Тамара Петровна ворвалась в квартиру без звонка и с порога снимая дорогую норковую шубу, которую раньше называла «выбрасыванием денег на ветер».
Екатерина замерла в коридоре с телефонной трубкой в руке, не успев даже поздороваться. Голос Тамары Петровны, всегда резкий, как нож по стеклу, сейчас звучал почти ласково, с непривычными медовыми нотками. Катя медленно положила трубку на тумбочку и посмотрела на бывшую свекровь так, будто перед ней стояла незнакомка.
– Тамара Петровна, здравствуйте, – произнесла она спокойно, хотя внутри всё сжалось от неожиданности. – Проходите, пожалуйста. Раздевайтесь.
Тамара Петровна прошла в гостиную, окинула взглядом высокие потолки, панорамные окна с видом на Москву-реку и новую мебель светлых тонов – всё то, что три года назад называла «показухой для дураков». Села в кресло, аккуратно положив сумочку на колени, и улыбнулась той самой улыбкой, от которой у Кати когда-то холодело в груди.
– Катенька, доченька, – начала она, растягивая слова. – Сколько лет, сколько зим… Ты совсем не изменилась. Даже похорошела, честное слово.
Катя осталась стоять. Руки сами собой сложились на груди.
– Три года и четыре месяца, Тамара Петровна. С того дня, как вы сказали, что я «никчёмная деревенщина, которая только и умеет, что мужа обирать».
Свекровь махнула рукой, будто отгоняла назойливую муху.
– Ну что ты, деточка, молодёжь была, горячая… Я же за сына переживала. Думала, ты ему не пара. А теперь вижу – ошибалась. Ошибалась, признаю.
Она достала из сумочки платок, промокнула несуществующую слезу.
– Сын мой совсем плохо без тебя, Катюша. Пьёт, с работы уволили… С той, новой, вообще беда – гуляет, деньги тянет. А ты вот – красавица, успешная, своя квартира, бизнес… Я по телевизору видела, как тебя награждали. Гордилась, честное слово.
Катя почувствовала, как внутри поднимается горький смех. Гордилась. Тогда, когда она, двадцатишестилетняя девчонка из маленького городка, пришла в эту семью с одним чемоданом и огромной любовью, Тамара Петровна встречала её словами: «Нашла себе богатенького, да? Только зря надеешься – ничего ты от нас не получишь».
Она донашивала вещи после покойной бабушки свекрови, потому что «новое покупать – деньги на ветер». Готовила на всю семью, убирала, стирала – и слышала в спину: «Работать надо идти, а не на шее у мужа сидеть». Когда родилась Маша, свекровь даже в роддом не приехала – «сама рожала без посторонних, и ты справишься».
А теперь – «гордилась».
– Тамара Петровна, – Катя наконец села напротив, – давайте по-честному. Зачем вы пришли?
Свекровь отвела взгляд, потом снова посмотрела – прямо, в упор.
– Хочу, чтобы ты вернулась. К Димке. Он ведь до сих пор тебя любит. Ночи не спит, фотографию твою под подушкой держит. А ты… ты теперь другая. Успешная. Мы все тебя примем, как родную. И Машеньку нашу, конечно. Я уже и комнату для неё присмотрела…
Катя закрыла глаза на секунду. Воспоминания нахлынули волной.
Тот вечер, когда Дима пришёл пьяный и сказал: «Мама права, ты мне жизнь испортила». Когда она собрала вещи и ушла с трёхмесячной дочкой на руках – в никуда. Когда свекровь звонила и кричала в трубку: «Наконец-то избавились от приживалки!»
И вот теперь – «примем как родную».
– Вы знаете, – тихо сказала Катя, – я три года назад ушла без копейки. С ребёнком на руках. Вы тогда сказали, что я «никогда ничего не добьюсь, потому что ленивая и глупая». Помните?
Тамара Петровна замялась.
– Ну… перегнула, может быть. Нервная была. Сын ведь страдал…
– Он страдал? – Катя подняла бровь. – А когда через месяц после развода привёл новую девушку в нашу квартиру – тоже страдал?
Свекровь поджала губы.
– Молодой был, глупый… А теперь понял. Понял, какую женщину потерял.
Катя встала, подошла к окну. Внизу текла река, блестела на солнце. Эта квартира, этот вид – всё заработано ею самой. Ночами, когда Маша спала, она сидела за ноутбуком и училась. Когда дочка болела – брала подработки. Когда хотелось выть от усталости – вспоминала слова свекрови: «Ты ничего не умеешь и никому не нужна».
Эти слова стали топливом.
– Тамара Петровна, – она обернулась, – я вернусь к Дмитрию только при одном условии.
Глаза свекрови вспыхнули надеждой.
– При каком, доченька? Говори, всё сделаем!
– Если вы встанете на колени и попросите прощения за каждое слово, которое сказали мне за восемь лет. За каждую слезу, которую я выплакала из-за вас. И за то, что не дали мне увидеть умирающую бабушку, потому что «нечего чужим в доме делать».
Тамара Петровна побледнела.
– Катя… ты что? Я же старше тебя…
– Именно поэтому, – мягко сказала Катя. – Вы старше. И должны были быть мудрее.
В гостиной повисла тишина. Только тикали дорогие часы на стене – подарок партнёров на день рождения компании.
– Я… я не могу, – наконец прошептала свекровь. – Это унижение.
– А для меня унижением было выслушивать каждый день, какая я никчёмная? – Катя подошла ближе. – Вы пришли не потому, что Дима страдает. Вы пришли, потому что я стала успешной. Потому что теперь я могу быть полезной. Деньги, связи, квартира… Всё то, чего вы мне не дали тогда, когда я просила только любви и уважения.
Тамара Петровна встала, дрожащими руками взяла сумочку.
– Ты… ты злая стала.
– Нет, – Катя покачала головой. – Я стала сильной. Это разные вещи.
Свекровь направилась к двери, но на пороге остановилась.
– А если я… всё-таки попрошу прощения? Ты вернёшься?
Катя посмотрела на неё долгим взглядом.
– Нет, Тамара Петровна. Некоторые вещи нельзя купить. Даже за очень большие деньги.
Дверь закрылась. Катя осталась одна в большой светлой квартире. Подошла к фотографии на стене – она и Маша на море, обе улыбаются до ушей. Рядом – дипломы, награды, статьи в журналах.
Телефон завибрировал. Сообщение от Дмитрия: «Мама сказала, что была у тебя. Катюш, прости меня, дурака. Я всё понял. Давай начнём сначала? Я изменился, честно».
Катя улыбнулась горько-сладкой улыбкой. Пальцы замерли над клавиатурой.
Что ответить человеку, который когда-то был всей её жизнью?
И главное – стоит ли вообще отвечать?
– Катюша, ну пожалуйста, ответь хоть что-нибудь, – голос Дмитрия в трубке дрожал, как будто он стоял на морозе. – Я знаю, мама вчера к тебе ездила. Она всё рассказала. Я… я готов на всё. Только дай шанс.
Екатерина прижала телефон к уху плечом и продолжала раскладывать игрушки Маши по полкам. Девочка спала в своей комнате – розовой, с большим окном и настоящей детской кроваткой в виде замка, о которой когда-то могла только мечтать.
– Дима, – тихо сказала она, – мы уже всё сказали друг другу три года назад. В загсе. Когда отдавали кольца.
– Я был идиотом, – он говорил быстро, словно боялся, что она бросит трубку. – Мама меня подначила, я повёлся. Дал, что ты ушла навсегда. А потом… потом понял, что без тебя пусто. Даже с ребёнком от Лены я не чувствую того, что было с Машей. Нашей Машей.
Катя замерла. Слово «нашей» резало слух.
– Ты виделся с дочерью за эти три года хоть раз? – спросила она спокойно, хотя внутри всё кипело.
Молчание. Долгое.
– Мама говорила, что тебе это не нужно, – наконец выдавил он. – Что ты новая жизнь начала, мужчина у тебя серьёзный…
– Твоя мама многое говорила, – Катя подошла к окну, посмотрела на вечернюю Москву. – Например, что я «шлюха, которая ребёнка от любого родила, лишь бы алименты тянуть». Помнишь, она тебе это переслала? Скриншот из переписки с моей подругой, которую взломала.
С той стороны послышался тяжёлый вздох.
– Я тогда поверил. Прости. Я был в запое, Ленка меня добивала… Я сейчас другой, Катя. Честно. Работу нормальную нашёл, с Ленкой разошёлся, квартиру снимаю. Мама сказала, что поможет с первой взнос по ипотеке, если мы…
– Стоп, – Катя рассмеялась – коротко, без радости. – То есть ты предлагаешь мне вернуться, потому что мама готова дать денег на ипотеку?
– Нет! – он почти крикнул. – Я предлагаю вернуться, потому что люблю. А деньги – это просто… бонус. Чтобы нам легче было.
– Бонус, – повторила она, чувствуя, как холодеют пальцы. – Три года назад бонусом было то, что я ушла без алиментов на ребёнка. Чтобы вас не напрягать.
– Я тогда не понимал…
– А теперь понял, потому что я на телевидении выступаю и журналы обо мне пишут? – голос Кати стал твёрже. – Дима, я тебе сейчас одну историю расскажу. Короткую.
Она села на диван, свернулась калачиком – как когда-то в их старой квартире, когда он приходил поздно и пах вином.
– Помнишь, как Маше было три месяца, и она всю ночь плакала от колик? Я тебе звонила, просила приехать. Ты сказал: «Разберись сама, я на мальчишнике». А потом твоя мама написала: «Не смей сына дёргать своими проблемами, сама родила – сама и нянчись». Я тогда полночи просидела в ванной с ребёнком на руках, под тёплой водой, и плакала. Потому что одна. Совсем одна.
Дмитрий молчал.
– А через полгода, когда я уже работала на трёх работах, ты прислал сообщение: «Забирай свои вещи, я тут новую женщину привёл». И прикрепил фото – её трусы на нашей кровати.
– Катя…
– Подожди. Я ещё не закончила. Когда Маше исполнился год, я отправила тебе видео – как она первый раз «папа» сказала. Ты ответил смайликом. Один. А через неделю твоя мама написала: «Не морочь сыну голову, он уже другую семью строит».
Она сделала паузу. В трубке слышно было только дыхание.
– И вот теперь, когда у меня всё получилось, вы оба вдруг вспомнили, что у вас есть дочь. И внучка. И бывшая жена, которая «вдруг стала хорошей».
– Я всё исправлю, – голос Дмитрия сорвался. – Я готов хоть завтра к тебе приехать. С цветами, с кольцом. На колени встану при всех.
– Не надо, – мягко сказала Катя. – Понимаешь, я уже не та девочка, которая ждала тебя с работы с горячим ужином, хотя сама падала от усталости. Я теперь другая. И мне с собой комфортно.
– А Маша? – он пошёл ва-банк. – Она же спрашивает про папу. Я имею право…
– Право? – Катя встала, подошла к двери дет детской. Маша спала, разметавшись по подушке, обнимая плюшевого зайца. – Ты имеешь право видеться с дочерью. В любое время. Но только с дочерью. Не со мной. И не с моими деньгами.
– Это ультиматум?
– Это границы, Дима. Которые я наконец научилась ставить.
На следующий день Тамара Петровна пришла снова. Без звонка, как всегда. Но теперь в руках у неё был огромный букет роз и коробка конфет – тех самых, бельгийских, которые когда-то называла «дорогим понтом».
– Катенька, – начала она с порога, – я всю ночь не спала. Всё думала о твоих словах. Ты права. Я вела себя ужасно. Прости меня, старую дуру.
Катя молча взяла букет, поставила в вазу.
– Я готова на всё – Хоть на колени встану, хоть публично попрошу прощения. Только вернись. Мы тебе отдельную квартиру купим, машину… Всё, что захочешь.
– Я уже всё имею, – Катя посмотрела прямо. – Заработала сама.
– Но семья же! – свекровь всплеснула руками. – Ребёнку нужен отец!
– Ребёнку нужен человек, который будет любить её независимо от того, сколько у мамы на счету.
Тамара Петровна замолчала. Потом достала из сумки папку.
– Вот, – она положила её на стол. – Дарственная. На трёхкомнатную квартиру в центре. На имя Марии Дмитриевны. Твоей дочери. Моего внучки. Подпиши, что возвращаешься – и квартира её. Сразу.
Катя посмотрела на бумаги. Потом на бывшую свекровь.
– Вы серьёзно думаете, что ребёнка можно купить?
– Я думаю, что ты должна подумать о будущем дочери, – Тамара Петровна подняла подбородок. – У нас с тобой теперь общие интересы.
В этот момент из детской вышла Маша – в пижаме с единорогами, потирая глазки.
– Мамочка, кто пришёл?
Катя нагнулась, подхватила дочь на руки.
– Это бабушка Тамара, солнышко. Помнишь, я показывала фотографию?
Маша посмотрела на женщину большими глазами.
– А почему она плачет?
Тамара Петровна действительно вытирала слёзы – то ли настоящие, то ли мастерски сыгранное.
– Потому что очень хочет с тобой дружить, – сказала Катя. – Но мы пока подумаем, хорошо?
Она поставила дочь на пол, та убежала обратно в комнату.
– Видите, – тихо сказала Катя, – моя дочь не знает, что такое «бабушка, которая приходит только когда выгодно». И я сделаю всё, чтобы она никогда этого не узнала.
Тамара Петровна схватила её за руку.
– Катя, последняя просьба. Дай Димке шанс. Хотя бы встретиться. Ради Маши.
Катя посмотрела на руку, сжимающую её запястье – с дорогими кольцами и идеальным маникюром.
– Хорошо, – наконец сказала она. – Встреча будет. Но не так, как вы думаете.
Она освободила руку, открыла дверь.
– До свидания, Тамара Петровна.
Когда дверь закрылась, Катя достала телефон и набрала номер.
– Алло, Сергей Иванович? Добрый день. Это Екатерина Морозова. Помните, вы предлагали открыть филиал в Санкт-Петербурге и просили подумать о переезде? Я подумала… Я согласна.
Она положила трубку и подошла к окну. Москва сверкала огнями.
Завтра она соберёт вещи. Не много – пару чемоданов. Как когда-то.
Только теперь уезжает не от, а к. К новой жизни, где никто не будет покупать её любовь.
Ни за квартиру. Ни за миллионы. – Мам, а мы правда в Петербург поедем? Навсегда? – Маша сидела на подоконнике и болтала ножками, глядя на заснеженную Москву внизу.
Катя гладила её по голове, чувствуя, как внутри всё сжимается от нежности.
– Не навсегда, солнышко. На пару лет. Потом вернёмся. Или поедем куда захотим. Теперь мы сами решаем.
Девочка повернулась, обняла маму за шею.
– А папа знает?
Катя на секунду замолчала. Знает. Она написала ему вчера вечером: «В субботу в три часа в кафе «Шоколадница» у метро. Только ты и Маша. Без мамы, без обещаний. Просто познакомьтесь заново».
Он ответил одним словом: «Спасибо».
Суббота выдалась морозной, но солнечной. Катя надела на дочь новое пальто цвета фуксии и шапку с помпоном, сама выбрала спокойное бежевое – чтобы не выделяться, чтобы не напоминать о том, кем она стала.
Кафе было почти пустым. Дима сидел в углу, нервно крутил в руках чашку. Когда они вошли, он встал – выше, чем она помнила, но как-то сутулый, постаревший. Глаза красные.
– Привет, – сказал он тихо и посмотрел на Машу.
Девочка спряталась за мамину ногу.
– Маша, это твой папа, – Катя мягко подтолкнула дочь вперёд. – Помнишь фотографии?
Маша выглянула, потом сделала шаг. Ещё один.
– Привет, – пискнула она.
Дима опустился на колени прямо посреди кафе, не обращая внимания на взгляды.
– Привет, моя маленькая. Ты… ты такая большая стала.
Он протянул руку – на ладони лежала маленькая серебряная цепочка с кулоном в виде звёздочки.
– Я тебе купил. Давно. Ещё когда тебе годик был. Мама не разрешала передать.
Маша посмотрела на маму. Катя кивнула. Девочка взяла подарок, потом неожиданно обняла отца за шею.
– Ты пахнешь как на старых фото, – прошептала она.
Катя отвернулась к окну, чтобы никто не видел слёз.
Они просидели час. Дима рассказывал сказки, Маша хохотала, показывала рисунки из детского сада. Катя молчала – просто наблюдала. Видела, как в глазах бывшего мужа настоящая нежность, не притворная. Видела, как он боится лишний раз прикоснуться к дочери, чтобы не спугнуть.
Когда время подошло к концу, Маша сама взяла его за руку.
– Папа, ты приедешь к нам в Питер?
Дима посмотрел на Катю – вопросительно, почти умоляюще.
– Приеду, – сказал он хрипло. – Как только вы разрешите.
Катя встала.
– Мы будем рады. Но только к Маше. Ты понял?
Он кивнул.
– Понял. Спасибо, что дала шанс хоть на это.
На выходе он задержался.
– Кать… я знаю, что не заслуживаю. Но если когда-нибудь… просто как друзья… кофе?
Она посмотрела ему в глаза – долго, внимательно.
– Может быть. Когда-нибудь. А пока – будь отцом. Хорошим. Это всё, что мне нужно от тебя сейчас.
Он снова кивнул, проглатывая ком в горле.
Вечером того же дня раздался звонок. Тамара Петровна.
– Екатерина, – голос был непривычно тихий, без обычного металла. – Дима рассказал… Спасибо. Я… я всё поняла. Больше не буду лезть. Никогда. Обещаю.
Катя молчала.
– Я перевод делаю, – продолжила свекровь. – На счёт Машеньки. На образование. Без всяких условий. Просто, потому что она моя внучка. И потому что я… я была ужасной бабушкой. Прости меня, если сможешь.
– Я прощу, Тамара Петровна, – тихо ответила Катя. – Ради Маши. Но близко больше не подпущу. Уважение – это не слова. Это расстояние тоже.
– Понимаю, – в голосе бывшей свекрови впервые за все годы прозвучала настоящая старческая усталость. – Спасибо и на этом.
Через неделю они улетели в Петербург.
Новая квартира с видом на Неву, новая школа для Маши, новые контракты, новые люди. Каждые выходные – видеозвонок с папой. Иногда он приезжал сам – привозил подарки, гулял с дочерью по набережным, возвращал её Кате уставшую и счастливую.
Однажды вечером, через год, Маша спросила:
– Мам, а ты выйдешь замуж за Сергея Ивановича?
Катя рассмеялась – Сергей Иванович был партнёром по бизнесу, добрым, надёжным, но… не тем.
– Нет, солнышко. Пока не хочу. Мне и так хорошо.
– А за папу выйдешь?
Катя посмотрела на дочь, потом на фотографию на полке – они втроём в Питере, у Петропавловки. Дима держит Машу на плечах, она хохочет, ветер треплет волосы.
– Может быть, – улыбнулась Катя. – Когда-нибудь. Когда он докажет не мне, а себе, что достоин. Маша кивнула, довольная.
А Катя поняла: она больше не жертва. Не та девочка, которую выгоняли с ребёнком на руках. Не та женщина, которую пытались купить за квартиру и обещания.
Она – хозяйка своей жизни. И вход в неё теперь только по пропускам, которые выдаёт она сама. Любовь, уважение, искренность. Всё остальное остаётся за дверью. Навсегда. Ни за что.
— Мы не будем жить с твоей матерью, Андрей! Даже не говори мне об этом никогда больше! Я к ней не поеду