Вероника стояла у плиты, помешивая суп, и кухню пронзил едкий запах пережаренного лука. Не того золотистого, дразнящего аппетит, а горелого – с горьковато-сладкой ноткой, царапающей обоняние. Вздохнув, она выключила конфорку и отставила дымящую сковороду. В углу кухни, словно старый ворчун, глухо гудел холодильник «Бирюса», источая вечный аромат колбасы и мороженой рыбы – запах бедности, въевшийся в стены.
Артём сидел за столом, подперев щеку рукой. На нём была куртка, купленная Вероникой еще весной на распродаже с обещанием: «До осени хватит». И осени она, из последних сил, дослужила. Теперь же – обвисшие, мокрые рукава, протёртые локти, словно раны нищеты, и вечно заедающий замок, предательски обнажающий худую грудь. Обувь и вовсе была отдельной трагедией: старые, облезлые ботинки, расползающиеся по швам, словно старая лодка, готовая пойти ко дну. Вероника не раз замечала, как сын украдкой сушит их на батарее, но все равно возвращается из школы с промокшими насквозь ногами и обреченностью во взгляде.
– Мам, – прозвучал тихий, почти беззвучный голос, устремленный куда-то в пустоту, – а можно новые кроссовки?
Вероника машинально кивнула, словно не расслышав, не поднимая потухших глаз.
– Конечно, можно, Тём. Как только папа зарплату получит, сразу пойдём.
Он больше ничего не сказал. И не спросил, когда же придет эта мифическая «зарплата», хотя все в доме знали о недавней Егоровой премии, растворившейся в неизвестности, как дым.
Кухня, загроможденная старенькими стульями и столом, хранящим следы от горячих кастрюль, была до боли скромной, но сияла чистотой – Вероника отчаянно цеплялась за порядок в этом хаосе. На стене, как осколки солнца, висели детские рисунки, а на подоконнике, словно символ надежды, зеленел фикус, выпрошенный когда-то у сердобольной соседки.
Дверь распахнулась с ударом – вернулся Егор. Скинул куртку, швырнул кроссовки в прихожей, словно ненужный хлам. Вероника, не оборачиваясь, слышала возню с пакетом – шуршание, звяканье, предвещающие скорую бурю.
– Купил? – сухо обронила она, не нуждаясь в пояснениях.
– Ага, – прозвучал довольный ответ, – смотри, стейк взял. И колбасу нормальную. Надоело эту варёную жрать.
– Ага, – эхом отозвалась она и поставила кастрюлю с супом на стол. – А сын в старых ботинках ходит.
Егор недовольно поморщился, отмахнулся рукой, словно от назойливой мухи.
– Купим. Сейчас всё дорого, сама знаешь. Надо экономить.
– На ребёнке экономить? – ровный тон ее голоса, лишенный всякой эмоциональной окраски, заставил его вздрогнуть.
– На всём экономить надо, Ника. Времена такие.
Он говорил спокойно, но взгляд бегал, как у школьника, пойманного с поличным. Вероника знала этот его тон, эту маску: «всё под контролем, не переживай».
Они ели молча. Артём без аппетита ковырял суп, Егор, между тем, то и дело залипал в телефон. Никаких семейных разговоров за ужином – лишь привычная тишина, нарушаемая лишь лязгом ложек, да случайными вздохами усталости.
Вероника не стала начинать разговор. Но в голове уже настойчиво пульсировал тревожный набат.
Поздно вечером, когда Артём уже видел сны, а Егор сидел за ноутбуком в зале, Вероника пошла в прихожую – забрать выстиранное бельё. И услышала его голос. Он говорил тихо, почти шепотом, но слова долетали четко и безжалостно, как приговор.
– Да, мам. Всё оплатил. Путёвку подтвердили, да. Номер «люкс», с видом на море. Конечно, с бассейном. Да не переживай ты, деньги есть. На здоровье мамы экономить нельзя! – он усмехнулся. – Ты же знаешь, ты у меня единственная.
Вероника застыла в дверях. В руках – мокрые носки сына, в груди – ледяной ком, холодящий до самых костей. Она почувствовала, как кровь яростно ударила в виски. «Люкс с бассейном». Деньги есть. Для матери – есть. Для сына – нет.
Она, не говоря ни слова, вернулась на кухню. Аккуратно разложила носки на батарее, словно хороня последнюю надежду. Бессильно опустилась на стул. И так просидела добрых двадцать минут, слушая пьяный смех мужа, щедро раздающего обещания «не экономить на отдыхе» своей ненаглядной матери.
Утром она разбудила Артёма раньше обычного. Молча подала ему чай, ласково погладила по взъерошенной голове, наполнив комнату тревогой о будущем.
– Потерпи ещё пару дней, сынок. Скоро всё изменится.
Он взглянул на нее с удивлением, в котором смешивалась робкая надежда и настороженный страх, но промолчал, не смея словом нарушить хрупкое равновесие.
Егор, напротив, порхал в отличном расположении духа. Свистел, натягивая рубашку.
– Сегодня вечером не жди. Задержусь на работе.
Вероника молча кивнула, соглашаясь с неизбежным.
– Конечно, задержишься. Тебе же ещё чемоданы собирать для мамы надо.
Он тут же резко обернулся, словно его ударили током.
– Ты о чём вообще?
– О том, что твоя мама поедет отдыхать как королева, в люкс с бассейном. За наши кровные, между прочим. А твой родной сын ходит в ботинках, в которых ноги промокают от утренней росы и до вечерней слякоти.
Егор угрожающе нахмурился, испепелив взглядом Артёма, жавшегося за столом с тарелкой каши, как за спасительным щитом.
– Не начинай с утра, ладно? На здоровье матери экономить грех. И вообще, деньги – дело наживное. Всё купим, не переживай.
– Ты обязан не ей всем, а ему, – ледяным тоном отрезала она, указывая на сына. – Но ты, как всегда, этого не понимаешь.
Он с раздражением хлопнул дверью и ушел, оставив в воздухе тяжелый запах вины и бессилия.
Вечером Вероника ждала его на кухне. В центре стола лежали ботинки Артёма: промокшие насквозь, с зияющей дырой на подошве, словно кровоточащая рана. Рядом небрежно валялась распечатка с сайта турагентства: путевка на двоих в фешенебельный санаторий на Черном море, номер категории «люкс», две недели блаженного ничегонеделания.
Егор вошел, окинул взглядом эту зловещую композицию и замер на пороге, словно напоровшись на невидимую стену.
– Что за цирк?
– Это не цирк. Это твоя жизнь, Егор. Вот твои ботинки – если захочешь, можешь их надеть и почувствовать, каково твоему сыну. Вот путевка для твоей мамы. Выбирай, что тебе дороже. Семья или маменька.
Он посмотрел на нее так, словно она нанесла ему предательский удар в спину.
– Ты с ума сошла?
– Возможно, – с пугающим спокойствием в голосе произнесла она. – Но я больше не намерена это терпеть.
Артём стоял в дверном проеме, прижимая к груди видавший виды рюкзак. Его огромные глаза внимательно следили за каждым их движением, впитывая в себя атмосферу надвигающейся бури, словно губка. Он не произнес ни слова, лишь напряженно ждал, затаив дыхание.
– Ты что, собираешься меня пилить из-за этих чертовых ботинок? – с яростью выплюнул Егор, разрушая звенящую тишину. – Я для тебя кто, враг? Это моя мать, я обязан ей всем, понимаешь?
– А сыну ты ничего не должен? – голос Вероники, хоть и тихий, был наполнен такой ледяной решимостью, что пробирал до костей. – Или он для тебя – досадная помеха на пути к маминому счастью?
Егор в бешенстве швырнул пакет с продуктами на стол. Банка соленых огурцов, сорвавшись с края столешницы, с глухим стуком ударилась о кафельный пол, разлетевшись на тысячи осколков, словно разбитая надежда.
– Ты просто истеричка, – процедил он сквозь зубы своим фирменным ядовитым шепотом. – Всё время недовольна, всё время тебе мало. Сама иди и зарабатывай, раз такая умная.
Вероника, медленно и словно в замедленной съёмке, подошла к нему вплотную, подняла с пола грязный ботинок сына и с силой бросила его перед ним на стол. Раздался глухой, болезненный стук, словно эхо растоптанной мечты.
– Вот твоя реальность, Егор. Посмотри ему в глаза, если у тебя хватит смелости.
Они замерли в напряжённом молчании, каждый погряз в собственных мыслях и обидах. Только монотонное гудение старого холодильника нарушало тяжелую тишину, да за окном неистово шумел осенний дождь, вторя их смятению.
– Всё, с меня хватит, – выдохнул Егор, резко развернулся и скрылся в спальне, с грохотом захлопнув за собой дверь.
Артём, словно очнувшись от оцепенения, подошёл к матери и робко обнял ее за талию, ища поддержки и защиты.
– Мам, не плачь, пожалуйста.
– Я не плачу, – ответила она, нежно поглаживая его по взъерошенной макушке. Голос был сухой и твёрдый, без единой нотки жалости к себе. – Я думаю, Тём.
И это была чистая правда. Вероника не плакала. Она, наедине со своими мыслями, сидела на кухне и думала. Впервые за долгие годы она чувствовала не только изматывающую усталость, но и что-то смутно похожее на силу, зреющую внутри. На силу, способную изменить её жизнь и жизнь её сына.
Вероника пробудилась задолго до рассвета. На кухне ворчал чайник, заполняя собой затхлую тишину запахом дешёвого растворимого кофе – горьковатым ароматом её будней. Стрелки часов застыли на отметке шести утра. За окном непроглядная тьма пыталась проглотить мир, а мелкий, назойливый снег, гонимый ветром, прилипал мокрыми поцелуями к стеклу.
В квартире царила могильная тишина, лишь изредка нарушаемая вздохами старого дома. Артём безмятежно спал в своей комнате, а Егор, словно улитка, свернулся калачиком в спальне, отвернувшись к стене. Вчерашняя буря вроде бы утихла, но в воздухе ощущалось густое, липкое напряжение, которое Вероника чувствовала каждой клеточкой кожи.
Щёлкнув выключателем, она выудила из шкафа затёртые ботинки сына, внимательно осматривая их в резком свете. Подошва предательски отклеилась, обнажая зияющую дыру, а ткань на носке протёрлась до дыр, сквозь которые смотрела безнадёжность. «Всё, хватит», – пронеслось в голове, словно похоронный звон.
В глубине шкафа, за аккуратной стопкой выцветших полотенец, пряталась старая жестяная коробка из-под печенья – их личный «чёрный ящик». Сколько раз они самозабвенно откладывали туда деньги «на отпуск», «на ремонт», «на новый телевизор», наивно полагая, что беда никогда не постучится в их дверь. Но «чёрный день» наступил, как всегда, нежданно. Вероника достала коробку, с замиранием сердца пересчитала помятые купюры: двадцать семь тысяч – ничтожная сумма против размеров их отчаяния.
С этими деньгами можно залатать брешь в их нищем бюджете: купить сыну зимнюю одежду, позволить ему посещать кружок, хоть немного вздохнуть свободно. Или же, как предложил бы Егор, спустить всё на роскошную путёвку для его ненаглядной мамочки.
– Ника! – Егор возник в дверях кухни, словно тень, с помятым лицом и раздражённым голосом, полным упрёка. – Что ты так рано встала? Дай хоть выспаться!
– Думаю, – спокойно ответила она, стараясь скрыть дрожь в голосе. – Как выживать дальше…
– Опять за своё? – Он устало вздохнул, налил себе кофе, рассеяно сел за стол. – Я же сказал, всё будет нормально. Деньги придут, купим всё, что надо. Не драматизируй.
– Ты уже купил, – её голос звенел ледяным презрением, – Только не то, что надо нам.
Егор нахмурился, словно соображая, откуда дует этот холодный ветер.
– Опять начинаешь? Да сколько можно? Слушай, ты реально меня достала своими придирками. Я работаю, как проклятый, тащу всё на себе, а ты сидишь дома и ноешь, как последняя попрошайка.
– Сижу дома? – Вероника нервно рассмеялась коротким, сухим смешком, полным горечи. – Ты хоть раз видел, как я с Артёмом уроки делаю до ночи? Как готовлю, стираю, драю, таскаю эти неподъёмные пакеты из «Пятёрочки» на себе, пока ты развалился на диване? Я не ною, Егор. Я просто вижу, что тебе наплевать на нас.
Он резко вскочил, стул с протестующим визгом отодвинулся назад.
– Наплевать? Да ты вообще с ума сошла от своей сердобольности? Это моя мать! Я ей обязан жизнью! Ты должна понимать!
– Я понимаю только одно: твой сын не виноват, что у тебя мама – святая, а у нас нет денег даже на то, чтобы купить ему нормальные ботинки.
Он стремительно шагнул к ней, схватил за руку. Не больно, но грубо и резко, словно ломая хрупкую веточку.
– Перестань, Ника. Успокойся, прошу тебя.
– Отпусти, – тихо, но отчётливо сказала она, глядя ему прямо в глаза. Он неохотно разжал пальцы.
В тот же день Вероника, как всегда, проводила Артёма в школу. Дорога под ногами была скользкой, а снег превратился в грязную, чавкающую кашу. Ребёнок молча шлёпал по лужам в своих несчастных дырявых ботинках, и от этого звука у неё внутри что-то разрывалось на части.
После школы они зашли в огромный, сверкающий торговый центр, словно попали в другой мир. Вероника, преодолевая внутренний трепет, купила сыну новые, добротные ботинки, тёплую куртку, шерстяные варежки. На обновки ушло больше половины их скромного «коробкиного» запаса, но она впервые за долгое время почувствовала смутное облегчение, как будто вынырнула из тёмной воды на свежий воздух.
Когда они вернулись домой, Егор уже был там. В прихожей возвышался новый, дорогой чемодан с броским багажным ярлыком, словно насмехаясь над их нищетой. Он явно собирался ехать к своей матери.
– А ты куда? – спокойно спросила она, помогая Артёму снять куртку.
– К маме заеду. Завтра её в аэропорт везти, – Егор говорил нарочито небрежно, но взгляд его был колючим и настороженным. – А ты где шлялась?
– Сыну одежду купила.
– На какие шиши? – В голосе мужа прозвучали подозрительные нотки.
– На наши. На те, что в коробке были.
– Ты что, совсем с ума сошла?! – Он взорвался, словно пороховая бочка. – Это были деньги на отпуск! На нас!
– На нас? – Вероника усмехнулась, – Или на твою маму?
Он стремительно шагнул ближе, лицо его налилось багровой злостью.
– Ты воруешь мои деньги!
– Наши деньги, Егор, – ровно ответила она, не опуская глаз. – И я их потратила на нашего сына.
Егор яростно сжал кулаки, потом резко развернулся и со всей силы ударил кулаком в стену, оставив на обоях безобразную вмятину. Артём вздрогнул и испуганно спрятался за спиной матери.
– Ты ненормальная, – процедил муж сквозь зубы, – Просто конченая ненормальная.
– Может быть, – устало согласилась она. – Но я больше не буду молчать.
Поздним вечером, когда дом погрузился в сон, Вероника проскользнула на кухню. На столе лежал телефон мужа. Экран вспыхнул, высвечивая уведомление: сообщение от турагентства, подтверждение оплаты. Вероника, затаив дыхание, нажала на него. Сумма была внушительной: больше восьмидесяти тысяч рублей.
«На здоровье матери экономить нельзя», – эхом отозвались в её голове его слова… Она холодно улыбнулась, почти без эмоций.
Твёрдой рукой она взяла новенький чемодан Егора, который одиноко стоял у двери. Расстегнула молнию. Внутри всё было аккуратно сложено: элегантные рубашки, тщательно выбранные подарки, коробки с дорогим чаем и изысканными сладостями для горячо любимой мамочки. Вероника молча достала каждую вещь и с безучастным видом положила обратно в шкаф. Чемодан остался совершенно пустым, словно зияющая дыра в их отношениях.
Утром Егор проснулся в дурном настроении и обнаружил, что его чемодан подозрительно пуст.
– Где мои вещи?! – заорал он, метая гневные взгляды.
– На месте, – ответила Вероника будничным тоном, – Только не в чемодане.
– Ты что, совсем сдурела, что ли?! – Его голос дрожал от ярости.
– Я? – Она посмотрела на него таким спокойным, уверенным взглядом, что он мгновенно осекся. – Я просто решила, что пока мой сын ходит в дырявых ботинках, никаких «люксов» ни для кого не будет.
Егор в бешенстве схватил куртку, повесил на плечо рюкзак, сунул в карман телефон.
– Всё, с меня довольно! Я ухожу к маме! Там хоть нормальные люди живут!
– Иди, – тихо, но твёрдо сказала она, – Только не возвращайся.
Он с грохотом захлопнул дверь, так что с косяка посыпалась облупившаяся штукатурка.
Артём робко вышел из своей комнаты и, глядя на мать большими, полными тревоги глазами, тихонько спросил:
– Папа больше не вернётся?
Вероника присела на корточки, обняла сына за плечи.
– Папа сделал свой выбор, сынок. Теперь мы вдвоём.
Она снова сидела на кухне, в её руках была кружка дешёвого, остывшего кофе. В квартире стояла звенящая тишина, даже старый холодильник, казалось, замер от удивления. Она испытывала странное чувство – не страх и не боль, а какое-то непривычное, пьянящее облегчение, словно огромный, давящий камень, наконец, упал с её плеч.
В голове уже зарождался чёткий план: что продать из вещей, как срочно искать работу, как вовремя платить за квартиру. Она понимала, что будет нелегко. Но впервые за много лет Вероника осознала – она сама отвечает за свою жизнь и жизнь своего сына.
А Егор… Егор навеки останется «хорошим сыном». Но отцом он больше не был.
Вероника склонилась над кухонным столом, сосредоточенно заполняя многочисленные бланки. Рядом лежала аккуратная стопка документов: справка о доходах, заявление о приёме на работу в местную бухгалтерию, квитанция об оплате садика. В доме царила необычная тишина. Слишком необычная. Тишина казалась осязаемой, плотной, словно ватная вата, которой заложили уши.
Прошло долгих три недели после того рокового утра, когда Егор с громким хлопком дверью ушёл к своей маме, оставив после себя лишь выжженное поле обид и разочарований. Ни звонка, ни сообщения. Только однажды пришло короткое письмо в WhatsApp: «Мы с мамой хорошо отдохнули, всё ок. Деньги переведу позже». Она проигнорировала это сообщение.
Артём на удивление быстро привык к новым порядкам. Не задавал глупых вопросов, не надоедал расспросами про папу. Лишь однажды тихо спросил:
– Мам, ты теперь сильная, да?
Она ласково улыбнулась ему.
– Да, сынок. Теперь сильная.
Однажды вечером в дверь раздался неожиданный звонок. Вероника, с замиранием сердца, открыла дверь – на пороге стоял Егор. Щёки обветренные, в руках – большой пакет из супермаркета. Внутри виднелись бананы, яркие конфеты и бутылка недорогого вина. Выглядел он виноватым и усталым, но взгляд был всё ещё наглый и самоуверенный: тот самый неприятный взгляд, который она знала наизусть.
– Привет, – сказал он с деланным равнодушием, словно ничего и не произошло. – Я вернулся.
Вероника молчала, не в силах произнести ни слова.
– Ну чего ты молчишь? Я всё понял. Мама больше не вмешивается, обещаю. Я решил, что нам надо быть семьёй. Давай начнём всё сначала.
Вероника молча посторонилась, пропуская его в квартиру. Он поставил пакет на стол, небрежно снял куртку. Дома сразу стало тесно и неуютно, будто он притащил с собой сгусток чужой, тяжёлой энергии.
– Вот, купил сладости Артёму, тебе вино, – он говорил как-то нарочито легко, с напускным оптимизмом. – Давай мириться. Всё же не так страшно, как кажется.
Она молча подошла к старому шкафчику и достала ту самую жестяную коробку из-под печенья, бережно хранившую их нищие сбережения. С тихим стуком поставила её на стол прямо перед ним. Егор удивлённо вскинул брови.
– Что это?
– Деньги. Те самые, что ты не успел потратить на свою драгоценную маму. Я вернула их на место. Потому что теперь мы живём на мои деньги.
Егор презрительно усмехнулся.
– О, какая гордая. Ну хватит уже ломать комедию. Давай без этих глупых истерик. Всё же можно наладить, если захотеть. Я же твой муж.
– Нет, Егор. Ты – сын своей мамы. А мужа у меня больше нет.
Он замер на месте, словно не сразу понял смысл её слов.
– Ты что, серьёзно говоришь?
– Да. Я подала на развод. Документы уже в суде. Так что ты свободен.
Он взорвался, словно его окатили кипятком:
– Ты совсем сдурела?! Да как ты без меня жить собираешься?! У тебя зарплата – жалкие копейки! Квартира на меня оформлена!
Вероника холодно улыбнулась, впервые за долгое время почувствовав вкус свободы во рту.
– Квартира оформлена в совместную собственность. Я внимательно изучила документы. А жить я буду так, как считаю нужным. Без твоих унизительных подачек.
Егор стремительно шагнул к ней, грубо схватил за локоть.
– Вероника, одумайся! Я же ради тебя старался! Ради нашей семьи!
– Ради семьи? – Она резко выдернула руку, словно от прикосновения змеи. – Нет, Егор. Ты всегда старался только ради своей мамы. А теперь иди к ней.
Он постоял ещё пару жалких секунд, потом яростно схватил свою куртку и, не говоря ни слова, вылетел из квартиры, с грохотом хлопнув дверью. В квартире снова стало тихо. Зловеще тихо.
Через неделю суд вынес решение: расторгнуть брак, без сожаления разделить имущество пополам. Вероника получила свою половину квартиры, небольшую часть общих накоплений и пьянящее чувство свободы, которого не ощущала уже целую вечность.
Она устроилась на работу, скрепя сердце продала часть старой мебели, купила Артёму новый удобный рюкзак и оплатила занятия по плаванию. Жизнь была трудной, но честной и справедливой.
Однажды вечером они сидели вместе на кухне: Вероника не спеша пила чай, Артём увлечённо рисовал за столом. На листке бумаги был изображён уютный домик, яркое солнце и двое счастливых людей – мама и он сам. Без папы.
– Мам, а у нас всё будет хорошо? – тихо спросил он, оторвавшись от рисования.
– Конечно, будет, – уверенно ответила она, тепло улыбаясь. – Потому что теперь всё зависит только от нас.
Она посмотрела в окно. За тёмным стеклом тихо падал снег, ровными, плавными хлопьями смывая собой горькое прошлое.
Егор больше не появлялся. Последнее сообщение пришло от него спустя месяц: «Ты сама виновата во всём. Надо было уважать мою мать». Она не ответила. Потому что прошлое больше не имело над ней никакой власти.
Вероника впервые за долгие годы чувствовала себя по-настоящему свободной и счастливой. А сын смотрел на неё с тем уважением и восхищением, которого она не получала даже от мужа.
И это было намного дороже любого роскошного люкса на далёком Чёрном море.
— Я не позволю себя унижать! И ради этого готова стать плохой! — пригрозила Милена родственникам