепенно возвращал себе тепло, которое Катя так боялась потерять навсегда. Утро начиналось с аромата свежесваренного кофе – Дмитрий теперь сам ставил кофеварку, зная, что она любит его крепким, с лёгкой пенкой, – и с тихим смехом Миши, который ковырял ложкой в овсянке, размазывая её по столу узорами. Катя наблюдала за этим из-за своей чашки, и в такие моменты сердце её смягчалось, словно под весенним солнцем тает снег. Но под этой идиллией таилась трещина – тонкая, но настойчивая, как треск льда под ногами. Родственники не звонили, не писали, и это молчание было громче любых извинений. Оно пахло заговором, тем самым, что Катя чувствовала интуитивно, ещё во время того злополучного ужина.
Однажды вечером, когда Миша уже спал, а они с Дмитрием сидели на диване с бокалами красного – того самого, из их первого совместного ужина в маленьком ресторанчике на Патриарших, – он вдруг отставил бокал и повернулся к ней. Его лицо, обычно открытое и тёплое, теперь было отмечено лёгкой тенью – той, что появляется от бессонных ночей и внутренних монологов.
– Катя, – начал он тихо, беря её руку в свою. Пальцы его были тёплыми, но она почувствовала лёгкую дрожь. – Я говорил с мамой сегодня. Она… она хочет приехать. С Ольгой. И с дядей Сергеем. На день рождения Миши. Через две недели.
Катя замерла, не отрывая взгляда от бокала. Вино в нём отливало рубиновым, и она вдруг представила, как оно разольётся – медленно, неумолимо, пачкая белую скатерть. День рождения сына – это было святое, их семейное, с тортом в форме машинки и воздушными шариками, которые Миша потом таскал по дому неделями. Но теперь… теперь это вторжение казалось ей ловушкой, расставленной с заботливой улыбкой.
– И что ты ответил? – спросила она, стараясь, чтобы голос звучал ровно, как поверхность озера в штиль. Внутри же всё сжалось – воспоминания о том ужине нахлынули, как волна: колкие слова, смех, его молчание.
Дмитрий вздохнул, опустив глаза. Он всегда так делал, когда слова давались с трудом, – словно искал их на ковре, среди узоров.
– Я сказал, что подумаю. Что спрошу тебя. Но… Катя, это же Мишин праздник. Он любит бабушку, дядю. И я не хочу, чтобы он чувствовал разлад. Не хочу, чтобы наша семья… наша маленькая семья… страдала от этого.
Она высвободила руку и встала, подойдя к окну. За стеклом Москва мерцала огнями – небоскрёбы, как стражи ночи, машины, текущие рекой. Этот город был их общим – он подарил ей работу, друзей, любовь. Но и он же, с его связями и традициями, принёс в их жизнь этих «гостей», которые видели в ней не равную, а гостью.
– Дима, – сказала она, оборачиваясь. Её силуэт в полумраке комнаты казался хрупким, но голос был твёрдым, как сталь, закалённая в огне. – Ты обещаешь дела, а не слова. А теперь? Опять «подумать»? Опять выбор между мной и ними? Миша любит их, да. Но он ещё малыш. Он не видит, как они смотрят на меня – как на чужую, которая украла их мальчика. А ты… ты хочешь, чтобы я снова улыбалась? Снова кивала?
Он поднялся, подошёл ближе, но остановился в шаге – уважая то пространство, которое она недавно отвоевала для себя. В его глазах была мольба, смешанная с виной, той самой, что он носил теперь как тяжёлый плащ.
– Нет, Катя. Не хочу. Я.. я уже поговорил с ними. Сказал, что если приедут, то с извинениями. Настоящими. Без «но» и «шуток». Ольга даже… даже написала тебе письмо. Мама просит встречи. Только нас – без гостей. Чтобы понять.
Катя рассмеялась – тихо, без радости, как шелест листьев под ветром. Письмо? Встреча? Это звучало так по-старинному, так по-семейному, но в её душе оно отзывалось эхом сомнений. Она вспомнила, как в детстве, в своём маленьком городке, мать учила её: «Семья – это не кровь, а выбор». И она выбрала Дмитрия – с его улыбкой, с его руками, что обнимали крепко. Но выбор – он должен быть взаимным.
– Ладно, – сказала она наконец, возвращаясь к дивану. – Пусть пишут. Пусть приезжают. Но на моих условиях. День рождения Миши – наш. Шарики, торт, друзья из садика. А они… они могут прийти после. На кофе. И если хоть слово – я уйду. С Мишей. И на этот раз не вернусь.
Дмитрий кивнул, и в его кивке была благодарность – глубокая, как океан. Он обнял её, и она позволила, уткнувшись в плечо, чувствуя запах его одеколона – тот самый, с нотками сандала, что всегда успокаивал. Но в глубине души она знала: это испытание. Последнее, может быть.
Две недели пролетели в вихре повседневности – работа, где Катя успешно закрыла большой проект, вызвав восторг босса; вечера с Мишей, когда они строили замки из кубиков и читали сказки о драконах, что учатся дружбе; и тихие разговоры с Дмитрием, где он делился своими мыслями – о том, как звонил матери, как спорил с Ольгой, как вдруг понял, что вся его жизнь до неё была как сцена, где он играл роль «хорошего сына», а не мужа.
Письмо от Ольги пришло по почте – в белом конверте, с её аккуратным почерком. Катя открыла его за завтраком, когда Дмитрий ушёл в душ. Слова были простыми, без изысков: «Катя, я была не права. Мои слова – они из зависти, наверное. Ты сильная, ты строишь жизнь, а я.. я иногда злюсь на весь мир. Прости. Хочу, чтобы мы были семьёй. Ольга». Катя перечитала дважды, и слеза капнула на бумагу – не от обиды, а от облегчения. Может, и правда? Может, люди меняются?
День рождения Миши выдался солнечным – редкость для ноябрьской Москвы. Дом наполнился детским смехом: друзья из садика носились по гостиной, размахивая шариками, няня разливала сок, а Катя, в своём любимом синем платье, что подчёркивало её грациозность, следила за всем с улыбкой. Дмитрий был в своей стихии – он надувал шары, помогал ставить свечи на торт и даже спел «С днём рождения» с таким энтузиазмом, что Миша захлопал в ладоши. В эти часы Катя почти забыла о тени – почти.
Кофе родственники приехали ближе к вечеру, когда гости разъехались, а дом утих. Дверь открыла Катя – сама, без Дмитрия, – и увидела их на пороге: Елена Петровна с букетом хризантем, Ольга в скромном свитере, дядя Сергей с коробкой конфет. Их лица были непривычно смиренными – без привычных улыбок превосходства.
– Катерина, – начала свекровь, и голос её дрогнул слегка. – Можно войти? Мы… мы принесли цветы. И слова.
Катя кивнула, отступая в сторону. В гостиной они сели – неловко, как актёры перед репетицией. Дмитрий сидел рядом с ней, его рука лежала на спинке дивана – близко, но не навязчиво, сигнал поддержки.
– Говорите, – сказала Катя спокойно, наливая кофе. Аромат разнёсся по комнате, смешиваясь с запахом торта – сладким, домашним.
Елена Петровна кашлянула, разгладив платье.
– Дочка, – произнесла она, и это «дочка» прозвучало искренне, без подтекста. – Я была слепа. Думала, что защищаю сына, семью. А ранила тебя. Тебя – сердце его. Прости меня, старую дуру. Я видела в тебе… не ту, кем ты есть. А ты – ты дала ему сына, дом, любовь. Спасибо.
Ольга кивнула, глядя в чашку.
– И я, Катя. Мои шутки – они от злости на себя. У меня нет того, что у вас: семьи, тепла. Я завидовала. Глупо. Но теперь… теперь хочу учиться. Если позволишь.
Дядя Сергей, всегда самый молчаливый, кашлянул и добавил:
– А я… я просто подыгрывал. Думал, разрядка. Но увидел, как это ранит. Извини, племянница. Ты – наша. По-настоящему.
Слова повисли в воздухе, и Катя почувствовала, как ком в горле тает. Она посмотрела на Дмитрия – он кивнул, глаза его блестели. Это был его момент тоже – момент, когда он стоял рядом, не молча.
– Я прощаю, – сказала она тихо, но ясно. – Но знайте: семья – это не слова. Это дела. Уважение. Если снова – двери закрою. Для всех.
Они просидели ещё час – не за кофе, а за воспоминаниями: о свадьбе, о Мише, о планах на лето. Когда уходили, Елена Петровна обняла Катю – крепко, по-матерински, – и прошептала: «Ты – моя дочь теперь».
Дверь закрылась, и Катя повернулась к мужу. Он смотрел на неё с такой любовью, что мир сузился до их двоих.
– Ты сделал это, Дима, – сказала она, обнимая его. – Ты выбрал нас.
– Нет, – улыбнулся он, целуя её в лоб. – Мы выбрали. Вместе.
Прошёл месяц. Жизнь текла своим чередом: Рождество они отметили вдвоём с Мишей – тихо, с гирляндой и мандаринами, – а родственники прислали подарки с запиской «С любовью. Ждём вас». Ольга даже пригласила на ужин – в свой дом, без «сюрпризов». Катя пошла – с лёгким сердцем, с Дмитрием под руку. И там, за столом, она почувствовала: это начало. Не конец борьбы, но начало мира.
Однажды вечером, укладывая Мишу, Катя шепнула ему сказку о принцессе, что построила свой замок. «И принц? – спросил он сонно. – Он помог?» «Да, солнышко, – улыбнулась она. – Он встал рядом». А в кухне, за чаем, Дмитрий сказал: «Спасибо, что не сдалась. Ты – моя сила». И в тот миг Катя поняла: оскорбление того ужина стало не раной, а шрамом – напоминанием о цене счастья. И оно того стоило.
Но иногда, в тишине ночи, она думала: а если бы он не изменился? Что тогда? Этот вопрос ушёл, но эхо его осталось – тихим, как шёпот ветра в листве. Ведь жизнь – она не сказка, а река, что течёт, меняя берега. И они плыли вместе – крепче, чем прежде.
– У нас и так однокомнатная квартира! Вы совсем с ума сошли, собираясь к нам подселиться? – возмутилась невестка.