— Ты вообще слышишь, что я говорю? — резко бросила Марина Петровна, не успев даже снять шарф. — Квартира слишком хорошая, и ты к ней отношения не имеешь. Мы с Серёжей решили: жить здесь будет он.
Слова разлетелись по комнате, как будто кто-то швырнул тяжёлый металлический предмет в стену. Анастасия застыла у кухонного стола, будто ударила судорога. На улице середина ноября, мокрый снег весь день сыпался на город, стекал по окнам её новой квартиры тонкими струйками. Внутри было тепло, но в душе — холод, от которого сводило пальцы.
Сергей уже снял куртку, поставил кроссовки к батарее и развалился на её диване так, будто жил здесь всю жизнь. Он говорил спокойным тоном, без стыда, без сомнений.
— Прими уже нормально, Настя. Мне эта квартира нужнее. Я мужчина, мне стартовать надо. А ты вечно что-то себе накручиваешь.
Анастасия почувствовала, как внутри что-то проваливается. Она ждала этого дня — дня, когда покажет самое важное, что сделала в жизни. Думала, что мать хотя бы раз улыбнётся ей по-настоящему. Она весь вечер до их прихода ходила по комнатам, поправляла подушки, протирала стол, включала и выключала свет, чтобы убедиться, что лампы дают уютный оттенок. Всё понапрасну.
Она сделала глубокий вдох, пытаясь удержаться.
— Это моя квартира, — медленно произнесла она, каждое слово как камень. — Я сама всё оформила, сама копила, сама выбирала. Я никому ничего не должна.
Мать устало сняла шапку, словно слушала капризы ребёнка.
— Не начинай, — сказала она. — Мы с Серёжей взрослые люди, мы думали о будущем семьи. А ты поддаёшься эмоциям. Здесь Серёже самое место. И тебе не сложно платить за него кредит. Ты же у нас всегда справляешься.
Эти слова врезались как удар. «Ты же у нас всегда справляешься» — так говорили все её детство, всю юность, всю взрослую жизнь. Анастасия — сама по себе, Анастасия — умная, тихая, терпеливая. Не проблема, если ей дадут меньше. Она выдержит.
Но сейчас — не выдержала.
Она опёрлась на кухонный стол, чтобы скрыть, как дрожат пальцы.
— Мама, ты серьёзно? Ты пришла в мой дом и говоришь, что он не мой?
— Дом — это громко сказано, — отмахнулась мать и прошлась взглядом по комнате. — Обычная двушка. Нормальная, но для Серёжи в самый раз. Ему старт нужен, ему семью создавать. А ты… ты девочка, ты себе ещё накопишь. Или тебе помогут. Или замуж выйдешь, кто мешает?
Сергей хмыкнул.
— Ну правда, Настя, чего ты? Ты ведь всё равно одна живёшь. Тут пусто. А мне как раз сейчас тяжело. На съёмное такое бабло улетает, что ты даже не представляешь.
Она представила. Потому что когда-то отдавала половину своей зарплаты, чтобы он мог жить «поближе к универу» и «не напрягаться лишний раз». Она прекрасно знала, сколько это стоило.
— Это не обсуждается, — вдруг добавил Сергей ленивым тоном. — Решение принято.
Вот так. Просто. Как будто она — приложение к Сергею. Как будто её труд — расходный материал. Он сказал «решено», и точка.
Анастасия почувствовала, как по спине проходит теплая, но жгучая волна — смесь злости и стыда. Она почти слышала собственное ускоренное дыхание.
— Вы пришли сюда не посмотреть квартиру, — выговорила она. — Вы пришли её забрать.
Марина Петровна нахмурилась, но взгляд её был стальным, уверенным, холодным.
— Мы пришли поговорить по-человечески. А ты уже начинаешь истерить.
— По-человечески? — Анастасия ударила ладонью по столу. Глухо, но звучно. — Вы годами жили так, будто у вас один ребёнок. Другого будто и не существовало. Всё — ему. Всегда — ему. И теперь вы в моей квартире продолжаете всё то же самое!
Мать медленно повернулась к ней.
— Не смей меня обвинять. Ты неблагодарная. Тебе всё давали.
— Что? — Анастасия рассмеялась, но голос сорвался. — Что вы мне давали? Что?!
Сергей встал, тяжело вздохнул, будто устал от её эмоций.
— Настя, прекрати. Ну правда, что мы тут разыгрываем? Ты же всегда брала ответственность, всегда была разумная. Ну помоги один раз серьёзно. У меня жизнь начинается, а ты что? Ты работаешь, ты сможешь.
— У тебя жизнь начинается? — Анастасия шагнула вперёд. — У меня тоже! Только я к ней шла сама, без подпорок, без подарков, без ваших восхищённых взглядов! Я всё делала одна!
Марина Петровна резко оборвала:
— Не ори! Мы решаем семейный вопрос, а ты ведёшь себя как чужая.
Последнее слово обожгло сильнее всего.
Чужая.
Так она всегда себя чувствовала в этой семье. Но слышать это вслух — удар, от которого подкашиваются ноги.
Мать подошла к окну, отдёрнула штору, глядя на двор. Внизу мокрый снег падал на детскую площадку, где никто давно не играл — темнело уже с четырёх. Ноябрьский воздух был серым, уставшим.
— Район хороший, — сказала она спокойно. — Серёже будет удобно добираться до работы.
— Мама, я не отдам ему квартиру, — тихо, но твёрдо произнесла Анастасия.
Мать обернулась.
— Да ты меня не слышишь, что ли? Он мужчина. Ему нужно своё место.
— А мне что нужно? — выдохнула Анастасия. — Для меня вы никогда ничего не делали. Даже сейчас — вы пришли и пытаетесь забрать то, что я заработала своим трудом!
— Ты же сама сказала: ипотеку ещё двадцать лет платить. Какая разница, где ты будешь жить? — Мать пожала плечами. — Выйдешь замуж — съедешь. А он… ему сейчас очень тяжело.
Анастасия смотрела на мать, пытаясь понять, правда ли она верит в то, что говорит. Марина Петровна выглядела искренней — настолько, что становилось страшно. Её мировоззрение было бетонным, не поддающимся трещинам.
Сергей подошёл ближе, сел на край стола, заглядывая ей в глаза.
— Ну чего ты. Серьёзно. Не усложняй. Я же брат твой. Помнишь, как ты обещала всегда помогать? Вот и помоги.
— Я обещала? — Анастасия хлопнула ресницами. — Когда это?
— Когда мне было пятнадцать, ты мне сказала, что всегда будешь рядом. Вот и будь. Или ты слова не держишь?
Она закрыла глаза. В память всплыло — действительно, когда ей было двенадцать, а Серёже пятнадцать, он ударил мячом соседского кота, и Анастасия плакала от ужаса. Он тогда сказал: «Ты дура, Настюха. Но я знаю, что ты меня любишь». Она — глупая, добрая — кивнула.
Было ли это обещанием? Детской глупостью? Или они теперь используют любое слово против неё?
Она сжала челюсть.
— Я никому не обещала отдавать своё жильё. И платить за другого человека по кредиту тоже не обещала.
Сергей откинулся назад и покачал головой.
— Ну тогда ты сама разрушишь семью. Учти это.
— Семьёй вы меня никогда не считали, — сказала она тихо.
Мать вскинулась.
— Как ты смеешь?!
Анастасия подняла взгляд. И впервые в жизни — не отвела.
— Очень просто, — произнесла она. — Вы всю жизнь меня игнорировали. Всегда было мнение Серёжи — главное. Его желания — важнее. Его потребности — первыми. Я — на вторых ролях. И сейчас вы пришли сюда, даже не спросив, как я жила, как копила, как мечтала об этом. Вы просто решили: это — его. А ты, Настя, плати.
Марина Петровна подошла вплотную, лицо перекосилось.
— Ты обязана помогать брату! Обязана! Он часть семьи!
— А я? — спросила Анастасия.
Мать молчала.
И это молчание было ответом.
Что-то внутри Анастасии щёлкнуло. Не тихо — громко. Как будто тяжелая цепь рассыпалась.
— Всё, — сказала она. — Хватит.
Она подошла к двери, открыла её, настежь.
— Уходите.
Сергей вскочил.
— Ты что, совсем с ума сошла?
— Уходите, — повторила она. — Обоих касается. Прямо сейчас.
Марина Петровна сделала шаг назад, шок в глазах сменился холодной яростью.
— Настя, ты играешь с огнём.
— По крайней мере, это мой огонь, — тихо ответила она. — И больше вы им не будете разжигать свои желания.
Сергей смотрел на неё долго, зло, прищурившись.
— Ты сама пожалеешь.
— Возможно. Но я впервые в жизни буду жалеть по своей вине, а не по вашей.
Она стояла, пока они медленно, тяжело, с надменной обидой не вышли за дверь. Стояла, пока не услышала шаги по лестнице. Пока дом не затих.
Захлопнув дверь, она позволила себе выдохнуть. Медленно, глубоко, будто выпускала из груди многолетний комок.
Она стояла в пустой квартире одна. Но впервые — не чувствовала себя чужой.
Впервые чувствовала себя хозяйкой собственной жизни.
Несколько дней она почти не спала — нервное напряжение не отпускало. Мать звонила два раза, но Анастасия просто смотрела на экран телефона и давила палец на «отклонить». Сергей писал длинные сообщения: сначала угрозы, потом жалобы, потом попытки включить брата «по-хорошему».
Она не отвечала.
На работе Лена заметила изменение сразу.
— Ты будто легче стала, — сказала она на перекуре возле служебного входа. — Как будто что-то сбросила.
— Сбросила, — кивнула Анастасия. — Тонну мусора.
Лена присвистнула.
— Жёстко, конечно. Но ты светишься. Даже как-то красивее стала.
Анастасия усмехнулась. Она сама чувствовала — в ней что-то изменилось. Как будто воздух стал чище. Как будто впервые за много лет она слышала собственные мысли, а не чужие ожидания.
Вечерами она сидела в пустой квартире, пила чай, смотрела на то, что принадлежало ей — ей одной. Она ходила из комнаты в комнату и трогала стены, гладя прохладный обои, словно убеждалась: это реальность.
Она жила здесь. Она.
И никому не позволяла распоряжаться её жизнью.
Но она знала: это ещё не конец. Мать и Сергей не отступят. Они не привыкли, что кто-то ставит им пределы.
И когда они ударят снова — будет больно.
Но теперь она не была той тихой девочкой, что молчала всю жизнь.
Теперь она умела отвечать.
Телефон звенел не меньше десяти раз за вечер, но Анастасия даже не подходила к нему. Она сидела на полу в гостиной, опершись спиной о диван, и смотрела в окно на поток машин, которые, сверкая фарами, пробивали промозглую ноябрьскую слякоть. День клонился к ночи, сиреневые сумерки давили, но в груди впервые за много лет легчало.
Хотя она отлично понимала — это затишье не продлится. Мать не из тех, кто сдаётся. Да и Сергей привык, что мир крутится вокруг него и его надобностей.
И действительно — спустя пару дней произошёл первый удар.
Когда Анастасия вышла из подъезда утром и направилась к остановке, её догнал знакомый серебристый «Фокус». Окно опустилось, и Марина Петровна, сжав губы, позвала:
— Садись. Нам поговорить надо.
Анастасия замерла. Холодный ветер хлестнул по щекам, но внутри было ещё холоднее.
— Мне на работу, — коротко ответила она.
— Я сказала — садись. Мы семья. Мы обязаны разобраться.
Она знала этот тон. Упрямый, стальной. Тон, которым мать давила всех вокруг и считала это нормой. Договариваться Марина Петровна не умела, только требовать.
Анастасия молча открыла заднюю дверь и села. Не потому что боялась — просто понимала, что разговор всё равно неизбежен. Чем раньше он случится, тем быстрее закончится.
Мать тронула с места и, даже не глянув на дочь в зеркало заднего вида, начала:
— Ты устроила цирк. На всю жизнь позор. Как ты могла выгнать родных? Ты вообще понимаешь, что наделала?
— Понимаю, — спокойно сказала Анастасия. — Я впервые защитила себя.
Марина Петровна громко фыркнула.
— Защитила? От кого? От родной матери? От родного брата? Ты себя слышишь? Это же бред. Ты поддалась эмоциям. Ты ведёшь себя как ребёнок.
— Я тридцать лет терпела, — сказала Анастасия спокойно. — Тридцать. Сколько ещё должна была?
— Не неси ерунды, — отмахнулась мать. — Ты всегда всё понимала. Ты была умница, разумница. Не такая, как Сергей — ему сложнее. Ты его должна поддерживать, а не устраивать скандалы.
— Когда он меня поддерживал? — тихо спросила Анастасия.
Мать на секунду зависла, будто этот вопрос выбил её из колеи. Потом хмуро пробурчала:
— Мальчику было трудно. У него всё по жизни тяжело.
— А мне легко? — Анастасия посмотрела на неё в зеркало. — Мне когда-нибудь было легко?
Марина Петровна не ответила.
Лишь спустя минуту произнесла:
— Ты сейчас должна быть мудрее. У Серёжи начались проблемы с работой, у него не получается удержаться на новом месте. Ты же знаешь, какой он. Он старается, но ему всё время мешают. И нам, как семье, надо ему помочь.
— Почему за ваш счёт — никогда, а за мой обязательно? — Анастасия не повышала голоса. — Почему всегда я должна быть решением всех ваших проблем?
Мать на секунду задумалась, потом объявила тоном человек, которому давно всё ясно:
— Потому что ты сильная. Ты можешь. А он — нет. Вот и весь ответ.
Эти слова ударили больнее всего. Не потому, что были новыми. А потому что мать даже не считала их чем-то неправильным.
Анастасия сжала ремень сумки так, что побелели пальцы.
— И ради того, что он «не может», вы хотите забрать у меня квартиру, которую я сама купила? И ещё заставить меня платить кредит?
Мать резко затормозила перед пешеходным переходом и развернулась к ней.
— Ты всё перекручиваешь! Никто у тебя ничего не забирает! Мы просто договаривались, что Серёжа будет жить там. А ты пока потерпишь. Ты молодая, справишься. А он пропадёт, если останется без жилья.
— Он взрослый мужчина, — спокойно заметила Анастасия.
— Да что ты понимаешь! — вскинулась мать. — Он не такой, как ты! Он мягче, он ранимый, ему надо помогать. А тебе… тебе проще! Ты пробивная. Ты железная. Ты всегда выезжала сама.
Анастасия почувствовала, как в груди поднимается волна обиды. Железная? Пробивная? Это не подаренная черта. Это годы унижений, молчания и недолюбленности. Это закалка, которой она никогда не хотела.
— Мама, — произнесла она тихо, — ты должна понять: я не позволю вам распоряжаться моей жизнью. Это мой дом. Мой. Не его, не ваш. Мой.
— Да какая ты после этого дочь?! — выкрикнула Марина Петровна. — Ты предательница! Ты его губишь! Тебе не стыдно?!
— Мне стыдно только за одно, — сказала Анастасия. — Что я так долго молчала.
Мать побледнела.
— Вот как… Значит, за мать тебе стыдно?
— За то, что вы мне не мать, — тихо произнесла Анастасия. — А командир семейной части, где Серёжа — генерал, а я — никто.
Мать вдавила педаль газа так резко, что Анастасия вжалась в сиденье.
— Вали на свою работу! — прохрипела она. — И не смей приезжать ко мне, пока не выкинешь всю эту чушь из головы!
У офиса Анастасия вышла из машины и смотрела, как автомобиль уезжает, брызгая из-под колёс грязной водой. Её трясло, но внутри крепло чувство… свободы. Да, грустной, болезненной, но настоящей.
Через три дня пришёл Сергей.
Вернее, он стоял под дверью почти час, звоня каждые пять минут.
— Настя! — кричал он раздражённо. — Давай без этих детских игр! Открой! Надо поговорить!
Она долго не открывала. Просто сидела на кухне, делала вид, что читает документы. Потом всё-таки поднялась.
Она открыла дверь ровно на ширину цепочки.
Сергей выглядел злым, уставшим и каким-то помятым — словно несколько ночей почти не спал.
— Сними цепочку, — приказал он.
— Нет.
Он закатил глаза.
— Господи, ну ты чего как ненормальная? Я брат тебе или кто? Ты совсем с катушек слетела?
Она молчала.
Сергей выдохнул, понизив голос:
— Ладно. Давай нормально поговорим. Мне нужна твоя помощь.
— Я знаю. Но помочь не смогу.
Он нахмурился.
— Почему? Ты что, хочешь, чтобы я на улице жил? Или снова в съемную лез? Там цены конские!
— Не моя вина.
— Ах вот как? — голос стал ледяным. — То есть ты решила от нас оторваться? Решила стать самостоятельной? Решила показать, что ты крутая?
— Я не хочу ничего показывать, — устало ответила она. — Я просто хочу жить свою жизнь. Без диктата. Без чужих требований.
Сергей подошёл ближе, ухватился за косяк, чтобы говорить в щель двери прямо ей в лицо.
— Ты прекрасно понимаешь, что ты обязана мне помочь. Я — твой брат.
— Ты — взрослый человек, — тихо сказала она. — Я никому больше ничего не обязана.
Сергей зло усмехнулся.
— Знаешь… я всегда думал, что ты просто тихая дурочка. А оказалось — ты дрянь. Реальная дрянь.
Анастасия вздрогнула. Не потому, что это было обидно. Она просто впервые услышала от брата то, что он думал всегда, но скрывал под ленивыми ухмылками.
— Вечно ты строила из себя жертву, — продолжал он. — А на деле просто ждала момента, чтобы нас кинуть. Ну ничего. Мы ещё посмотрим, кто кого.
Она тихо закрыла дверь прямо перед его лицом.
Удары в неё гремели ещё пять минут. Потом стихли.
Но настоящие проблемы начались позже.
На работе её начало трясти уже от звонков из банка. Сотрудница из отдела одобренных ипотек спросила:
— Анастасия Юрьевна, вы приводили к нам представителей для переоформления прав пользования квартирой? У нас поступил запрос.
Анастасия чуть не выронила трубку.
— Что?! Нет! Никто не имеет права ничего переоформлять без меня!
— Поняла вас. Тогда мы отклоняем заявление.
Она села на стул, бледная.
Сергей. Конечно.
Он пытался зайти через банк. Через закон. Через любые рычаги. Ради того, что с самого начала было не его.
Вечером она ещё раз проверила документы: договор купли-продажи, договор ипотеки, все квитанции, все бумажки — всё оформлено на неё. На неё одну.
Но страх остался.
Что, если они не остановятся? Что, если дальше — только хуже?
С этими мыслями она не спала полночи. В голове мелькали мамины слова: «Он мягкий… ему надо помогать… ты сильная…»
Сильная ли?
Она встала утром с тяжёлой головой, но с твёрдым решением.
Ей нужно совет. И защита.
На следующий день она поехала к Лене. Та жила в соседнем районе, в старой сталинке, где высокие потолки и толстые стены приглушали любой шум. Лена встретила её в домашнем одежде, с полотенцем на плечах.
— Ох, что с лицом? — спросила она. — Как будто по тебе трактор проехал.
Анастасия прошла на кухню, села, обняв руками кружку с горячим чаем. И выложила всё. Всё до последнего слова.
Лена слушала долго, молча, стиснув зубы.
Когда Анастасия закончила, та стукнула кулаком по столу.
— Твою ж… Да это же жесть, Настя! Они совсем офигели! Они не просто тебя использовали — они теперь твою собственность хотят отжать!
Анастасия грустно кивнула.
— Я не знаю, как их остановить.
— Очень просто, — Лена подалась вперёд. — Юрист. Нормальный, живой. Который скажет им всем, где заканчивается их «родственная забота» и начинается уголовщина.
Анастасия вздрогнула.
— Не хочешь — не надо уголовщины. Но защититься ты обязана. Иначе они вытянут из тебя всё до последней копейки.
Она молчала. Мысль о юристе казалась страшной. Это будто означало войну против семьи.
Но разве семья должна вести себя так?
Лена положила руку ей на плечо.
— Пойми: ты не нападаешь. Ты защищаешь своё. Ты никому ничего плохого не желаешь. Но тебе нельзя позволять ходить по себе так, как они привыкли. Иначе всю жизнь будешь отрабатывать их хотелки.
Анастасия смотрела в кружку, где остывал чай, и вдруг поняла: Лена права. Её семья много лет считала её удобным человеком. Тихой. Терпеливой. Отдающей. Но ведь она тоже человек. У неё есть право на своё пространство. На свои деньги. На свою жизнь.
Она вздохнула и кивнула.
— Ладно. Давай контакты.
Через неделю у неё был договор с юристом. Чёткие рекомендации. Чёткие инструкции, что делать и что говорить. И — главное — уверенность, что мать и брат не смогут просто так ворваться в её жизнь и забрать что захотят.
Ответом стало то, что произошло в субботу.
В дверь громко, настойчиво позвонили. Потом постучали. Потом позвонили снова — длинно, требовательно.
Анастасия подошла и заглянула в глазок.
Мать.
Одна.
Лицо напряжённое, глаза покрасневшие от злости. На голове — та же тёмная шапка, которую она носила последние годы. В руках — пакет.
Анастасия открыла, но не широко.
— Что ты хочешь, мама?
Марина Петровна сразу начала, не здороваясь:
— Мне нужен ключ. Давай ключ от квартиры. Серёжа будет жить здесь временно, пока не найдёт другое жильё.
— Нет, — спокойно сказала Анастасия.
— Ты сейчас что сказала? — мать сделала шаг вперёд.
— Нет, — повторила Анастасия. — Этого не будет.
Мать резко вскинула руку, будто хотела указать пальцем, но остановилась на полпути.
— Ты что, решила совсем от семьи отказаться? Ты в своём уме? Мы твоей матери вещей в дом не позволишь занести? Ты же совсем не человек стала. Чужая стала.
Анастасия выпрямилась.
— Это вы меня сделали чужой. Вы всегда были на его стороне. Всегда. А я… Я сама училась любить себя.
Марина Петровна дёрнула плечом.
— Я дала тебе жизнь!
— А я дала себе будущее, — отрезала Анастасия. — И выбирать буду я.
Мать побледнела.
— Значит, так? Значит, дочь мне больше не дочь?
Анастасия долго смотрела ей в глаза.
— Так. Если быть дочерью — значит отдавать всё и получать взамен только требования… тогда да. Ты мне не мать. Не в том смысле, в каком должна быть.
Тишина. Ноябрьская, холодная, сквозящая.
Мать прошипела:
— Ну что ж… живи одна. Посмотрим, сколько протянешь.
И ушла.
Когда дверь закрылась, Анастасия впервые не заплакала.
Она стояла ровно, крепко, уверенно. Её уже не шатало. Не разрывало. Не обжигало.
Она понимала одну важную вещь:
Иногда семья — это не те, кто по крови. А те, кто поддерживает. И кто не пытается сломать, когда ты наконец поднимаешь голову.
Вечером она позвонила Лене — просто чтобы сказать спасибо.
Потом легла в кровать и долго смотрела в потолок.
Впереди были ещё годы ипотеки, работа, быт, морозы, счета, усталость…
Но впервые всё это казалось — её жизнью, а не бременем чужих ожиданий.
Она знала: мать будет злиться ещё долго. Сергей — ещё дольше. Они будут пытаться вернуть привычное распределение сил. Может, даже попытаются снова давить.
Но теперь у неё был дом.
И право на свои решения.
И внутренний стержень, который не сломаешь ни криками, ни шантажом, ни попытками повернуть её жизнь обратно в их сторону.
Она больше не была тихой, удобной тенью.
Она была собой.
Настоящей.
И в этой пустой, маленькой, но честно заработанной квартире впервые за много лет было по-настоящему тепло.
— Только попробуй ещё раз дать ключи от нашей квартиры своей матери, и жить пойдёшь к ней! Ты меня понял