— Мне сегодня позвонила твоя тётя и с сочувствием спросила, почему я совсем забросила дом и мужа! Оказывается, твоя мама всем вашим родственникам рассказывает какая я плохая

— Мне сегодня позвонила твоя тётя и с сочувствием спросила, почему я совсем забросила дом и мужа! Оказывается, твоя мама всем вашим родственникам рассказывает, какая я плохая хозяйка! Раз я такая ужасная, так пусть она приходит и показывает, как надо! Я объявляю забастовку!

Ульяна стояла посреди гостиной, всё ещё держа в руке телефон, который казался тёплым после долгого разговора. Она не смотрела на мужа. Её взгляд был устремлён в окно, на серый, безликий двор, но видела она совсем не его. Она видела лица всех этих людей на последнем семейном сборище: снисходительную улыбку двоюродной сестры, оценивающий взгляд дяди, нарочито громкий вопрос другой тётки о том, не похудел ли Олег. Теперь всё встало на свои места. Это были не просто её домыслы, не паранойя. Это была целенаправленная кампания, которую вела за её спиной Антонина Семёновна.

Олег, развалившийся на диване, нехотя оторвался от экрана своего смартфона. Он не уловил стальных ноток в голосе жены, восприняв её слова как очередную мелкую бытовую жалобу. Он лениво перевернулся на другой бок, подложив под голову подушку.

— Уль, ну ты же знаешь маму. Она любит поболтать. Просто не обращай внимания. Она не со зла.

Эта фраза, такая знакомая, такая предсказуемая, упала в тишину комнаты, как искра в бочку с порохом. «Не обращай внимания». Сколько раз она это слышала? Когда свекровь критиковала её суп, её причёску, её выбор профессии. Он всегда был на нейтральной территории, которая на самом деле была его личной зоной комфорта, выстроенной на её терпении. Но сегодня что-то сломалось. Тонкая нить, на которой держалось её желание быть «хорошей» для всех, с треском лопнула.

Ульяна медленно повернулась к нему. Её лицо было спокойным, почти безмятежным, и это было страшнее любого крика.

— Не обращать внимания? — переспросила она так тихо, что Олегу пришлось напрячь слух. — Твоя мать выставляет меня перед всей вашей роднёй ленивой неряхой и бездельницей, которая морит мужа голодом, а я должна не обращать внимания? Она звонит своей сестре и жалуется, что у нас в квартире бардак и что ты ходишь худой и неухоженный, а я должна мило улыбаться?

Она сделала шаг к дивану. Олег почувствовал смутное беспокойство. Он сел, отложив телефон. Привычный сценарий, где он отделывался дежурной фразой, а она немного дулась и успокаивалась, давал сбой.

— Ну что ты начинаешь? Тётя Валя тоже хороша, разносит сплетни. Мама просто переживает за меня. Ты же знаешь, как она меня любит.

— Любит? — Ульяна горько усмехнулась. Эта усмешка не тронула её глаз, они оставались холодными и тёмными. — Она не тебя любит, Олег. Она любит свою роль заботливой матери страдающего сына. А я в этом спектакле играю роль злодейки. И знаешь что? Я устала. Я действительно очень устала быть хорошей для всех. Стараться, угождать, подбирать слова, накрывать на стол для тех, кто за спиной поливает меня грязью.

Она выдержала паузу, глядя ему прямо в глаза. Он впервые увидел в ней эту ледяную, отчуждённую решимость. Это была не его Уля, которая пекла его любимый яблочный пирог и сглаживала острые углы в общении с его роднёй. Это была незнакомая женщина.

— Раз я такая ужасная хозяйка, — произнесла она ещё раз чётко, отчеканивая каждое слово, — то я не буду больше притворяться хорошей. С этой минуты я объявляю забастовку. Я больше не готовлю. Не убираю. Не стираю. Вообще. Ничего, что касается быта.

Олег смотрел на неё, не веря своим ушам. Он хотел что-то возразить, сказать, что это глупости, детский сад, но слова застряли в горле.

— Звони своей маме, — ледяным тоном продолжила Ульяна. — Пусть приходит и показывает, как надо. Раз она лучший специалист по ведению нашего хозяйства, пусть продемонстрирует свои навыки на практике. Наводит свой идеальный порядок, готовит своему любимому сыну обеды из трёх блюд. А я поживу как плохая хозяйка. Посмотрим, на сколько тебя и твою маму хватит.

Первый день забастовки начался с тишины. Не той оглушающей, которая следует за скандалом, а пустой, звенящей отсутствием привычных звуков. Олег проснулся не от аромата свежесваренного кофе, а от назойливого сигнала собственного будильника. Квартира была неподвижна. В ней не было жизни: не шуршали тапочки на кухне, не журчала вода в душе, не щёлкала кнопка кофемашины. Он вылез из-под одеяла и обнаружил, что вторая половина постели не просто пуста, а аккуратно заправлена, словно в ней и не спали.

Ульяна сидела в кресле у окна, уже одетая в домашний костюм, с книгой в руках и чашкой кофе на маленьком столике рядом. Она подняла на него глаза, когда он вошёл в гостиную, и в её взгляде не было ни гнева, ни обиды. Ничего. Это было холодное, вежливое любопытство, с каким смотрят на постороннего человека.

— Доброе утро, — растерянно пробормотал он, ожидая хоть какой-то реакции.

— Доброе, — ровно ответила она и снова уткнулась в книгу.

Олег постоял мгновение, чувствуя себя идиотом в собственных трусах посреди комнаты. Он прошёл на кухню. Гора посуды со вчерашнего ужина сиротливо громоздилась в раковине. Кофемашина была холодной. В холодильнике сиротливо стоял начатый пакет молока. Его привычный мир, где завтрак материализовался сам собой, а чистые рубашки появлялись в шкафу по волшебству, рухнул. Он попробовал включить кофемашину, но контейнер для зёрен был пуст. С раздражением захлопнув крышку, он налил себе стакан воды.

— Ты это серьёзно? — спросил он, вернувшись в гостиную. — Решила поиграть в молчанку и голодовку? Ульяна перевернула страницу, не отрывая взгляда от текста.

— Я не играю. И не голодаю. Я выпила кофе. А ты, как я понимаю, теперь самостоятельный мужчина, способный позаботиться о себе. Или можешь позвонить маме. Возможно, она подскажет, где у нас лежат кофейные зёрна.

Это было сказано таким же бесцветным тоном, каким диктор зачитывает прогноз погоды. Олегу стало не по себе. Истерика, слёзы, битьё посуды — всё это было бы ему понятно. Но это демонстративное, ледяное безразличие выбивало почву из-под ног. Он сам нашёл зёрна, сам кое-как сварил себе кофе в турке, пролив половину на плиту. Сам нашёл вчерашний хлеб и съел его, стоя у раковины с грязными тарелками.

Вечером стало хуже. Вернувшись с работы, он застал ту же картину. Ульяна сидела на диване с ноутбуком и в наушниках, полностью погружённая в какой-то фильм. Утренний беспорядок на кухне дополнился его же кружкой и тарелкой. В спальне валялась его одежда, брошенная утром в спешке. Квартира медленно, но верно начала превращаться в иллюстрацию к рассказам Антонины Семёновны. И самое страшное — Ульяна, казалось, этого не замечала. Или замечала, но её это совершенно не трогало.

— Ульян, ну хватит. Давай поговорим, — он попытался снова, сев на край дивана. Она сняла один наушник.

— О чём?

— Обо всём этом. Это же ненормально. Посмотри, что творится в доме.

— Я смотрю, — она спокойно обвела взглядом комнату. — Я просто живу как плохая хозяйка. В точности так, как твоя мама меня описывает. Я лишь привела форму в соответствие с содержанием. Тебе не нравится? Странно. Вы с мамой были уверены, что всё именно так.

Он не нашёлся, что ответить. Он привык, что Ульяна всегда была буфером, мягкой прослойкой между ним и бытовыми проблемами. Она решала, что приготовить, когда постирать, что купить. Теперь этот буфер исчез, и он столкнулся с реальностью лицом к лицу. Два дня он питался бутербродами и пельменями из пачки. Его рубашки закончились. На третий день, открыв холодильник и увидев там одинокий засохший лимон, он не выдержал. Он вышел на балкон, плотно прикрыв за собой дверь, и набрал номер, который был единственным спасением в его понимании.

— Мам? Привет. Да нет, всё нормально… Почти. Тут Ульяна… она какая-то странная стала. Вообще ничего по дому не делает. Говорит, устала. Не знаю, что на неё нашло. Нет, я пробовал говорить. Она как чужая… Да, бардак ужасный. И есть нечего… Ты сможешь приехать? Правда? Мам, ты меня спасёшь. Приезжай, пожалуйста. Надо её как-то в чувство привести.

Антонина Семёновна прибыла на следующий день, ближе к вечеру. Она не вошла, а совершила вторжение. Олег открыл ей дверь, и она шагнула через порог, как полководец, вступающий на захваченную территорию. В обеих руках она держала тяжёлые сумки-баулы. Из одной доносилось бряцание стеклянных банок, другая была туго набита чем-то мягким, но объёмным. Она остановилась в прихожей, и её взгляд, острый, как скальпель хирурга, начал методично препарировать пространство. Она просканировала разбросанную обувь, висевшую на ручке двери куртку Олега, и её губы сжались в тонкую, неодобрительную линию.

Ульяна не сдвинулась с места. Она сидела на диване в гостиной, поджав под себя ноги, с ноутбуком на коленях. Из наушников доносилась тихая, меланхоличная музыка, создававшая вокруг неё невидимый кокон, в который, казалось, не мог проникнуть ни один внешний звук. Она видела их в отражении тёмного экрана — своего смущённого, виновато топчущегося мужа и его мать, полную праведной решимости. Ульяна даже не повернула головы. Она лишь чуть заметно кивнула, приветствуя вошедших, и снова устремила взгляд в монитор. Этот жест полного, абсолютного безразличия подействовал на свекровь сильнее любой пощёчины.

— Господи, Олег, как же ты тут живёшь? — громким, театральным шёпотом произнесла Антонина Семёновна, ставя сумки на пол. Шёпот был рассчитан на то, чтобы его услышали во всех уголках квартиры. — Дышать нечем! Бедный мой мальчик.

Не разуваясь, она прошествовала на кухню, и оттуда тут же донеслись её возмущённые возгласы, цоканье языком и громкие вздохи. Она была не помощницей, а ревизором, прибывшим с внеплановой проверкой. Через минуту она вернулась в прихожую, уже вооружившись. На ней был передник, который она принесла с собой, в руках — резиновые перчатки. Она выглядела как боец спецподразделения по борьбе с бытовым хаосом. Её миссия началась.

Представление было рассчитано на одного зрителя — на Ульяну. Антонина Семёновна с грохотом вывалила грязную посуду в раковину, включила воду на полную мощность и принялась демонстративно оттирать тарелки, сопровождая процесс громким сопением и комментариями, адресованными сыну, но предназначенными невестке.

— Мужчина должен приходить в чистый дом! Мужчина должен есть горячее! Это же основы, элементарные вещи!

Ульяна не реагировала. Она продолжала смотреть в свой ноутбук, её пальцы лениво скользили по тачпаду. Она словно наблюдала за скучным, предсказуемым фильмом, финал которого был известен заранее.

Закончив с посудой, Антонина Семёновна принялась за главную часть своего плана. Она открыла принесённые банки и контейнеры. По квартире поплыл густой, домашний запах борща, жареных котлет и тушёной капусты. Это был запах триумфа. Она накрыла на стол для Олега, поставив перед ним полную тарелку дымящегося супа, положила свежий хлеб, достала сметану. Она обслуживала его, как в ресторане, с подчёркнутой, почти раболепной заботой.

Олег, который два дня питался сухомяткой, с жадностью накинулся на еду. С каждой ложкой борща его уверенность в собственной правоте росла. Вот оно. Вот как должно быть. Его мама — настоящая женщина, заботливая, правильная. Она спасла его из этого хаоса. Он бросал косые, осуждающие взгляды на жену, которая по-прежнему сидела на диване. Его раздражение, копившееся эти дни, нашло выход и поддержку. Он больше не чувствовал себя виноватым. Он чувствовал себя жертвой.

Насытившись, он отодвинул пустую тарелку и посмотрел на Ульяну. Его голос был полон самодовольной укоризны.

— Вот, посмотри. Видишь? Вот это — забота. Мама приехала с другого конца города, чтобы накормить меня нормальной едой. А не на диване с компьютером сидеть, когда в доме разруха. Может, хоть теперь поймёшь, как должна вести себя жена.

Он сжёг последний мост. Он не просто выбрал сторону, он с наслаждением растоптал их общую территорию.

Ульяна медленно сняла наушники. Музыка стихла. Она посмотрела на него долгим, изучающим взглядом, будто видела впервые. В её глазах не было ни злости, ни обиды. Только холодное, бесстрастное любопытство исследователя, разглядывающего под микроскопом примитивный организм. Затем она перевела взгляд на сияющую чистотой кухню, на довольное лицо свекрови, и снова на мужа.

— Тебе вкусно, Олег? — тихо спросила она.

Этот простой вопрос прозвучал оглушительнее любого крика. В нём было всё: и презрение, и приговор. Не дожидаясь ответа, она снова надела наушники, отгораживаясь от них своим молчаливым коконом. Спектакль подходил к финалу, и она была готова к последнему акту.

Удовлетворённая произведённым эффектом, Антонина Семёновна не собиралась останавливаться. Кухня и гостиная были лишь плацдармом. Одержав быструю и убедительную победу на глазах у сына, она перешла в наступление на последнюю цитадель — личное пространство невестки. С видом инспектора, проверяющего казармы, она двинулась в спальню. Олег, расслабленный и сытый, лениво последовал за ней, как верный адъютант за своим генералом.

В спальне царил упорядоченный беспорядок Ульяны и откровенный хаос Олега. Его вещи валялись на кресле, её — были аккуратно сложены на прикроватной тумбочке. Антонина Семёновна брезгливо подцепила двумя пальцами рубашку сына и, повернувшись к нему, с укором произнесла:

— Олежек, ну разве так можно? Всё скомкано. Как не стыдно.

Затем её взгляд упал на шкаф. Это была конечная цель её инспекции. Она решительно распахнула дверцы на половине Ульяны. Её руки, ещё недавно оттиравшие жир с тарелок, теперь беззастенчиво погрузились в чужую жизнь, сложенную стопками на полках. Она вытащила шёлковое платье, встряхнула его и повернулась к сыну.

— И куда в таком ходят? — спросила она, и в её голосе звучало не любопытство, а осуждение. — Слишком открытое. Не для замужней женщины.

Она полезла дальше, перебирая свитера, блузки, её пальцы натыкались на коробки с личными вещами, на книги, которые Ульяна прятала на верхних полках. Это была уже не уборка. Это было осквернение, демонстративное вторжение, утверждение своей власти над каждым сантиметром этого дома и жизни его обитателей.

В этот момент музыка в наушниках Ульяны стихла. Она не сняла их, просто поставила на паузу. В наступившей тишине звук шуршащей в её шкафу свекрови стал оглушительным. Она медленно, без единого резкого движения, закрыла ноутбук и поставила его на диван. Встала. Её движения были плавными, почти кошачьими. Она прошла в спальню и остановилась в дверном проёме.

Антонина Семёновна, держа в руках стопку её белья, замерла. Олег, стоявший рядом, самодовольно улыбался, ожидая, что сейчас Ульяна наконец-то сломается, попросит прощения, признает своё поражение. Но она даже не посмотрела на свекровь. Её холодный, пустой взгляд был прикован к мужу. Она смотрела на него так, как смотрят на вещь, которая окончательно и бесповоротно сломалась и которую больше нет смысла чинить.

— Ты счастлив, Олег? — её голос был ровным, без малейшей интонации. Он растерянно моргнул. Улыбка сползла с его лица. — Ты получил то, что хотел, — продолжила она, делая шаг в комнату. Она говорила только с ним, полностью игнорируя застывшую у шкафа мать. — Ты всю жизнь хотел, чтобы о тебе заботились, чтобы решали твои проблемы, чтобы вытирали за тобой грязь и кормили с ложечки. Ты искал не жену. Ты искал вторую маму. Более удобную и современную версию. И теперь ты её получил.

Она подошла к комоду, где на блюдце лежали ключи. Взяла свою связку. Затем, к полному изумлению Олега, взяла и его связку. Он хотел что-то сказать, но не смог произнести ни звука. Она подошла вплотную к Антонине Семёновне. Та отшатнулась, инстинктивно прижимая к себе чужое бельё. Ульяна разжала ладонь и протянула ей обе связки ключей. Металл холодно блеснул в свете лампы.

— Вы так хотели быть хозяйкой в этом доме, — произнесла Ульяна так же спокойно и отчётливо. — Поздравляю. Теперь он ваш. Вместе с сыном.

Антонина Семёновна ошарашенно смотрела то на ключи, то на лицо невестки. Она нерешительно взяла их. Пальцы Ульяны не дрогнули. Она развернулась, подошла к шкафу, мимо которого только что прошла, достала с верхней полки дорожную сумку, стоявшую там на всякий случай, и, не глядя, бросила в неё ноутбук, зарядку и книгу с прикроватной тумбочки. Затем, не оборачиваясь, она вышла из спальни, прошла через прихожую и открыла входную дверь. Никто не двинулся с места, чтобы её остановить. На пороге она не обернулась. Дверь за ней тихо закрылась, щелчок замка прозвучал в мёртвой тишине квартиры как финальный удар молотка.

Олег и Антонина Семёновна остались одни посреди идеально убранной спальни. В руках у матери были ключи от её нового королевства. Сын сидел на краю кровати, глядя в пустоту. В воздухе всё ещё витал запах маминого борща и чистоты. Но вместе с Ульяной из квартиры ушло что-то ещё. Ушёл воздух. Их идеальный мир стал стерильным, безжизненным и абсолютно пустым…