– Таня, ну как ты можешь так… – Сергей осёкся, глядя на жену через кухонный стол, где ещё минуту назад стоял ужин, а теперь остывали две тарелки с недоеденной гречкой и котлетами.
Татьяна не кричала. Она говорила тихо, но в этой тишине было столько накопившегося за последние месяцы, что Сергей почувствовал, как у него холодеет в груди. Он знал этот тон – спокойный, ровный, без права на возражения. Именно таким голосом Таня однажды сказала ему: «Я выхожу за тебя замуж», и именно таким – «Я рожаю второго ребёнка, даже если ты боишься». И каждый раз это означало: решение принято окончательно.
– Я не могу так, – продолжала она, глядя куда-то в сторону, будто боялась встретиться с ним глазами. – Я больше не могу просыпаться и сразу думать: что сегодня скажет Валентина Петровна? Как посмотрит? Что переставит в шкафу, пока я на работе? Серж, я не выдержу ещё одного такого года.
Сергей молчал. Он понимал каждое её слово, и от этого было ещё тяжелее. Мать приехала к ним прошлой осенью «на пару недель», пока в её городе делали ремонт в квартире. Потом ремонт затянулся. Потом выяснилось, что в её доме трубы совсем плохие, и «лучше подождать весны». Потом весна пришла, а мать осталась. Сначала с чемоданом в коридоре, потом вещи перекочевали в шкаф, потом она начала готовить борщи на всю неделю и объяснять Татьяне, как правильно воспитывать детей.
– Ты же знаешь, она одна, – наконец выдавил Сергей. – Ей семьдесят два. Куда ей одной?
– У неё есть своя квартира, – Татьяна подняла глаза, и в них было не раздражение – усталость. Такая глубокая, что Сергей впервые за долгое время почувствовал себя виноватым по-настоящему. – Есть пенсия. Есть соседки, подруги, кружок вышивки. У неё есть жизнь, Серж. Просто она решила, что удобнее жить нашей.
Он хотел возразить, но не нашёл слов. Потому что знал – Таня права. Мать действительно постепенно вытеснила жену из собственной квартиры. Сначала незаметно: «Танечка, я тут полы помыла, ты же устала», потом увереннее: «Девочки, а почему вы кашу на воде варите? Я всегда на молоке…», а потом и вовсе: «Таня, ты бы платье это подлиннее носила, а то колени видны».
Татьяна терпела. Улыбалась. Уходила на работу пораньше, возвращалась попозже. Иногда пряталась в ванной с телефоном, чтобы просто посидеть в тишине пять минут. А он, Сергей, делал вид, что ничего не замечает. Потому что проще было сказать жене: «Ну потерпи, она же мама», чем матери: «Мам, мы хотим жить своей семьёй».
– Я поговорю с ней, – сказал он наконец, и голос прозвучал неубедительно даже для него самого.
– Ты уже говорил, – Татьяна грустно улыбнулась. – В декабре. И в феврале. И в мае, когда она сказала, что я Дашу слишком модно одеваю, и купила ей платье, в котором моя бабушка на выпускной ходила. Серж, я не прошу тебя выбирать, между нами. Я прошу тебя просто быть мужчиной в своём доме.
Она встала, поставила свою тарелку в раковину и вышла из кухни. Сергей остался сидеть, глядя на остывший ужин. Где-то в глубине квартиры слышался голос матери – она читала Даше сказку перед сном. Голос тёплый, родной, привычный с детства. И от этого ещё больнее.
На следующий день всё началось как обычно. Валентина Петровна встала в шесть утра, включила на кухне радио «Шансон», сварила манную кашу, которую никто, кроме неё, не ел, и громко удивилась, что Татьяна опять ушла на работу, не позавтракав.
– Серж, ты бы сказал своей жене, – пожаловалась она за утренним чаем, когда Татьяна уже хлопнула дверью. – Здоровье же своё не бережёт. Вечно на каблуках, вечно накрашенная. Я в её годы…
– Мам, – Сергей тяжело вздохнул, – нам нужно поговорить.
Валентина Петровна удивлённо подняла брови.
– О чём, сынок?
– О том, что… ты, наверное, скоро сможешь вернуться к себе. Ремонт же закончили?
Мать замерла с чашкой в руках.
– Закончили-то закончили, – сказала она медленно. – Только знаешь, я тут подумала… Может, я свою квартиру сдам? А сама у вас останусь? Вам же тяжело – дети, работа, ипотека эта ваша… Я бы помогала.
Сергей почувствовал, как внутри всё сжимается.
– Мам, мы справляемся.
– Конечно, справляетесь, – она улыбнулась своей фирменной улыбкой – тёплой и одновременно непробиваемой. – Но зачем, если можно легче? Я же не чужая.
Он хотел сказать, что дело не в помощи. Что дело в том, что Татьяна по вечерам плачет в подушку. Что десятилетняя Даша уже спрашивает шёпотом: «Мам, а когда бабушка уедет?», а пятилетний Миша прячет свои машинки, потому что бабушка их «убирает в порядок» – то есть выбрасывает «ненужный хлам». Но вместо этого он только кивнул и ушёл на работу.
Весь день Сергей ходил как в тумане. Начальник два раза переспрашивал отчёты. Коллеги шутили, что у него «вид человека, которому дома мозг выносят». Он улыбался через силу и думал: неделя. У него неделя, чтобы решить, как сказать матери, что её присутствие разрушает его семью.
Вечером Татьяна пришла поздно – забирала детей из садика и школы, потом ещё в аптеку, потом в магазин. Валентина Петровна встретила её укоризненным взглядом:
– Танечка, ты бы хоть позвонила. Я ужин разогрела, а вы где-то гуляете.
– Мы не гуляли, – устало ответила Татьяна, снимая пальто. – У Миши температура была, в поликлинику ездили.
– Температура? – мать тут же всполошилась. – Почему не позвонила? Я бы сама отвела! А вы опять антибиотики какие-нибудь пичкали, да?
Татьяна молча прошла на кухню. Сергей увидел, как у неё дрожат плечи. Он подошёл, хотел обнять, но она отстранилась.
– Поговорил? – спросила тихо.
– Поговорю завтра, обещаю.
– У тебя осталось шесть дней, – сказала она и пошла укладывать детей.
Ночью Сергей не спал. Лежал, смотрел в потолок и думал: как так получилось? Он любил мать. Любил жену. Любил детей. И теперь стоял перед выбором, которого не должно было быть.
На третий день случилось то, что стало последней каплей.
Татьяна пришла с работы и обнаружила, что её рабочий ноутбук, который она оставила на столе в гостиной, исчез. Вместо него – аккуратно сложенные детские вещи и записка от Валентины Петровны: «Танечка, убрала твой компьютер в шкаф, он же пыль собирает на столе. И вообще, ты слишком много работаешь, глаза посадишь».
Татьяна стояла посреди комнаты, сжимая записку в руке. Потом медленно пошла в спальню, достала чемодан и начала складывать вещи.
– Тань, ты что делаешь? – Сергей влетел в комнату, увидев открытый чемодан.
– То, что должна была сделать ещё полгода назад, – ответила она спокойно. Слишком спокойно. – Я с детьми уезжаю к маме. На неделю. На две. На месяц. Пока ты не решишь, чья это семья – твоя или твоей мамы.
– Таня, подожди…
– Нет, Серж. Я ждала. Мы все ждали. Теперь твоя очередь.
Она закрыла чемодан, поцеловала спящих детей и вышла в коридор. Валентина Петровна выглянула из своей комнаты:
– Танечка, ты куда так поздно?
– Домой, Валентина Петровна, – ответила Татьяна, надевая пальто. – К себе домой.
И впервые за всё время свекровь не нашлась, что сказать.
Сергей остался стоять в коридоре с чемоданом в руках. Дверь за женой закрылась. Тихо. Окончательно.
И тогда он понял: неделя, которую дала ему Татьяна, – это не срок для разговора с матерью.
Это срок, чтобы понять, готов ли он потерять семью ради привычного «мам, ну ты же не чужая».
– Серж, ты что, совсем с ума сошёл? Выгнать меня собрался? – голос Валентины Петровны дрожал от обиды и удивления одновременно.
Сергей стоял в дверях её комнаты – той самой, которую ещё полгода назад они с Татьяной называли «кабинетом», а теперь там стояла мамина кровать, мамины иконы в углу и мамины тапочки с помпонами у порога.
Прошло три дня с тех пор, как Татьяна уехала. Три дня тишины в квартире, прерываемой только детскими голосами по телефону: «Пап, а когда мы домой?» Три дня, когда он приходил с работы и не знал, куда деть себя от пустоты.
– Мам, я не выгоняю, – он говорил медленно, будто каждое слово весило тонну. – Я прошу тебя понять. У нас семья. У нас с Таней дети. У нас должна быть своя жизнь.
Валентина Петровна села на кровати, прижимая к груди платок.
– А я кто? Чужая что ли? Я тебе всю жизнь отдала. И теперь – вон отсюда?
– Мам, никто тебя не гонит «вон», – Сергей опустился на корточки перед ней, как в детстве, когда просил прощения за разбитую чашку. – Но так дальше нельзя. Таня ушла. С детьми. И если я сейчас ничего не сделаю… она не вернётся.
Мать посмотрела на него долгим взглядом. В глазах – слёзы, но за ними всё та же стальная уверенность.
– Значит, она тебя поставила перед выбором? Я или она?
– Нет, мам. Это я сам выбираю. Выбираю свою семью. Ту, которую мы с Таней создали. Ту, в которой растут мои дети.
Валентина Петровна отвернулась к окну. За стеклом моросил дождь, и капли медленно ползли по стеклу, как слёзы.
– Я думала, ты другой, – сказала она тихо. – Думала, ты помнишь, кто тебя на ноги поставил. Кто ночами не спал, когда ты болел. Кто…
– Я помню, – Сергей взял её руку. Ладонь была тёплой, знакомой, родной. – Я всё помню. И всегда буду помнить. Но сейчас я отец. И муж. И если я не защищу свою семью – какой я после этого мужчина?
Молчание повисло тяжёлое, как мокрое одеяло.
– Я уеду, – наконец сказала мать. – К себе. Завтра же.
– Мам…
– Нет, Серж. Ты прав. Я… переборщила. Просто… мне страшно было одной. После папиной смерти я привыкла, что ты рядом. Что могу приехать, помочь, почувствовать себя нужной. А потом… потом я уже не заметила, как начала решать за вас.
Сергей обнял её. Впервые за много лет он почувствовал, как мать дрожит в его руках – не от обиды, а от страха. От одиночества.
– Ты всегда будешь нужна, – прошептал он. – Просто… на расстоянии вытянутой руки. Не внутри нашего дома.
На следующий день Валентина Петровна собрала вещи. Молча. Без упрёков. Сергей вызвал такси до вокзала – она решила ехать к себе в Новосибирск, «проветриться», как сказала.
В квартире стало пусто. Неуютно. Он ходил по комнатам и видел следы её присутствия повсюду: салфеточки на телевизоре, баночки с соленьями в холодильнике, её запах – смесь валерьянки и духов «Красная Москва».
Он позвонил Татьяне.
– Она уезжает, – сказал просто.
Пауза на том конце провода была долгой.
– Правда? – голос Татьяны дрогнул.
– Правда. Завтра утром.
– Я… я приеду вечером. С детьми. Если ты не против.
– Тань… конечно не против. Это ваш дом.
Когда вечером Татьяна вошла в квартиру, держа за руки Дашу и Мишу, Сергей чуть не упал на колени от облегчения. Дети бросились к нему, повисли на шее, пахнущие чужим мылом и бабушкиным печеньем.
Валентина Петровна вышла из своей комнаты с чемоданом.
– Здравствуй, Танечка, – сказала тихо.
Татьяна посмотрела на свекровь. В глазах – усталость, но уже без злости.
– Здравствуйте, Валентина Петровна.
– Я уезжаю, – мать поставила чемодан. – И… прости меня, дочка. Я правда не хотела зла. Просто… не умела по-другому.
Татьяна молчала. Потом сделала шаг вперёд и обняла её – коротко, неловко, но искренне.
– Спасибо, что поняли.
Утром такси увезло Валентину Петровну на вокзал. Сергей проводил мать до вагона, помог донести вещи, поцеловал в щёку.
– Звони, как приедешь.
– Позвоню, сынок. И… спасибо, что не прогнал. Просто… отпустили.
Поезд тронулся. Сергей стоял на перроне и смотрел, как исчезает в окне лицо матери – уже не обиженное, а спокойное. Умиротворённое.
Дома его ждала Татьяна. Она стояла у окна, глядя на двор, где дети уже бегали по лужам.
– Ну что? – спросила тихо.
– Уехала.
Татьяна повернулась к нему. В глазах – слёзы, но уже не от боли.
– Я боялась, что ты не сможешь.
– Я тоже боялся, – он подошёл, обнял её. – Но потом понял: если не сделаю этого сейчас – потеряю всё.
Они стояли так долго. Просто обнимались. Вдыхали запах друг друга. Слушали, как дети смеются во дворе.
А через неделю пришло сообщение от Валентины Петровны:
«Купила квартиру в вашем районе. Однокомнатную, рядом с парком. Чтобы быть поближе к внукам, но не под ногами. Подписала договор сегодня. Можно приехать посмотреть?»
Татьяна прочитала сообщение и посмотрела на Сергея.
– Ну что? – улыбнулась она. – Приглашаем бабушку на новоселье?
– Приглашаем, – кивнул он и поцеловал жену в висок.
И в этот момент он понял: иногда, чтобы сохранить семью, нужно научиться отпускать. Даже самое дорогое.
Даже маму.
– Валентина Петровна, проходите, не стесняйтесь, – Татьяна сама открыла дверь и отступила в сторону, чтобы свекровь могла войти с двумя большими пакетами.
– Ой, Танечка, да я тут пирожков напекла, с капустой и с яблоками. И варенья нового наварила, малинового, – Валентина Петровна поставила пакеты на пол в прихожей и вдруг замерла, будто боялась сделать лишний шаг. – А можно… снять обувь?
– Конечно можно, – улыбнулась Татьяна и сама присела, помогая снять тёплые сапоги. – Вы же теперь почти соседка.
Квартира была маленькая, светлая, на пятом этаже дома в пятнадцати минутах ходьбы от их дома. Окна выходили в старый парк, где осенью шумели жёлтые клёны, а зимой дети катались с горки прямо под балконом.
– Ну как вам? – спросила Валентина Петровна, оглядываясь с лёгкой тревогой. – Не тесно?
– Очень уютно, – искренне ответила Татьяна. – И ремонт свежий, и кухня большая. Вы прямо как в журнале обустроились.
На стене уже висели вышитые салфеточки, на подоконнике стояли горшки с геранью, а в углу – маленький иконостас, тот самый, что раньше был в их «кабинете».
– Я тут одна, мне много не надо, – свекровь пожала плечами, но было видно, что ей приятно. – Главное – до вас рукой подать. И до школы Дашиной десять минут пешком.
Сергей вошёл следом, с коробкой в руках.
– Мам, это тебе от нас. Кофемашина. Ты же хотела нормальный кофе по утрам, а не растворимый.
– Ой, сынок, ну что ты… – Валентина Петровна всплеснула руками, но глаза засияли.
Дети уже носились по квартире, исследуя каждую комнату.
– Бабушка, а у тебя балкон есть! – кричала Даша. – Можно я тут буду уроки делать весной?
– Конечно можно, внученька. И Миша пусть приходит, я ему машинки новые купила, большие, грузовики.
Вечер прошёл удивительно легко. Они пили чай с пирожками, Валентина Петровна рассказывала, как выбирала квартиру, как торговалась с риелтором, как соседка сверху уже пригласила в гости на блины.
– А я, представляете, записалась в бассейн, – призналась она вдруг, краснея, как девчонка. – Три раза в неделю. Врач сказал – надо двигаться. И подружку там уже нашла, Зинаиду Ивановну. Мы с ней теперь вместе ходим.
Татьяна посмотрела на Сергея и едва заметно улыбнулась. Свекровь, которая раньше не выходила из дома без особого повода, теперь ходила в бассейн и заводила подруг.
Когда дети уснули на новом бабушкином диване, взрослые остались на кухне.
– Валентина Петровна, – Татьяна поставила чашки в раковину и повернулась к свекрови. – Я хочу сказать… спасибо. За то, что всё так решили. И… если честно, я рада, что вы рядом. Правда рада.
Мать посмотрела на неё долгим взглядом. Потом встала, подошла и обняла – крепко, по-настоящему.
– А я, Танечка, рада, что ты меня простила. Я ведь поняла потом… как тяжело тебе было. И как я себя вела. Думала – помогаю, а на самом деле… душила вас своей любовью.
– Мы все иногда ошибаемся, – тихо сказала Татьяна. – Главное, что смогли остановиться.
Сергей молчал, глядя на них, и чувствовал, как внутри разливается тепло. Он боялся этого момента – боялся неловкости, старых обид. А вместо этого видел двух самых важных женщин в своей жизни, которые наконец-то дышат свободно.
Прошёл месяц.
Валентина Петровна приходила почти каждый день – но уже не с утра пораньше, а ближе к обеду. Приносила пирожки, забирала Мишу из садика, когда Татьяне надо было задержаться, помогала Даше с английским. Иногда оставалась на ужин, иногда – нет. Стучала перед тем, как войти. Спрашивала: «Не помешаю?»
И однажды, в субботу, когда они все вместе гуляли в парке – Сергей с Татьяной держались за руки, дети бежали впереди, а Валентина Петровна шла рядом, подкармливая белок орешками, – Даша вдруг сказала:
– Мам, а бабушка теперь всегда будет так жить? Отдельно, но рядом?
Татьяна посмотрела на свекровь и улыбнулась.
– Да, солнышко. Так и будет.
– И это хорошо, – кивнула Даша серьёзно. – Потому что, когда она жила с нами, я боялась громко музыку включать. А теперь можно.
Все засмеялись. Даже Валентина Петровна – звонко, молодо.
А вечером, когда дети уже спали, Сергей и Татьяна сидели на кухне своего дома – тихого, тёплого, наконец-то своего.
– Знаешь, – сказала Татьяна, прижимаясь к мужу, – я думала, что буду радоваться, когда её не станет рядом каждый день. А оказалось… мне её даже не хватает иногда.
– Мне тоже, – признался Сергей. – Но теперь она рядом по-настоящему. Не в шкафу с моими рубашками, а в своей квартире. И приходит, когда мы все этого хотим.
Татьяна подняла глаза.
– Мы справились, да?
– Справимся, – он поцеловал её в висок. – Мы всё сделали правильно.
За окном шуршали листья. В квартире пахло свежим хлебом – Валентина Петровна утром принесла свою закваску и показала Татьяне, как печь настоящий деревенский хлеб.
И в этот момент всё было на своих местах.
Свекровь – в своей уютной квартире в десяти минутах ходьбы.
Дети – в своих комнатах, где никто не перекладывает игрушки.
А они с Татьяной – наконец-то вдвоём на своей кухне, где можно громко включить музыку, танцевать босиком и не бояться, что кто-то выйдет и скажет: «Ну что вы как дети».
Иногда, чтобы стать ближе, нужно просто отойти на шаг. Или на пятнадцать минут пешком.
Ты же собирался же у друга остаться? – спросила жена, не пуская мужа в спальню