– Лёша, я уезжаю на неделю, – спокойно ответила Катя, не отпуская ручку чемодана. – К подруге в Питер. Давно обещала.
Алексей замер в дверях гостиной, глядя на неё так, будто она только что объявила о переезде на другую планету. В руках он держал пустую кружку из-под чая – ту самую, которую Катя каждое утро ставила ему на прикроватный столик ещё до того, как он просыпался.
– Как это – уезжаешь? – переспросил он, словно не расслышал. – А ужин? А завтрак? Мама завтра приезжает, ты же знаешь.
Катя глубоко вдохнула. Она знала. Конечно, знала. Свекровь, Тамара Ивановна, приезжала каждую вторую пятницу месяца «проведать сыночка» и оставалась ровно на три дня – ровно столько, чтобы перемыть все кастрюли, пересчитать ложки и напомнить, что «в её время невестки не позволяли себе таких вольностей».
– Я всё приготовила заранее, – Катя кивнула в сторону холодильника. – Там борщ на три дня, котлеты, голубцы, салаты. Разогреете в микроволновке – справишься.
Алексей поставил кружку на тумбочку в коридоре и подошёл ближе. Его лицо выражало искреннее недоумение – не злость, не раздражение, а именно недоумение человека, который впервые столкнулся с тем, что мир может работать без чьего-то незаметного, но постоянного участия.
– Катюш, ну ты чего? – он попытался улыбнуться. – Мы же без тебя… как без рук.
Эти слова она слышала тысячу раз. В разных вариациях, с разной интонацией. «Без тебя как без рук», «Кто же нам рубашки погладит?», «А кто Димке уроки проверит?». Сначала это звучало как комплимент. Потом – как данность. А в последнее время – как приговор.
Катя посмотрела на мужа. На этого большого, доброго, немного неуклюжего мужчину, которого она любила пятнадцать лет. Который до сих пор не знал, где в ванной лежит запасной рулон туалетной бумаги и считал, что пылесос включается сам, когда нужно.
– Лёша, – сказала она тихо, но твёрдо. – Я не руки. Я человек. И я тоже хочу иногда быть не только полезной.
Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но в этот момент из кухни послышался голос их четырнадцатилетнего сына:
– Мам, а где мои спортивные штаны? Те, серые?
– В стиральной машине, – автоматически ответила Катя и тут же прикусила язык. Вот опять. Автоматически.
Дима высунулся в коридор, с наушниками на шее и телефоном в руке.
– А почему в стиральной? Я же вчера просил постирать!
– Потому что ты бросил их на пол в ванной, – терпеливо объяснила Катя. – Как всегда.
– Ну мам… – Дима закатил глаза. – Ты же всегда стираешь.
Катя посмотрела на сына, потом на мужа, потом на свой аккуратный чемодан на колёсиках – тот самый, который она купила три года назад и ни разу не использовала, потому что «куда же я одна поеду, кто же дома останется».
– На этот раз не постираю, – сказала она и открыла дверь.
Алексей сделал шаг вперёд:
– Катя, подожди. Давай поговорим. Ты же не серьёзно?
– Серьёзнее некуда, – она улыбнулась – грустно, но решительно. – Билеты куплены, подруга ждёт. Я вернусь через неделю. И пожалуйста… постарайтесь справиться.
– Но мама приезжает! – почти крикнул Алексей, и в его голосе впервые за долгие годы прозвучала настоящая паника.
– Я оставила записку на холодильнике, – Катя шагнула за порог. – Там всё расписано по дням. И продукты куплены до следующей пятницы.
Дверь закрылась за ней тихо, без хлопка. Просто щёлкнул замок – как точка в предложении, которое она наконец решилась написать сама.
Алексей остался стоять в коридоре, глядя на закрытую дверь. Потом медленно повернулся к сыну.
– Дим, а ты… умеешь борщ разогревать?
Дима пожал плечами:
– Ну… наверное. В микроволновке же просто?
Они пошли на кухню вместе – отец и сын, оба немного растерянные, оба впервые за многие годы оставшиеся один на один с бытом, который до этого момента существовал сам по себе, как воздух, которым дышат, не задумываясь.
На холодильнике действительно висела записка – аккуратным Катиным почерком:
«Дорогие мои мужчины! Всё в холодильнике, всё подписано. Стиральная машина – кнопка «быстрая стирка» 30 градусов для цветного. Гладильная доска в шкафу в коридоре. Пылесос в кладовке. Если что-то кончится – магазин через дорогу работает до 23:00. Люблю вас. Катя»
Алексей прочитал записку дважды. Потом третий раз. Потом аккуратно снял её с магнитика и положил в карман рубашки – как талисман.
– Пап, – Дима потянул его за рукав. – А мы правда справимся?
Алексей посмотрел на сына, потом на идеально чистую кухню, которую Катя утром перед уходом ещё раз протёрла – на всякий случай.
– Должны, – сказал он и впервые за долгие годы сам включил чайник.
Вечером того же дня раздался звонок. Тамара Ивановна, как всегда пунктуальная, сообщила, что поезд пришёл раньше и она уже едет на такси.
– Лёшенька, ты меня встретишь? – спросила она привычно командным тоном.
– Мам, я… сейчас выезжаю, – ответил Алексей и вдруг добавил: – Только Катя уехала на неделю. К подруге.
В трубке повисла пауза.
– Как это – уехала? – наконец переспросила свекровь. – А кто же мне постелет в гостевой? И ужин приготовит?
Алексей закрыл глаза. В этот момент он вдруг очень остро понял, что чувствовала Катя все эти годы, когда точно такие же вопросы задавали ей – как будто её присутствие в доме было не желанным, а функциональным.
– Мам, – сказал он тихо, но твёрдо. – Мы справимся. Я встречу.
Он положил трубку и посмотрел на Диму, который с интересом наблюдал за отцом.
– Ну что, сын, – Алексей попытался улыбнуться. – Начинаем учиться жить по-взрослому?
Дима кивнул, хотя в глазах его читалось лёгкое беспокойство. Но где-то в глубине уже теплилась искорка любопытства – а вдруг правда получится?
А в это время Катя сидела в вагоне поезда, смотрела в окно на проплывающие мимо огни и впервые за долгие годы чувствовала себя не виноватой, не нужной, не незаменимой – а просто собой. Женщиной, которая имеет право на неделю своей собственной жизни.
Она не знала, что ждёт её дома через семь дней. Но знала точно – вернуться она сможет только к тем, кто научится видеть в ней не только руки, которые готовят и стирают, но и человека, который тоже иногда устаёт.
Поезд набирал ход, унося её в ночь, а в её телефоне уже светилось сообщение от подруги:
«Жду! Комната готова, вино охлаждено. Ты заслужила».
Катя улыбнулась и выключила телефон. На неделю. Целую неделю.
– Катя, ты серьёзно? – голос Алексея в трубке дрожал от смеси обиды и растерянности. – Мы тут… честно, как в джунглях.
Катя сидела на широком подоконнике питерской квартиры подруги, за окном шёл мелкий ноябрьский дождь, и Невский казался нарисованным акварелью. В руках она держала кружку с горячим чаем – не тот, что заваривала каждое утро для всей семьи, а тот, что ей налили просто так, без всяких «а заодно и мне».
– Лёш, я же всё оставила, – мягко ответила она. – Продукты, инструкции. Вы взрослые люди.
– Взрослые… – он тяжело вздохнул. – Мама приехала, увидела пустую кухню и чуть не заплакала. Говорит: «Где Катины пирожки? Где её борщ?» А я ей: «Мам, борщ в холодильнике». Разогрели. Пересолили. Димка сказал, что это «борщ для врагов».
Катя невольно улыбнулась. Она представила, как свекровь, привыкшая, что невестка встречает её с горячим ужином и свежими пирожками, стоит у плиты с половником в руке и пытается понять, почему суп вдруг стал солёным, как рассол.
– А дальше что? – спросила она, хотя уже знала ответ.
– Дальше… – Алексей замялся. – Мама решила «помочь». Перемыла все кастрюли, сказала, что у нас «грязь вековая». Потом нашла твои запасы в морозилке, всё переложила «по-другому, удобнее». Теперь я не могу найти пельмени. Димка голодный ходит, говорит: «Пап, я бы и сырым съел, только где они?»
Катя закрыла глаза. Вот оно. Первая трещина в идеальной картинке «мы без тебя не справимся». Не злость, не упрёки – просто растерянность трёх человек, которые вдруг поняли, что привычный мир держался на её незаметных движениях.
– Лёша, – сказала она спокойно. – Вы найдёте. Пельмени в нижнем ящике, справа. Я подписала.
– Подписала… – он горько усмехнулся. – А я даже не знал, что у нас ящики подписаны.
В трубке повисла пауза. Потом раздался голос Тамары Ивановны – громкий, как всегда:
– Лёшенька, кто это? Катенька? Дай мне трубку!
Катя напряглась. Сейчас будет: «Когда вернёшься? Как ты могла нас бросить?»
Но вместо этого услышала неожиданное:
– Катерина… – голос свекрови был непривычно тихим. – Ты прости меня, милая. Я тут… переусердствовала. Переложила всё, а теперь сама найти ничего не могу. И рубашки Лёшины… я их погладила, а он говорит – воротник жёсткий. Я же крахмалом, как раньше…
Катя замерла. Тамара Ивановна, которая пятнадцать лет учила её «правильно» гладить, «правильно» солить суп и «правильно» воспитывать сына, сейчас просила прощения?
– Ничего страшного, Тамара Ивановна, – ответила она, чувствуя, как внутри что-то оттаивает. – Крахмал сейчас мало кто использует. Лёша привык к кондиционеру для белья.
– К кондиционеру… – свекровь вздохнула. – В моё время такого не было. Я думала, помогаю… А получается – только мешаю.
Катя молчала. Ей вдруг стало жалко эту женщину, которая всю жизнь прожила по правилам, где невестка – это продолжение её рук, а не отдельный человек со своими желаниями.
– Вы не мешаете, – сказала она наконец. – Просто… дайте Лёше попробовать самому. Он справится.
– Справится… – Тамара Ивановна помолчала. – А если не справится?
– Тогда поймёт, как это – когда кто-то всё время делает за тебя.
На том конце провода снова взял трубку Алексей.
– Катюш, – сказал он тихо. – Мы тут с Димкой вчера в магазин ходили. Первый раз вдвоём. Он мне помог выбрать молоко – сказал, какое ты обычно берёшь. Я даже не знал, что бывает разная жирность.
Катя улыбнулась сквозь слёзы, которые вдруг подступили к глазам.
– А ещё, – продолжал Алексей, – я постирал. Сам. Димкины носки. Розовые стали. Он теперь ходит и говорит всем в школе, что у него «стиль такие носки».
Катя рассмеялась – впервые за эти дни по-настоящему.
– Лёш, ты молодец.
– Нет, – серьёзно ответил он. – Это ты молодец. Я только сейчас понял, сколько всего ты делаешь. Не просто «готовить-стирать». Ты… ты нас всех держишь. И я… я даже не замечал.
Катя прижала телефон к уху, словно могла через него обнять мужа.
– Я вернусь через три дня, – сказала она.
– Мы будем ждать, – ответил он. – И… Катюш?
– Да?
– Когда вернёшься… давай вместе в магазин сходим? Я хочу научиться выбирать то самое молоко. И пельмени найти сам.
– Договорились, – улыбнулась она.
Положив трубку, Катя долго сидела у окна. Дождь кончился, и над Петербургом висела такая чистая, прозрачная тишина, какой в их квартире не было уже давно.
А в это время в их московской квартире Алексей стоял у плиты и осторожно помешивал макароны – первый раз в жизни варил их сам. Димка рядом нарезал колбасу – криво, но с таким гордым видом, будто совершал подвиг.
Тамара Ивановна сидела за столом и молча смотрела на них. Потом встала, подошла к сыну и тихо сказала:
– Лёшенька… дай я хоть соль добавлю. А то опять недосолите.
Алексей посмотрел на мать, улыбнулся и подвинул солонку.
– Давай вместе, мам. Учи.
И в этот момент, впервые за много лет, в их кухне пахло не только макаронами по-флотски, которые получались комом, но и чем-то новым – пониманием, что семья – это не только то, что кто-то за тебя делает, но и то, что ты готов сделать сам.
А Катя в Питере легла спать с мыслью: может, неделя без неё – это и есть лучший подарок, который она могла сделать своей семье. Чтобы они наконец увидели её не как функцию, а как человека, которого можно потерять.
– Катя, ты завтра приезжаешь? – голос Алексея в трубке звучал уже не растерянно, а как-то по-новому, спокойно и даже радостно.
– Завтра вечером, – ответила она, собирая вещи в питерской квартире подруги. – Поезд в четыре.
– Мы встретим, – быстро сказал он. – С Димкой. И… маму тоже возьмём. Она просила.
Катя замерла с платьем в руках. Тамара Ивановна просила встретить невестку? Это было настолько не похоже на обычный порядок вещей, что она даже переспросила:
– Ты уверен?
– Уверен, – Алексей рассмеялся тихо. – Она вчера сама сказала: «Лёша, надо Кате цветы купить. Она же устала там одна». Я чуть со стула не упал.
Катя улыбнулась. За эту неделю она много думала. О том, как легко привыкнуть быть нужной только за то, что готовишь, стираешь, гладишь. Как незаметно превращаешься в функцию, а не в человека. И как страшно сделать шаг в сторону – вдруг без тебя правда не обойдутся? Оказалось – обойдутся. И даже лучше, чем она думала.
– Ладно, – сказала она. – До завтра.
В аэропорту Внуково её встретили трое. Алексей с огромным букетом хризантем – её любимых, осенних. Димка с самодельным плакатом «Мама – лучшая!» (буквы были кривые, но от этого только трогательнее). И Тамара Ивановна – в новом пальто, с коробкой пирожных в руках и непривычно мягким выражением лица.
– Катеринушка, – свекровь сделала шаг вперёд и вдруг обняла её – крепко, по-настоящему. – Прости ты меня, дуру старую. Я ж не со зла…
Катя растерялась, но обняла в ответ. От Тамары Ивановны пахло привычным одеколоном и чем-то новым – смирением, что ли.
– Ничего, – прошептала Катя. – Всё хорошо.
В машине по пути домой Димка взахлёб рассказывал, как они с папой научились делать блинчики («правда, первые пять сгорели, но шестые получились!»), как бабушка показала, где в магазине самая дешёвая гречка, и как они вместе убрали квартиру перед её приездом – даже плинтусы протёрли.
– А ещё, мам, – Димка понизил голос, – папа теперь сам мне уроки проверяет. И даже понял, что такое уравнения с двумя неизвестными!
Алексей, ведя машину, бросил на неё быстрый взгляд в зеркало заднего вида и улыбнулся – той самой улыбкой, от которой когда-то, пятнадцать лет назад, у неё перехватывало дыхание.
Дома её ждал сюрприз. На кухонном столе стояла ваза с цветами, на стене висела новая доска с расписанием – аккуратно, мужским почерком: кто моет посуду, кто выносит мусор, кто ходит в магазин. В графе «готовка» значились все трое по очереди.
– Мы решили, – сказал Алексей, снимая с неё куртку. – Теперь по-честному. Чтобы ты не одна тащила всё на себе.
Тамара Ивановна поставила пирожные на стол и добавила:
– А я… я больше не буду учить жить. Только если спросят. Обещаю.
Катя обвела взглядом кухню. Всё было по-другому. Не идеально чисто – в раковине пара тарелок, на подоконнике Димкины кроссовки. Но как-то… по-настоящему. Живо.
Вечером, когда Димка уже спал, а Тамара Ивановна уехала к себе (да, теперь у неё была своя квартира в соседнем подъезде – решение, которое приняли вместе за эту неделю), они с Алексеем остались на кухне вдвоём.
Он налил чай – сам, без напоминаний – и сел напротив.
– Катюш, – сказал тихо. – Я много думал. Мы с тобой… мы же хорошую семью построили. Только я забыл, что семья – это не когда один за всех, а когда все за одного. Прости, что так долго не видел тебя. Не всю тебя.
Катя посмотрела на него. На этого мужчину, который за неделю научился варить макароны, гладить рубашки без крахмала и встречать её с цветами не потому, что «так надо», а потому что захотел.
– Я тоже многому научилась, – ответила она. – Что иногда нужно уехать, чтобы тебя заметили. И что любовь – это не когда за тебя всё делают, а когда готовы делать вместе.
Алексей взял её руку. Пальцы у него были тёплые, немного шершавые – он ведь теперь сам посуду мыл.
– Давай с завтрашнего дня начнём заново? – спросил он. – Не с чистого листа – у нас слишком много хорошего накопилось. А просто… по-новому. По-настоящему.
Катя кивнула. В горле стоял комок, но хороший – от того, что всё наконец-то встало на свои места.
На следующий день в их расписании появилась новая графа: «воскресенье – весь день вместе». Без дел, без гостей, без «надо». Просто они вчетвером – иногда с Тамарой Ивановной, которая теперь звонила заранее и спрашивала: «Не помешаю?»
А через месяц Катя снова собрала чемодан – на этот раз в отель на выходные с подругами. Алексей сам помог выбрать платье, сам вызвал такси и сам поцеловал на прощание со словами:
– Отдыхай, любимая. Мы тут справимся. И даже борщ не пересолим.
Она уехала спокойно. Потому что знала: вернётся не к обязанностям, а домой. К тем, кто наконец научился видеть в ней не только руки, которые готовят, но и женщину, которую любят просто за то, что она есть.
И в этом была настоящая победа – тихая, домашняя, но от этого не менее важная.
Бабульник