— Ты серьёзно это провернула? — Алексей застыл на пороге, не снимая промокшей на осеннем дожде куртки. Он не кричал, но от его сдавленного, хриплого голоса по коже побежали мурашки. В руке он сжимал смятый лист бумаги, тот самый, что нашёл в почтовом ящике.
Светлана, сидевшая за кухонным столом, медленно подняла на него глаза. Перед ней лежала стопка документов: договор купли-продажи, свежая выписка из ЕГРН, копии паспортных страниц. Вещественные доказательства её поступка.
— Что именно я сделала? — её голос был ровным, почти бесстрастным, будто она спрашивала про прогноз погоды.
— Не прикидывайся! — Алексей швырнул смятый лист на стол. Это была копия платёжного поручения с оттиском банка. — Ты купила дом! У моих родителей! Без единого слова со мной!
Она отодвинула чашку с остывшим кофе, на дне которой лежал осадок из гущи, и аккуратно разгладила ладонью край договора.
— Я с тобой говорила, Алексей. Не единожды. Ты каждый раз отделывался фразами «не сейчас», «потом разберёмся» или «это не срочно». Моё терпение не безгранично.
— Это совсем другое! — он с силой провёл рукой по лицу, будто пытаясь стереть с него маску усталости и гнева. — Речь не о какой-то там бытовой технике! Это дом моих родителей! Тридцать пять лет их жизни! Ты понимаешь, что ты вообще совершила?
— Я совершила сделку. Абсолютно законную и прозрачную. Твои родители выставили свой дом на продажу. Я его купила. Всё честно. Я заплатила ту самую сумму, которую они сами и озвучили.
— Дело не в деньгах, Света! — его голос снова сорвался на повышенные тона. — В деньгах ли дело? Они думали… они надеялись, что он перейдёт… ну, в семью!
— Он и перешёл в семью, — холодно парировала Светлана. — В мою. Мои родители теперь там живут. И слава богу.
— То есть ты не видишь вообще никакой проблемы? — Алексей смотрел на неё с нескрываемым изумлением, смешанным с яростью. — Твои теперь будут хозяйничать в доме, где я вырос? Где каждое дерево посажено рукой моего отца?
— А где, по-твоему, им should было жить? — в голосе Светланы впервые прорвалась стальная нотка. — В своей душной «двушке» с вечно пьяным соседом сверху и воющей сиреной скорой под окнами? Твои родители хотели продать и перебраться в городскую квартиру. Они устали. Я предоставила им прекрасную возможность сделать это быстро и без хлопот. А своим родителям — шанс на нормальную жизнь. Где здесь преступление?
— Преступление против доверия! Простого человеческого доверия! — он упёрся руками в столешницу, наклоняясь к ней. — Мама теперь плачет, говорит, что их тихо выжили с насиженного места! Что ты воспользовалась их старостью и доверчивостью!
Светлана резко встала, отчего стул с неприятным скрежетом отъехал назад.
— Не надо мне тут рассказывать про доверчивость! Твоя мать, Галина Петровна, — далеко не простушка. Она сама назвала цену, я без торга согласилась. Она сама назначила дату сделки. А теперь, когда всё завершилось, она решила, что имеет моральное право приходить туда и указывать, как моей матери ставить цветочные горшки на подоконник!
Он отшатнулся, словно от удара. Его лицо исказилось.
— Так вот в чём дело! Ты мстишь? Моей матери? За её характер?
— Я никому не мщу, — голос Светланы снова стал ровным и безжалостным, как лезвие. — Я просто провела финансовую операцию. И как собственник объекта недвижимости, я больше не намерена терпеть непрошеных визитов и советов. Всё. Точка.
Алексей выпрямился. Он смотрел на жену, на её упрямо сжатый подбородок, на холодные глаза, и впервые за все десять лет совместной жизни почувствовал, что между ними выросла настоящая, высокая стена.
— Ладно, — прошептал он. — Хорошо. Давай без криков. Но ты хоть на секунду задумалась, что теперь будет? Как мы будем общаться? О чём разговаривать за семейным столом в Новый год?
— Мы будем общаться ровно так, как ты этого захочешь, — устало ответила Светлана, опускаясь на стул. — Если ты решишь раздуть из этого трагедию вселенского масштаба — пожалуйста. Я же не собираюсь оправдываться за то, что улучшила жизнь своим престарелым родителям.
Он молча смотрел на неё ещё с полминуты, потом резко развернулся и вышел из кухни. Через мгновение Светлана услышала глухой хлопок входной двери.
Она осталась сидеть за столом, глядя в окно, за которое по стеклу стекали мутные потоки октябрьского дождя. Воздух в комнате был густым и тяжёлым, пахлым остывшим кофе и невысказанными обидами.
«Ну вот, — пронеслось в её голове. — Началось. Как и предполагалось».
Она не удивилась его реакции. Всё шло к этому с того самого дня, когда её свекровь, Галина Петровна, за чаем с лимонным тортом небрежно обмолвилась: «Стареем, Светочка. Дом стал неподъёмным. Участок, огород, крыша течёт… Хочется тишины, покоя, чтобы магазин в шаговой доступности и поликлиника рядом». А потом, вздохнув, добавила: «Вот если бы найти покупателя побыстрее, без этих бесконечных показов и торга».
Идея возникла мгновенно, как вспышка. Родители Светланы, Людмила Андреевна и Николай Михайлович, доживали свой век в крошечной квартирке в панельной пятиэтажке. Шум, гам, вечный запах чужих кухонь. Мечта о собственном доме с садом была для них несбыточной сказкой. А тут — готовый дом, в хорошем состоянии, в приличном районе, да ещё и продают свои же люди.
Светлана действовала быстро и чётко. У неё были свои деньги — наследство от тётки и годы бережливого откладывания из каждой зарплаты. Она предложила Галине Петровне вариант, и та сперва обрадовалась: «Ой, как хорошо! Значит, дом останется в семье! Я буду спокойна, что там всё в порядке».
Но это «всё в порядке» очень быстро превратилось в тотальный контроль. Едва Людмила Андреевна и Николай Михайлович, счастливые и растерянные, переступили порог, как посыпались звонки.
«Светочка, передай маме, что розы на зиму нужно укрывать не плёнкой, а лапником!»
«Светочка, а зачем папа твой снял ту самую полочку в прихожей? Виктор Сергеевич её собственноручно мастерил!»
«Светочка, я проезжала мимо, видела — забор красят. Только, умоляю, не в этот ужасный серый! Он же на больничный похож! Пусть лучше зелёный, жизнерадостный!»
Светлана первое время терпела, передавала, уговаривала родителей не обращать внимания. Потом стала отвечать односложно: «Хорошо, я передам». Потом просто перестала поднимать трубку на звонки свекрови. Но лавину это не остановило. Звонки посыпались Алексею. И он, разрываясь между матерью и женой, в конце концов не выдержал и принёс этот конфликт в свой собственный дом, вывалив его на кухонный стол, как мешок с колким мусором.
На следующий день Светлана поехала к родителям. Дорога в пригород была унылой: бесконечная вереница фур, грязные обочины, голые ветки деревьев, хлеставшие по мокрому ветровому стеклу. Она свернула на знакомый проселок, где стоял покосившийся автобусный павильон с полустёртой надписью «Посёлок Солнечный». Кто-то молодой и циничный приписал внизу: «Шучу».
Дом, некогда принадлежавший свёкрам, встретил её ярким пятном свежевыкрашенных ставен и дымком из трубы. На крыльцо, постукивая по дереву застуженными суставами, вышел Николай Михайлович.
— Дочка! Заходи, проходи! — его лицо светилось непривычной для города энергией. — Смотри, что мы с мамой сделали! Ванну перенесли, на старой плесень была. И плитку в санузле я сам положил, ровнёхонько!
Светлана, переступая порог, почувствовала знакомый, но уже чужой запах — смесь яблок из подвала и старого дерева, который теперь перебивался ароматом свежей краски и маминых пирожков. Людмила Андреевна суетилась на кухне, и на её лице была та самая умиротворённая усталость, которой Светлана не видела годами.
— Красиво у вас, — искренне сказала она, оглядывая чистые стены и новые занавески.
— Всё благодаря тебе, золотце, — обняла её мать. — Только вот… твоя свекровь опять звонила.
— Опять? — у Светланы похолодело внутри.
— Да ничего страшного. Спрашивала, не мёрзнут ли трубы в подполе. Я сказала, что Коля всё утеплил. Она помолчала и бросила трубку.
Николай Михайлович хмыкнул, разжигая камин.
— Хозяйка большая. Не может смириться, что у кормила из рук упустила. Хотя сама же продала.
Светлана пила с родителями чай, слушала их планы насчет теплицы и летней беседки, и это простое, бесхитростное счастье было таким хрупким, таким уязвимым. Она знала — Галина Петровна не отступит. Эта женщина не умела проигрывать. Особенно на своей территории.
Вечером, когда Светлана уже собиралась уезжать, зазвонил её телефон. Алексей.
— Ну? — ответила она, глядя на заревые огни города вдали.
— Завтра мама приедет, — отрезал он, без предисловий.
— К кому? — Светлана прекрасно поняла, к кому.
— К твоим родителям. Говорит, что нужно «расставить все точки над i».
— Без моего ведома? Без приглашения? — её голос оставался спокойным, но пальцы сжали телефон так, что кости побелели.
— Она считает, что имеет на это право. Как бывшая хозяйка.
— Права у неё ровно ноль, — жёстко сказала Светлана. — По документам это мой дом. И я решаю, кто и когда имеет право туда приходить.
— Свет, нельзя же вот так, по-зверски! — в голосе Алексея прорвалось отчаяние. — Она же не враг!
— А я и не воюю. Я просто защищаю покой своих стариков. Если она приедет с миром — ради бога. Если с претензиями — я её вышвырну оттуда сама.
Она положила трубку, не дожидаясь ответа. За окном машины медленно ползли в вечерней пробке, их фары отражались в лужах, словно потерянные звёзды. «Цирк начинается», — с горькой усмешкой подумала она.
Утром Галина Петровна, как и было обещано, появилась на пороге. Она была не одна — с ней был Виктор Сергеевич, её муж, человек молчаливый и во всём подчинявшийся жене. Он стоял чуть поодаль, смотря в сторону, будто ему было неловко за всю эту ситуацию.
Людмила Андреевна, по своей врождённой доброте, всё же пригласила их в дом.
— Мы ненадолго, — заявила Галина Петровна, с порога окидывая взглядом прихожую. — Просто хотели посмотреть, как вы тут… обживаетесь.
— Обживаемся нормально, — сухо ответил Николай Михайлович, не выпуская из рук газету.
Светлана подъехала через двадцать минут и застала уже разгар «экскурсии». Свекровь стояла посреди гостиной и с показным сожалением качала головой, глядя на новую люстру.
— Ах, какая жалость… А тот, старый, советский светильник был такой уютный. С витражными стёклышками. Его ведь ещё моя мама привезла из Прибалтики.
— Он треснул и пылился на чердаке, Галина Петровна, — спокойно вступила в разговор Светлана, снимая пальто. — Мы его утилизировали.
— Утилизировали? — брови свекрови взметнулись к потолку. — Вещи с историей просто так не выбрасывают. Их реставрируют!
— Это теперь наше право — решать, что реставрировать, а что выбрасывать, — твёрдо сказала Светлана. — Зачем вы приехали?
— Я имею право знать, что происходит в моём… в бывшем доме! — Галина Петровна сделала ударение на слове «бывшем», но произнесла его так, будто оно было временным.
— Всё, что происходит, вас больше не касается, — Светлана шагнула вперёд. — Вы продали его. Получили деньги. История закрыта.
— Для тебя, может, и закрыта! — голос свекрови начал срываться. — А для меня здесь всё дышит воспоминаниями! Каждый уголок! А вы тут всё перекрасили, переставили… Как будто стираете нас отсюда!
— Так и есть, — безжалостно подтвердила Светлана. — Мы не музейный смотритель при вашем прошлом. Мы живём здесь. И наводим свой порядок.
Виктор Сергеевич тихо кашлянул.
— Галя, может, хватит? Не надо. Люди правы.
— Молчи, Виктор! — отрезала она, не глядя на мужа. — Ты всегда молчишь, когда нужно слово сказать! — Она повернулась к Светлане, и в её глазах запрыгали злые искорки. — А документы-то ты все проверила? Всё чисто с регистрацией? А то вдруг там обременение какое-то, а ты и не знала?
Светлана почувствовала, как по спине пробежал холодок. Это был уже не просто упрёк, это был намёк. Почти угроза.
— Документы в идеальном порядке. Я всё проверяла. И советую вам не строить догадок, которые могут быть расценены как клевета.
Наступила тягостная пауза. Галина Петровна поняла, что перешла черту. Она снова окинула комнату взглядом, полным ненависти и тоски, потом резко дернула мужа за рукав.
— Пойдём, Виктор. Нам тут больше не рады.
Когда они ушли, в доме повисла гробовая тишина. Людмила Андреевна первая её нарушила.
— Доча, может, не стоило так жёстко? Всё-таки возраст у неё, ей тяжело.
— Ей тяжело от того, что она не может управлять, — устало ответила Светлана. — А я больше не позволю ей управлять ни мной, ни вами, ни этим домом.
Она подошла к окну и увидела, как машина свёкоров медленно разворачивается и уезжает, взбивая грязь из-под колёс. Конфликт был запущен, как часовой механизм. Оставалось только ждать, когда он взорвётся.
Тишина продержалась неделю. Слишком долго, чтобы быть настоящей. Светлана почти поверила, что Галина Петровна одумалась, но внутренний голос шептал: «Жди». Она и ждала, продолжая жить в странном подвешенном состоянии, где каждый звонок телефона заставлял вздрагивать.
Она помогала родителям обустраиваться, с наслаждением наблюдая, как преображается дом, теряя чужие черты и приобретая родные. Николай Михайлович с упоением копался в гараже, Людмила Андреевна развешивала занавески и перебирала старые фотографии, которые наконец-то обрели достойное место не в картонной коробке, а на полках. В эти минуты Светлана ловила себя на мысли, что ради этого спокойного счастья на лицах родителей она готова на многое. Даже на войну.
Война пришла, как и ожидалось, с самого неожиданного фланга. В пятницу вечером, когда Светлана, забравшись с ногами на диван, смотрела сериал и пыталась не думать ни о чём, раздался звонок от отца. Голос у Николая Михайловича был сдавленный, неестественно спокойный, каким он говорил только в самых крайних случаях.
— Свет, приезжай. Тут у нас… Лёша приехал. И не один.
— С кем? — у неё похолодело внутри, хотя ответ был очевиден.
— Со своей мамашей. И ещё с каким-то мужчиной. Говорит, юрист.
Светлана не помнила, как накинула куртку и выбежала из квартиры. В ушах стучало: «Юрист. Юрист». Это была уже не просто истерика, это была преднамеренная атака. Она мчалась по ночной, остывающей после дождя трассе, давя на газ, и в голове прокручивала все возможные варианты. Что они могли придумать? Какая-то скрытая неустойка в договоре? Неправильно оформленные документы? Галина Петровна была способна на многое, но на такое?
Когда она влетела во двор, её встретила сюрреалистичная картина: под крыльцом, под светом уличного фонаря, стояли Алексей, его мать и невысокий лысоватый мужчина в дорогом пальмере, с кожаным портфелем в руках — тот самый «юрист». Людмила Андреевна и Николай Михайлович стояли на ступеньках, словно защищая порог своего дома. Лицо Алексея было бледным и растерянным, он не смотрел ни на кого, уставившись в землю.
— Наконец-то ты приехала, — Галина Петровна сделала шаг вперёд, и её голос прозвучал неестественно громко в вечерней тишине. — Мы тут как раз выясняем один юридический нюанс.
— Какой ещё нюанс? — Светлана подошла вплотную, окидывая свёкров ледяным взглядом. Она намеренно не смотрела на Алексея. — И кто этот человек? Что он делает на моей частной территории без моего разрешения?
Лысый мужчин с деловым видом протянул ей визитку.
— Артём Игоревич, юрист. Я здесь по просьбе госпожи Галины Петровны для консультации.
— Консультации по чему? — Светлана не взяла визитку.
— Есть некоторые сомнения в чистоте сделки, — Артём Игоревич говорил гладко, как по написанному. — Моя клиентка полагает, что находилась в состоянии стресса и не совсем отдавала себе отчёт в действиях при подписании договора. Кроме того, есть вопросы к оценке рыночной стоимости объекта на момент продажи. Вы, как мне известно, приобрели его по цене ниже среднерыночной для этого района.
В воздухе повисла тяжёлая, звенящая тишина. Светлана слышала, как где-то вдали лает собака, и этот обыденный звук казался сейчас верхом абсурда.
— Вы что, серьёзно? — тихо, но очень чётко произнесла она, переводя взгляд с юриста на Галину Петровну. — Вы притащили сюда адвоката, чтобы обвинить меня в мошенничестве? В том, что я, по-вашему, обманула вас, воспользовавшись «стрессом»? Это бред, Галина Петровна. Вы сами назвали цену. Я не торговалась. Сделка прошла абсолютно чисто. У вас на руках все документы, подписанные вами лично.
— Я была под давлением! — вдруг завопила Галина Петровна, срываясь на крик. Её лицо исказилось. — Я не понимала, что делаю! Ты на меня давила! Ты торопила! Ты хотела поскорее выставить нас отсюда!
Светлана почувствовала, как земля уходит из-под ног. Это была уже не просто обида, это было настоящее, низкое, подлое обвинение.
— Мама, хватит, — тихо, но отчаянно сказал Алексей, пытаясь взять её за локоть. — Договорились же без этого…
— Молчи! — она отшатнулась от него. — Ты всегда на её стороне! Она тебе глаза запудрила! А этот дом… он же наш! Наш! А они тут всё перевернули, всё осквернили!
— Никто ничего не осквернял, — вдруг твёрдо и громко сказал Николай Михайлович. Он спустился с крыльца и встал рядом с дочерью. — Мы живём. Мы наводим порядок. А вы приезжаете с какими-то юристами, как на разборку бандитов. Стыдно должно быть. В ваши-то годы.
— Вы не имеете права меня судить! — Галина Петровна была в истерике. — Это мой дом! Я здесь каждый уголок помню! А вы… вы чужие!
— Хватит! — крикнула Светлана. Её голос, резкий и властный, прорезал ночной воздух, и все разом замолчали. — Артём Игоревич, вы сейчас стали свидетелем того, как ваша клиентка пытается оказать на меня давление и оклеветать меня. Я требую, чтобы вы немедленно покинули мой участок. Иначе мой следующий звонок будет в полицию, и мы оформим ваше присутствие здесь как незаконное вторжение. И все эти громкие заявления о «стрессе» мы будем разбирать уже в присутствии участкового и вашего руководства. Уверена, ваша юридическая фирма будет в восторге от такой рекламы.
Лицо юриста мгновенно изменилось. Деловая маска сползла, обнажив растерянность и досаду.
— Галина Петровна, я думаю, нам действительно стоит удалиться. В таких условиях вести диалог невозможно.
— Что? Нет! Мы ничего не добились! — она уставилась на него с безумным взглядом.
— Вы добились только одного, — Светлана говорила теперь тихо, но каждое слово било наотмашь. — Вы добились того, что я больше не считаю вас семьёй. Для меня вы теперь просто Галина Петровна, которая пыталась подставить меня под уголовную статью. И Алексей… — она впервые посмотрела на мужа, и он не выдержал её взгляда, опустив глаза. — Алексей, ты видел? Ты видел, что только что произошло? Твоя мать попыталась уничтожить меня. Не просто поссориться — уничтожить. И ты стоял рядом. И молчал.
Она повернулась и пошла к дому, к родителям, которые смотрели на неё с ужасом и болью. Она не оборачивалась, хотя слышала за спиной приглушённые рыдания Галины Петровны и спокойный, уговаривающий голос юриста. Слышала, как хлопнула дверь машины, и как двигатель увёз их прочь.
Война была объявлена открыто. Теперь отступать было некуда.
***
На следующий день Алексей не появился дома. Он не звонил, не писал. Светлана провела выходные в странном оцепенении, механически выполняя домашние дела. Пустота в квартире была оглушительной. Она понимала, что тот вечер стал точкой невозврата. Разрушенное доверие было не склеить.
В понедельник вечером он пришёл. Без звонка, просто вставил ключ в замок. Он выглядел уставшим и постаревшим на десять лет.
— Свет, давай поговорим, — его голос был хриплым, будто он много курил.
— Мы всё уже сказали, — она не стала подниматься с дивана. — Ты сделал свой выбор. Ты был там. И ты молчал.
— Я не знал, что она затеяла это! Клянусь! — он сел в кресло напротив, уронив голову на руки. — Она сказала, что просто хочет проконсультироваться насчёт каких-то своих пенсионных дел, связанных с продажей! Я не знал про этого юриста! Я был в шоке, когда он начал всё это нести!
— И что же помешало тебя остановить её? Сказать, что это чудовищно? Встать на мою защиту? — в её голосе не было упрёка, лишь холодное любопытство. — Ничего. Ты просто стоял и молчал. Как всегда. Потому что тебе проще переждать бурю, чем принять сторону.
— Она же моя мать! — это прозвучало как оправдание, которое уже не работало.
— А я — твоя жена. Или была ей, — поправилась Светлана. — Но видимо, статус «матери» даёт карт-бланш на любую подлость. Поздравляю. У тебя прекрасная, сплочённая семья. Вы с мамой вдвоём.
Он помолчал, потом поднял на неё глаза. В них была искренняя боль.
— Что нам делать, Свет? Я не хочу это терять. Нас. Нашу семью.
— Нашей семьи уже нет, Лёша. Есть ты и твоя мать. И есть я. И мы по разные стороны баррикады. Ты сам это выбрал. Не тогда, вчера вечером. Ты выбирал это каждый раз, когда отмахивался от моих попыток поговорить, когда делал вид, что ничего страшного не происходит, когда позволял ей вмешиваться в нашу жизнь. Этот дом стал лишь последней каплей.
— Я попробую поговорить с ней. Объяснить. Мы можем всё исправить.
— Нельзя исправить то, что разбито вдребезги, — она покачала головой. — И я не хочу, чтобы ты что-то исправлял. Я устала. Я устала бороться за своё право на спокойную жизнь. Я устала делить тебя с твоей матерью. Я хочу просто жить. Без этих драм, без этих вечных разборок. Посмотри на нас! Мы сидим и говорим не о том, как прошёл день, не о планах на отпуск, мы говорим о твоей матери. Она заполонила собой всё. Даже сейчас, когда её здесь нет, она — главная тема нашего разговора. С меня хватит.
Он смотрел на неё, и в его глазах медленно угасала последняя надежда. Он всё понял.
— Ты хочешь, чтобы я ушёл?
— Я хочу, чтобы ты, наконец, принял решение. Не между мной и ею. Это ты уже сделал. Решение — где ты будешь жить дальше. И с кем.
Алексей медленно поднялся.
— Я поеду к ним. На сегодня.
— Как знаешь.
Он постоял ещё мгновение, словно надеясь, что она его окликнет, остановит. Но Светлана уже смотрела в окно, на тёмные очертания спящего города. Она слышала, как он собрал какие-то вещи в прихожей, как щёлкнула дверь. Тишина снова поглотила квартиру, но на этот раз она была не пугающей, а освобождающей.
На следующее утро она проснулась с ощущением, будто сбросила тяжёлый, мокрый плащ, который таскала на себе годами. Было больно, пусто, но уже не страшно. Она знала, что путь к миру лежит не через перемирие, а через полный разгром противника. Или через полный разрыв.
Неделю спустя, в субботу, когда Светлана помогала отцу чинить забор, к калитке подъехала знакомая машина. Из неё вышла одна Галина Петровна. Без мужа, без сына, без юристов. Она выглядела постаревшей и сломленной.
Светлана, не говоря ни слова, подошла к калитке, но не открыла её.
— Я… я не за тем, чтобы ссориться, — тихо сказала Галина Петровна. Она не смотрела Светлане в глаза, её взгляд блуждал где-то за её спиной. — Алексей всё рассказал. Про то, что вы… что ты…
— Мы с Алексем решили расстаться, — чётко закончила за неё Светлана.
Галина Петровна кивнула, её пальцы теребили пряжку сумки.
— Я не этого хотела. Честно.
— А чего вы хотели, Галина Петровна? — спросила Светлана без упрёка, с одним лишь холодным любопытством. — Чего вы добивались, приезжая сюда с проверками, со скандалами, с юристом? Вы хотели, чтобы я вернула вам дом? Чтобы мои родители съехали? Чтобы всё стало как раньше?
— Я… я не знаю, — старушка беспомощно опустила голову. — Мне было больно. Я видела, как всё меняется, и не могла с этим смириться.
— Жизнь меняется. Дети вырастают, родители стареют, дома переходят к другим людям. С этим нужно уметь жить. А вы решили бороться с ветряными мельницами. И проиграли. Вы потеряли не только дом. Вы потеряли сына. Его семью. Теперь у него нет ни меня, ни вас. Он остался один. Довольны?
По щекам Галины Петровны медленно потекли слёзы. Она их не вытирала.
— Можно я… можно я просто посмотрю на сад? В последний раз. Обещаю, больше не приду.
Светлана молча отворила калитку. Галина Петровна медленно прошла по дорожке, её взгляд скользнул по яблоням, по покрашенному в серый цвет забору, по новым скамейкам. Она подошла к старой рябине у забора, дотронулась до её коры, потом развернулась и пошла назад. У калитки она остановилась.
— Скажи ему… скажи Алексею, что я… что я прошу прощения.
— Говорите ему сами, — ответила Светлана. — У меня для вас больше нет никаких поручений.
Та кивнула и ушла. На этот раз навсегда.
Прошёл месяц. Зима окончательно вступила в свои права, укутав землю белым, немым покрывалом. Светлана погрузилась в работу и в заботы о родителях. Дом в пригороде стал настоящим семейным гнездом, тёплым, уютным и безмятежным. Иногда по вечерам она сидела с матерью за чаем, и они молча смотрели на пляшущие в камине язычки пламени. В этом молчании было больше понимания, чем в тысячах сказанных слов.
Как-то раз, в ясный морозный день, когда она расчищала снег на крыльце, к дому подъехал Алексей. Он вышел из машины и постоял немного, словно не решаясь подойти.
— Привет, — сказал он, подходя ближе.
— Привет, — ответила она, опираясь на лопату.
— Я был у психолога, — неожиданно сказал он. — Несколько сеансов. Пытаюсь… разобраться в себе.
— И как, получается?
— Пока тяжело. Но я начал понимать кое-что. О том, что моя жизнь — это моя жизнь. А жизнь моей матери — это её жизнь.
Светлана кивнула.
— Это хорошее начало.
— Я снял квартиру. Не у них. Один. Учусь жить заново.
Они помолчали. Воздух был холодным и колким.
— Я не прошу прощения, — сказал он вдруг. — Потому что слова сейчас ничего не стоят. И я не прошу ничего вернуть. Я просто хочу, чтобы ты знала. Я всё понял. Слишком поздно, но понял.
Светлана смотрела на него — на этого человека, с которым прожила столько лет, и который был сейчас почти что чужым. И впервые за долгое время она не чувствовала к нему ни злости, ни обиды. Лишь лёгкую грусть.
— Я рада за тебя, Лёша. Искренне.
— Как у вас тут? — он кивнул в сторону дома.
— Спокойно. Тишина. Мы сажаем весной розы. Мама хочет разбить большой цветник.
— Это здорово, — он улыбнулся, и это была первая по-настоящему живая улыбка, которую она видела на его лице за последние полгода. — Ну, я пойду.
— Давай.
Он развернулся и пошёл к своей машине. Она смотрела ему вслед, пока та не скрылась за поворотом. Потом вздохнула, и её дыхание превратилось в маленькое белое облачко в морозном воздухе. Было больно, но эта боль была чистой, как зимний воздух. Болью заживающей раны, а не гниющей.
Весна пришла неожиданно быстро, с ярким солнцем и звонкими капелями. В один из тёплых субботних дней они с отцом устанавливали новую садовую беседку. Людмила Андреевна накрывала на улице стол к обеду. Вдруг Светланин телефон вибрировал. Сообщение. От Алексея.
«Мама скончалась сегодня утром. Тихо, во сне. Она так и не смогла по-настоянему принять всё, что случилось, но в последние недели стала спокойнее. Спасибо тебе за всё. И прости нас».
Светлана прочла сообщение несколько раз, потом отложила телефон. Она подошла к краю веранды и посмотрела на свой двор, на молодую зелень, пробивающуюся из-под прошлогодней листвы, на отца, что-то яростно закручивающего гаечным ключом, на мать, расставляющую тарелки. Жизнь. Она продолжалась. Со всей своей жестокостью, несправедливостью и невероятной, упрямой красотой.
— Кто звонил, доча? — спросила Людмила Андреевна.
— Так, никто, — Светлана обернулась к матери и улыбнулась. Лёгкий ветерок трепал её волосы. — Новости. Просто новости. Иди, помоги папе, а то он сейчас или соберёт эту беседку, или разберёт на запчасти навсегда.
Она сделала глубокий вдох, полный ароматов влажной земли и обещания тепла. Впереди было лето. Долгое, тихое, своё. И в этой тишине наконец-то наступал мир. Не идеальный, не прощающий, но настоящий. Её мир.
Муж баловал себя дорогими подарками, пока жена считала каждую копейку