В съёмной однушке пахло сыростью и чужими жизнями. Этот запах не выветривался ни дорогими ароматизаторами, ни частыми проветриваниями, ни моей маниакальной привычкой намывать полы с хлоркой. Казалось, сами стены, оклеенные дешевыми виниловыми обоями в цветочек, впитали в себя тоску всех предыдущих жильцов. Я сидела на кухне, обхватив руками горячую чашку, и смотрела, как за окном мокрый снег налипает на провода. Внутри меня, где-то в районе солнечного сплетения, дрожал тугой комок ожидания.
Завтра. Всё должно было случиться завтра.
На столе перед мной лежала папка с документами. В ней — итог пяти лет моей жизни. Пяти лет без отпуска, без лишней пары сапог, с вечными подработками по выходным и ночными сменами за компьютером. Там лежала выписка со счёта, где значилась сумма, от которой у меня кружилась голова. Наследство от бабушки — старенькая «хрущевка» в провинции, которую я удачно продала, плюс мои личные накопления, которые я откладывала с фанатичным упорством белки перед ледниковым периодом.
Сергей, мой муж, в это время был в душе. Я слышала шум воды и его фальшивое насвистывание какой-то попсовой мелодии. Он всегда пел, когда был в хорошем настроении, а сегодня настроение у него было не просто хорошее — приподнятое, торжественное. Ещё бы, мы наконец-то покупаем квартиру. Двушку в новом районе, с большой кухней, о которой я мечтала столько лет.
Правда, вклад Сергея в эту мечту был, скажем так, моральным. Его зарплата менеджера среднего звена уходила на «текущие расходы» — бензин для его машины, обеды в кафе, подарки его многочисленной родне и бесконечные «перспективные проекты», которые почему-то никогда не выстреливали. Я не попрекала. Я любила его, верила, что у нас всё общее, и считала, что неважно, кто сколько вложил, главное — результат. Семья же.
Вода стихла. Через минуту Сергей появился на кухне, распаренный, в одном полотенце на бедрах, благоухающий моим гелем для душа. Он подошёл сзади, обнял меня за плечи, и я почувствовала, как капля воды с его волос упала мне на шею.
— Ну что, хозяюшка, — промурлыкал он мне в ухо. — Готова к новой жизни?
— Готова, Сереж, — я накрыла его ладонь своей. — До сих пор не верится. Кажется, проснусь, а денег нет, и мы снова будем думать, продлит ли хозяйка договор аренды.
— Брось, Аня. Всё реально. Завтра сделка. Кстати, мама звонила. Они с отцом хотят подъехать к нотариусу, поддержать нас.
Я напряглась. Тамара Павловна и Виктор Иванович были людьми сложными. Громкими, безапелляционными и свято уверенными, что их сын — непризнанный гений, которому просто не повезло с женой.
— Зачем, Сереж? — осторожно спросила я. — Это же просто формальность. Подпишем, деньги переведём и всё. Зачем табор собирать?
— Ну какой табор? — Сергей отстранился, прошёл к чайнику, включил его. — Родители переживают. Квартира — дело серьёзное. Хотят убедиться, что всё чисто. И потом, нам надо кое-что обсудить.
В его голосе проскользнула та самая нотка, которую я ненавидела. Нотка деловитости, за которой обычно скрывалась какая-то гадость. Я развернулась на стуле.
— Что обсудить? Мы вроде всё обсудили. Квартиру выбрали, цену сбили, документы проверили.
Сергей налил себе воды, долго пил, стоя ко мне спиной. Я видела, как напряжены его плечи. Потом он повернулся, опёрся поясницей о столешницу и скрестил руки на груди. Поза уверенного в себе переговорщика.
— Понимаешь, Анют… Тут такое дело. Я посоветовался с отцом, с юристами на работе поговорил. В общем, сейчас время неспокойное.
— И? — я всё ещё не понимала, куда он клонит.
— Ну, ты же знаешь, у меня бизнес в планах. Риски, кредиторы, мало ли что. Всякое бывает. Если квартира будет на мне или на нас с тобой в долевой, то в случае чего её могут забрать. А если оформить на третье лицо, то она в безопасности.
У меня похолодело внутри.
— На какое третье лицо?
— Ну, на маму, например. Или на папу.
Я моргнула. Раз, другой. Смысл слов доходил до меня медленно, как через вату.
— Подожди. Ты хочешь, чтобы мы купили квартиру на мои деньги — на деньги от продажи бабушкиного наследства и моих накоплений — и оформили её на твою маму?
— Ну почему сразу «на твои»? — Сергей поморщился, словно от зубной боли. — Мы же семья. Деньги общие. Я тоже вкладывался. Я нас кормил, пока ты копила.
— Ты кормил нас на двадцать тысяч в месяц, Сергей. А квартира стоит десять миллионов.
— Не начинай считать копейки! — он повысил голос, и в кухне сразу стало тесно. — Ты вечно всё переводишь в деньги. Я о безопасности думаю! О нашем будущем! Родители — люди старой закалки, надёжные. На них оформим, а жить будем мы. Какая разница, чья фамилия в выписке? Главное, что ключи у нас.
Я встала. Чашка с недопитым чаем стукнула о стол.
— Разница огромная, Серёжа. Разница в том, что если мы поссоримся, твоя мама выставит меня за дверь в тот же день. И я останусь на улице, без денег и без жилья.
— Ах, вот ты как заговорила! — он картинно всплеснул руками. — Значит, ты уже планируешь развод? Мы ещё не купили, а ты уже делишь? Значит, ты мне не доверяешь? Моим родителям не доверяешь? Они к тебе как к родной, а ты…
Он начал ходить по маленькой кухне, задевая меня локтями. Это была его любимая тактика — нападение вместо защиты, обвинение в недоверии, чтобы вызвать у меня чувство вины. Обычно это срабатывало. Я мягкая, я не люблю конфликты, я всегда старалась сгладить, уступить. Но сейчас речь шла не о том, какой фильм смотреть вечером или к чьей маме ехать на Новый год. Речь шла о крыше над головой. О фундаменте моей жизни, который я собирала по кирпичику.
— Я доверяю фактам, — сказала я тихо, стараясь, чтобы голос не дрожал. — А факты таковы: деньги мои. И квартира будет оформлена на меня. Или сделки не будет.
Сергей остановился. Лицо его пошло красными пятнами. Он подлетел к столу, схватил папку с документами, вытащил оттуда предварительный договор.
— Я требую, чтобы квартира была записана на родителей! — давил Сергей, зажимая в моих ладонях документ. — И никаких «но»! Ты не понимаешь, дура, я тебя спасаю! Ты же в бизнесе ничего не смыслишь, тебя любой облапошит! А отец — кремень!
Он тряс этим листом бумаги у меня перед носом, и я вдруг увидела его словно в первый раз. Не любимого мужа, с которым мы пять лет делили быт, смеялись над комедиями и мечтали о собаке. Я увидела чужого, жадного, истеричного мужчину, который считал меня просто ресурсом. Удобным, безотказным кошельком.
В этот момент в дверь позвонили. Настойчиво, длинно, по-хозяйски.
Сергей замер, потом метнулся в коридор. Я осталась стоять на кухне, чувствуя, как немеют кончики пальцев. Я знала, кто там.
В прихожей загремели голоса. Тамара Павловна, как всегда, говорила так, словно вещала с трибуны. Виктор Иванович гудел басом.
— Ну что, сынок, обсудили? Вразумил жену? — донеслось до меня.
Они вошли на кухню, не разуваясь. Тамара Павловна в своём неизменном норковом берете, который она не снимала даже в помещении, сразу заполнила собой всё пространство. Она окинула меня быстрым, оценивающим взглядом, как смотрят на нерадивую прислугу.
— Анечка, добрый вечер. Что ж ты такая бледная? Волнуешься? Не бойся, мы всё уладим.
Она по-хозяйски выдвинула стул, села, положила на стол свою массивную сумку. Виктор Иванович остался стоять в дверях, подпирая косяк. Сергей жался рядом с матерью, и сейчас, в одном полотенце, рядом с одетой женщиной, он выглядел особенно жалко и нелепо.
— Мы тут с Витей подумали, — начала свекровь, даже не спросив, хочу ли я слушать. — Оформлять будем на Виктора. Он у нас ветеран труда, там льготы по налогам будут. Тебе же лучше, копейку сбережёшь.
— Я не просила сберегать мою копейку таким способом, — ответила я. Страх ушёл. Осталась только ледяная ясность. — Я уже сказала Сергею: квартира будет оформлена на меня.
Тамара Павловна переглянулась с сыном. Во взгляде её читалось: «Я же говорила, с ней придётся повозиться».
— Милочка, — голос её стал сладким, как патока, в которой увязла муха. — Ты, наверное, не понимаешь. В семье всё должно быть правильно. Мужчина — глава, его род — основа. А ты сегодня жена, а завтра… кто знает? Мы должны страховать интересы сына.
— Интересы сына? — я усмехнулась. — А мои интересы? Я вкладываю десять миллионов. А ваш сын вкладывает своё присутствие на сделке. Это, по-вашему, справедливость рода?
— Ты как с матерью разговариваешь? — рявкнул Виктор Иванович от двери. — Деньги её! Да откуда у тебя такие деньги? Наворовала небось или мужики давали, пока Сережка на работе горбатился!
— Папа! — слабо пискнул Сергей, но его никто не слушал.
— Квартира бабушкина, — чеканя каждое слово, произнесла я. — И мои заработанные. Все выписки из банка есть. И налоговые декларации тоже.
— Ой, да знаем мы эти декларации, — махнула рукой Тамара Павловна. — Короче, Аня. Хватит ломать комедию. Завтра едем к нотариусу, оформляем на отца. Потом вы пишете расписку, что претензий не имеете. И живите себе спокойно, рожайте внуков. Мы же не звери, выгонять не станем, если вести себя будешь хорошо.
«Если вести себя будешь хорошо».
Эта фраза стала последней каплей. Я посмотрела на них — на эту сплоченную, железобетонную стену родни, которая пришла отжимать моё имущество, прикрываясь словами о семье. Я посмотрела на Сергея, который прятал глаза и теребил край полотенца. Он знал. Он всё знал заранее. Они это спланировали. Этот «семейный совет», этот визит, это давление. Они были уверены, что я сломаюсь. Что я, добрая, уступчивая Анечка, побоюсь скандала, побоюсь потерять мужа и подпишу что угодно.
Я медленно взяла папку со стола. Прижала её к груди.
— Уходите, — сказала я.
— Что? — Тамара Павловна даже рот приоткрыла.
— Уходите. Все трое. Вон из моего дома.
— Это съёмная хата! — хохотнул Виктор Иванович. — Твоего здесь ничего нет!
— За аренду плачу я. Договор на моё имя. Так что юридически — это мой дом. А вы здесь гости. Незваные.
Сергей наконец подал голос:
— Ань, ты чего? Ты выгоняешь родителей? Ты выгоняешь меня?
— Тебя в первую очередь, Сережа. Потому что с родителями всё понятно, они своё чадо защищают. А вот ты… Ты предатель. Ты хотел обокрасть меня, глядя мне в глаза и рассказывая про любовь.
— Ты истеричка! — заорал он вдруг, видя, что план рушится. — Да кому ты нужна без меня? Старая дева с кошкой! Да я тебя из жалости терпел!
— Отлично, — кивнула я. — Значит, больше терпеть не придётся. Собирай вещи. Сейчас.
— Никуда я не пойду! Ночь на дворе!
— Я вызываю полицию, — я достала телефон. — Скажу, что посторонние люди ворвались в квартиру и угрожают мне. Договор аренды покажу наряду. Как думаешь, кого они выведут?
В комнате повисла тишина. Тяжелая, злая. Тамара Павловна встала. Лицо её пошло красными пятнами, губы сжались в нитку.
— Ну, сынок, — прошипела она. — Я тебе говорила. Змею пригрел. Пошли. Нечего тут с убогими разговаривать. Найдем мы тебе нормальную. С квартирой и с уважением к старшим.
Они вышли, громко хлопнув дверью. Сергей метался по квартире ещё минут двадцать. Он швырял вещи в сумку, орал проклятия, потом вдруг падал на колени и плакал, просил прощения, говорил, что его «заставили», что он «запутался». Потом снова орал.
Я сидела на кухне и пила остывший чай. Я не чувствовала ничего. Ни боли, ни сожаления. Только огромную, свинцовую усталость. Как будто я разгружала вагоны неделю без перерыва.
Когда за Сергеем закрылась дверь, я встала и заперла замок на два оборота. Потом накинула цепочку. Потом сползла по двери на пол и впервые за вечер заплакала. Не от горя. От облегчения.
Ночь прошла в полубреду. Мне снились какие-то бесконечные коридоры, бумаги, злые лица свекрови. Я просыпалась, пила воду и снова проваливалась в липкий сон.
Утром меня разбудил будильник. Десять утра. Сделка была назначена на двенадцать.
Я встала, умылась ледяной водой. Посмотрела на себя в зеркало. Опухшие глаза, серая кожа. Красавица.
Телефон разрывался от звонков и сообщений. Сергей. «Аня, давай поговорим», «Аня, ты рушишь нашу жизнь», «Аня, мы едем к нотариусу, не дури».
Я заблокировала его номер. Потом заблокировала номера его родителей.
Оделась — строгое платье, любимый пиджак. Выпила крепкий кофе. Взяла папку.
Я приехала в офис застройщика ровно в двенадцать. Менеджер, милая девушка Катя, улыбнулась мне:
— Анна Сергеевна, здравствуйте! А где же ваш супруг? Мы же на двоих договор готовили?
— Супруг не приедет, — спокойно ответила я. — Концепция изменилась. Мы оформляем договор только на меня. И, Катя, мне нужно, чтобы в договоре был пункт… Я сейчас не в браке официально, но процесс будет. Мне нужно сделать так, чтобы эта квартира ни при каких обстоятельствах не считалась совместно нажитым имуществом. Хотя, подождите…
Я задумалась. Мы ведь ещё женаты. Если я куплю квартиру сейчас, Сергей будет иметь право на половину при разводе. Даже если деньги мои, доказывать это в суде — долгая и муторная история.
Я похолодела. Чуть не совершила ошибку.
— Катя, — сказала я. — Сделку переносим.
— Как переносим? — девушка растерялась. — У нас же бронь… Цены могут подняться…
— Пусть поднимаются. Мне нужно сначала решить вопрос с разводом. Или… есть другой вариант?
— Брачный договор, — подсказал юрист, сидевший за соседним столом и слышавший наш разговор. — Вы можете заключить брачный договор прямо сейчас, у нотариуса, в котором пропишете, что эта конкретная квартира является только вашей собственностью. Но для этого нужно согласие супруга.
— Согласия не будет, — отрезала я.
Я вышла из офиса на ватных ногах. Солнце светило ярко, снег искрился, но меня бил озноб. Я так мечтала об этом дне. Я так хотела войти в свои стены. И вот я стою на улице, с деньгами, но без квартиры и без семьи.
Я пошла в ближайший парк, села на скамейку, смахнув снег перчаткой. Надо было думать. Надо было действовать холодно и расчетливо, как действовали они.
Развод займет время. Сергей будет тянуть, не являться в суд, требовать раздела имущества. Он будет претендовать на мои деньги, лежащие на счетах. Это совместно нажитое, даже если копила я.
Господи, какая же я была дура. Почему я не слушала маму, которая говорила: «Аня, держи свои деньги при себе»?
Я сидела в парке час, пока совсем не замерзла. И тут меня осенило.
Я достала телефон и набрала номер своей тети. Тётя Люба была женщиной боевой, одинокой и очень меня любила. Она жила в другом городе, но всегда говорила: «Нюрка, если что — звони».
— Тёть Люб, привет. Это Аня. Мне нужна твоя помощь. Очень нужна. Вопрос жизни и смерти.
Через три дня я подала на развод. В заявлении я указала, что споров об имуществе нет. Потому что имущества действительно не было. Деньги со счетов я сняла. Все до копейки.
Сергей прибежал ко мне на работу. Он выглядел помятым, злым и одновременно растерянным.
— Ты подала на развод? — он поймал меня у лифта. — Из-за квартиры? Аня, ты ненормальная? Мы могли бы всё решить! Ну записали бы на тебя, черт с ним, я бы маму уговорил!
— Дело не в квартире, Сережа. Дело в том, что ты меня не любишь. И никогда не любил. Я была удобным диваном, который ещё и сам себя оплачивает.
— А деньги? — его глаза забегали. — Где деньги? На счетах пусто! Я проверял! Это общие деньги, Аня! Я в суд подам! Ты украла семейный бюджет!
— Подавай, — я пожала плечами. — Денег нет. Я их потратила.
— Куда? — он задохнулся. — Десять миллионов за три дня?!
— Да. Раздала долги. Проиграла в казино. Пожертвовала в фонд защиты уссурийских тигров. Докажи обратное.
Он стоял, открывая и закрывая рот, как рыба, выброшенная на берег. Он понимал, что я вру. Но он также понимал, что доказать ничего не сможет. Наличные — это слепая зона.
Разводили нас долго и мучительно. Сергей нанял адвоката (видимо, мама дала денег), пытался доказать, что я скрыла активы. Но я предоставила суду чеки на какие-то безумные покупки, расписки о возврате несуществующих долгов моей тете (датированные, конечно, задним числом, спасибо юристу, которого нашла тётя Люба). Судья, уставшая женщина с перманентным макияжем, смотрела на Сергея с жалостью, а на меня — с пониманием.
В итоге нас развели. Я вышла из здания суда с паспортом, в котором стоял штамп о свободе. Воздух казался невероятно вкусным.
Через месяц я купила квартиру. Ту самую. Она меня дождалась. Тётя Люба приехала на сделку, мы оформили всё на неё, а потом она тут же написала дарственную на меня. Чтобы комар носа не подточил. Чтобы никакой Сергей никогда не смог сказать, что это «совместно нажитое».
Ремонт я делала одна. Это было трудно. Я научилась шпаклевать, разбираться в проводке и ругаться с сантехниками. Но каждый раз, когда я приходила в эти голые бетонные стены, я чувствовала счастье. Это было моё. Только моё.
Где-то через полгода я встретила Сергея в супермаркете. Он был с девушкой — совсем молоденькой, лет двадцати, с испуганными глазами. Он катил тележку, в которой лежала пачка пельменей и дешевое пиво.
Он увидел меня. Я стояла у полки с дорогими сырами, выбирая пармезан. Выглядела я отлично — новая стрижка, пальто, которое давно хотела.
Он остановился. Хотел что-то сказать, дернулся. Но я просто посмотрела на него. Спокойно, без злости, как смотрят на старый, выброшенную мебель, которую видишь на помойке. Вспомнил, посидел, погрустил — и прошёл мимо.
Он отвернулся и потянул свою спутницу к кассам. А я положила сыр в корзину и пошла домой. В свой дом. Где никто никогда не скажет мне, что моих денег там нет.
Вечером я сидела на своей новой кухне. Гарнитур был цвета слоновой кости, как я и мечтала. За окном падал снег, точно такой же, как в тот вечер, когда моя жизнь рухнула. Но теперь внутри меня не было страха.
Я пила чай из красивой чашки и думала о том, что иногда самая большая потеря в жизни оборачивается самым главным приобретением. Я потеряла мужа, но нашла себя. И цена в десять миллионов за этот урок мне больше не казалась завышенной. Свобода стоит дороже.
— Да вот… Надо будет вам освободить квартиру через неделю. Моя племянница возвращается из Калининграда