— Кристиночка, ну не будь ты букой, я же вижу, что ты домой идешь, свет в окнах не горит, значит, пустая квартира тебя ждет, — голос Тамары Витальевны, приторно-сладкий, как дешевая карамель, раздался из темноты, стоило Кристине только достать ключи от домофона.
Девушка замерла, чувствуя, как приятный морозный воздух, который она с таким наслаждением вдыхала последние десять минут по дороге от супермаркета, вдруг стал спертым и тяжелым. Весь этот месяц она жила как в раю. Никаких грязных носков под диваном, никаких пустых кастрюль в холодильнике через час после готовки, никакого запаха перегара в субботу утром. Она только начала дышать полной грудью, купила себе дорогой сыр с плесенью и бутылку хорошего вина, предвкушая тихий вечер наедине с сериалом, а не с вечно недовольным Игорем. И вот, у её подъезда, словно старый, выцветший памятник укору, стояла его мать.
Тамара Витальевна выступила из тени козырька, поправляя съехавший набок пуховой платок. В руках она сжимала объемную хозяйственную сумку, которая выглядела подозрительно набитой. Вид у нее был жалостливый, специально отрепетированный для таких случаев: плечи опущены, взгляд побитой собаки, нос покраснел то ли от холода, то ли для пущего эффекта.
— Я не приглашала гостей, Тамара Витальевна, — сухо ответила Кристина, не делая попытки открыть дверь. Она перехватила поудобнее тяжелый пакет с продуктами, всем своим видом показывая, что разговор окончен, не начавшись. — И чаем поить мне вас не с чего.
— Ой, да какой чай, у меня всё своё! — женщина, игнорируя холодный тон, сделала шаг вперед, пытаясь сократить дистанцию и практически наваливаясь на Кристину своим грузным телом. — Я вот варенья привезла, малинового, ты же любишь, когда болеешь. И пирожков напекла с капустой. Игорек всегда мои пирожки любил, а ты, небось, совсем исхудала без мужика-то. Пусти погреться, ноги ледяные, полчаса тут тебя караулю. Не по-людски это, на морозе мать держать.
Кристина брезгливо отступила назад, чтобы не чувствовать затхлый запах старого шкафа, который всегда исходил от одежды бывшей свекрови. Ей было плевать на её замерзшие ноги. Месяц назад, когда Игорь, пьяный и злой, разбил её телефон об стену, Тамара Витальевна по телефону сказала: «Сама виновата, довела мужика, у него тонкая душевная организация». Тогда ей было не холодно и не жалко.
— Я не просила вас меня караулить. И варенье мне ваше не нужно, у меня аллергия на лицемерие, — отчеканила Кристина. — Идите домой, Тамара Витальевна. Автобусы еще ходят.
Она снова потянулась чипом к панели домофона, но женщина неожиданно проворно перегородила ей путь, встав спиной к железной двери. В её глазах моментально исчезла просительная влажность, сменившись цепким, колючим выражением рыночной торговки, которой не дали обвесить покупателя.
— Ты посмотри на неё, какая цаца стала! — всплеснула руками Тамара Витальевна, и сумка в её руке звякнула чем-то стеклянным. — Гордая, значит? Деньги появились, так можно и старших не уважать? Я к ней с добром, с гостинцами, через весь город тащилась, а она нос воротит! Мы, между прочим, почти родственники, пять лет ты с моим сыном жила, хлеб мой ела, когда у вас трудно было!
— Я ваш хлеб не ела, Тамара Витальевна, я его покупала. И сыну вашему покупала, и вам на лекарства подкидывала, когда вы просили, — Кристина почувствовала, как внутри начинает закипать злость. Она так надеялась, что этот этап её жизни остался в прошлом, зачеркнутый жирным маркером. — Всё, концерт окончен. Отойдите от двери, или я вызову охрану комплекса.
— Охрану она вызовет! — фыркнула женщина, но от двери не отошла. Наоборот, она уперлась ногами в асфальт, всем видом показывая, что сдвинуть её можно только бульдозером. — Ты сначала выслушай, что мать скажет. Ты думаешь, мне легко? Думаешь, я от хорошей жизни тут перед тобой унижаюсь?
Тамара Витальевна резко сменила тактику. Агрессия снова уступила место давлению на жалость, но теперь это была жалость с привкусом требования. Она шмыгнула носом и дернула Кристину за рукав дорогого бежевого пальто, оставляя на ткани едва заметный след от влажной перчатки.
— Игорек совсем плохой, Кристина. Не ест, не спит, почернел весь. Сидит в своей комнате, в одну точку смотрит. Любит он тебя, дуру, понимаешь? Однолюб он у меня. Ошибся, оступился, с кем не бывает? Ну выпил лишнего, ну сорвался. Так работа у него нервная была, ты же знаешь, искал себя мальчик. А ты сразу — за дверь. Разве так любящие женщины поступают?
Кристина смотрела на эту женщину и поражалась её непробиваемости. «Искал себя мальчик» — это означало полгода лежания на диване и игры в «танчики», пока Кристина брала дополнительные смены. «Нервная работа» — это три дня стажировки кладовщиком, откуда его выгнали за прогул.
— Тамара Витальевна, ваш «мальчик» здоров как бык, — устало произнесла Кристина, перекладывая пакет в другую руку. Пальцы уже начали неметь от холода. — Если он почернел, то это от грязи, потому что вы, видимо, устали его обстирывать. Мне это неинтересно. Я не бюро находок и не реабилитационный центр.
— Ты как со мной разговариваешь?! — взвизгнула Тамара Витальевна, понимая, что обычные манипуляции не работают. Она шагнула вперед, почти вплотную к девушке. — Я к тебе по-хорошему пришла! Посидеть, поговорить, обсудить, как нам семью восстанавливать. А ты мне хамишь? Ты думаешь, выгнала его и королевой стала? Да кому ты нужна с таким характером, кроме моего Игоря? Он тебя терпел, воспитывал, а ты неблагодарная!
— Воспитывал? — Кристина горько усмехнулась. — Это когда он мою зарплатную карту прятал, чтобы я себе колготки не могла купить? Или когда орал матом, если суп недосолен? Спасибо, наелась я такого воспитания.
— Это всё притирка характеров! — безапелляционно заявила мать, махнув рукой. — В каждой семье бывает. Главное — он к тебе вернуться хочет. Простил он тебя, понимаешь? Готов дать второй шанс.
Кристина опешила от такой наглости. Простил? Её?
— Вы сейчас серьезно? — она посмотрела на женщину как на умалишенную. — Вы пришли сказать мне, что ваш сын, который должен мне кучу денег и который жил за мой счет, меня «простил»? Тамара Витальевна, у вас с головой всё в порядке?
— Ты деньги-то не считай! — тут же огрызнулась женщина, и в её голосе прорезались стальные нотки. — Дело житейское, кто кому должен. Сегодня ты, завтра он. Семья — это общий котел. А ты, я смотрю, совсем омещанилась, каждую копейку считаешь. В общем так, Кристина. Открывай дверь, хватит людей смешить. Зайдем, сядем, я Игорю наберу, он тут недалеко, у друга ждет. Поговорите, помиритесь, и пусть он сегодня же вещи перевозит. Не могу я больше смотреть, как он мучается.
Кристина поняла, что «чай» был лишь предлогом. План был прост и нагл: зайти в квартиру, запустить туда Игоря, а потом, пользуясь эффектом присутствия и напором, заставить Кристину принять всё как данность.
— Никто никуда не зайдет, — тихо, но твердо сказала девушка. — И Игорь сюда больше не вернется. Никогда.
— Ты уверена? — Тамара Витальевна прищурилась, и в этом прищуре не было ничего человеческого, только холодный расчет хищника, загнанного в угол. — Ты хорошо подумала, девочка? А то ведь жизнь — штука сложная, земля круглая. Не плюй в колодец.
Кристина молча обошла её, грубо задев плечом, и приложила ключ к магниту. Домофон приветливо пискнул. Но войти она не успела — цепкая рука в вязаной варежке схватила её за локоть и с силой дернула назад.
— Убрала руки! — рявкнула Кристина так громко, что женщина от неожиданности разжала пальцы.
Тяжёлый пакет с продуктами больно ударил девушку по бедру, но она даже не поморщилась. Адреналин, смешанный с брезгливостью, вытеснил усталость. Тамара Витальевна не отступила, она лишь перегородила своим массивным телом проход к двери, расставив ноги в стоптанных зимних сапогах, словно вратарь, защищающий ворота в финальном матче.
— Не смей поворачиваться ко мне спиной, когда я с тобой разговариваю! — зашипела она. В свете тусклого подъездного фонаря её лицо казалось землисто-серым, а морщины вокруг рта стали глубже и резче. Маска доброй тётушки с пирожками сползла окончательно, обнажив истинную личину — испуганную, но агрессивную и загнанную в угол бабу. — Ты думаешь, самая умная? Выставила парня за порог и живёшь припеваючи? А обо мне ты подумала? О матери его старой ты подумала?
— О вас? — Кристина перехватила пакет поудобнее, чувствуя, как ручки врезаются в ладонь. — Тамара Витальевна, вы полгода мне пели песни о том, что Игорь — золото, а я его не ценю. Что ему нужна свобода и материнская ласка. Ну так наслаждайтесь! Он теперь весь ваш. Свободный, обласканный. В чём проблема?
— В чём проблема?! — взвизгнула женщина, и её голос сорвался на фальцет. Она оглянулась по сторонам, проверяя, нет ли лишних ушей, и шагнула к Кристине вплотную, обдав её запахом перегара и корвалола. — Да он мне жизни не даёт! Он же с ума сошёл, твой Игорь!
Тамара Витальевна вдруг сдулась. Вся её воинственность на секунду исчезла, сменившись животным отчаянием. Она схватилась за пуговицу своего пальто и начала её нервно крутить.
— Он пьёт, Кристина. Не просыхает. Как пришёл от тебя с чемоданом, так и начал. Сначала вроде тихий был, а теперь… Пенсию мою забирает. Говорит: «Мать, дай на раскрутку бизнеса». Какого бизнеса, господи? В ларёк бегает за полторашками. Вчера телевизор чуть не разбил, когда наши в футбол проиграли. Я сплю с закрытой дверью, стул под ручку подставляю! Он орёт по ночам, музыку включает, дружков своих водить пытается. У меня давление двести, я скорую через день вызываю, а он ржёт: «Не придуривайся, старая».
Кристина слушала этот поток жалоб с каменным лицом. Ей не было жаль эту женщину. Ни капли. Перед глазами стояли воспоминания двухмесячной давности: Игорь, валяющийся на её, Кристинином, диване, пустые банки из-под пива на журнальном столике, который она купила на премию, и его вечное: «Ты меня пилишь, ты меня душишь, вот мать меня понимает».
— И что вы от меня хотите? — холодно спросила она, перебивая причитания бывшей свекрови. — Чтобы я забрала этот подарок судьбы обратно? Чтобы он теперь мой телевизор бил и мою зарплату пропивал?
— Ты молодая, ты сильная! — Тамара Витальевна снова вцепилась в идею спихнуть проблему. В её глазах зажёгся фанатичный огонек. — Ты на него влияние имеешь. При тебе он хоть работал, хоть видимость создавал! Ты его в узде держала. А я мать, я не могу ему жёстко сказать, у меня сердце больное. Забери его, Кристина. Ну что тебе стоит? Квартира у тебя большая, зарплата хорошая. Он перебесится, успокоится. Ему просто женская рука нужна, жёсткая. Ты его приручила, ты за него и отвечай!
— Я его не приручала, он не хомячок и не бездомный пёс, — отрезала Кристина. — Он взрослый тридцатилетний мужик. И раз уж мы заговорили начистоту, Тамара Витальевна, давайте вспомним ещё кое-что. Ваш сын должен мне двести пятнадцать тысяч рублей.
Женщина замерла, открыв рот. Снежинки падали ей на шапку, но она их не замечала.
— Чего? — переспросила она, будто не расслышала.
— Двести пятнадцать тысяч, — с расстановкой повторила Кристина. — Это деньги с моей кредитки, которые он тайком снял, пока я спала, чтобы «отыграться» на ставках. Это стоимость ноутбука, который он залил пивом и так и не починил. И это долг за коммуналку за полгода, которую он обещал оплатить, но деньги тратил на себя. Я молчала, когда выгоняла его, просто чтобы он ушёл и не вонял в моей квартире. Но раз вы пришли требовать «справедливости», то давайте начнём с возврата долга. Верните мне деньги, и я подумаю, стоит ли с ним вообще разговаривать.
Тамара Витальевна несколько секунд переваривала информацию. На её лице отразилась сложная гамма чувств: от испуга до возмущения. А потом сработала защитная реакция — нападение.
— Ты посмотри на неё, мелочная какая! — она махнула рукой, словно отгоняя назойливую муху. — Деньги она считает! У своих не считают! Вы одной семьёй жили, спали в одной постели! Может, он тебе эти деньги на подарки и тратил? Или на продукты? Мужик в доме — это расходы, это понимать надо. А ты в тетрадку всё записывала? Фу, как низко!
— Низко — это воровать у женщины, с которой живёшь, — процедила Кристина, чувствуя, как закипает кровь. — И низко приходить к этой женщине спустя месяц и требовать, чтобы она снова посадила паразита себе на шею, потому что вам, видите ли, покой нужен.
— Долги — это дело семейное! — безапелляционно заявила мать, снова переходя в наступление. Она поняла, что жалостью тут не возьмёшь, и решила давить авторитетом. — Разберётесь, когда сойдётесь. Он заработает, отдаст. У него руки золотые, когда не пьёт. А сейчас ты должна войти в положение. Я мать, я требую уважения! Ты не можешь бросить человека в беде!
— Я не бросаю человека, я избавляюсь от балласта, — Кристина сделала шаг вперёд, намереваясь обойти массивную фигуру. — И вашего «золоторукого» сына я видеть не желаю. Пусть идёт работать грузчиком, дворником, кем угодно. А пенсию вашу пусть не трогает — это уже ваши с ним разборки. Вы его таким воспитали. Вы ему в попу дули тридцать лет, пылинки сдували. Вот и получайте результат.
— Ах ты дрянь! — лицо Тамары Витальевны пошло красными пятнами. — Я к ней по-человечески, пирожки ей принесла, а она меня носом тыкает! Воспитала не так! Да ты мизинца его не стоишь! Он талантливый, он чувствительный, а ты — сухарь чёрствый! Карьеристка! Из-за таких как ты мужики и спиваются!
Она вдруг подалась вперёд и всем весом навалилась на дверь подъезда, блокируя магнитный замок своим телом.
— Не пущу! — заорала она на весь двор. — Пока не пообещаешь, что примешь его обратно, не пущу! Стой здесь и мёрзни, раз сердца у тебя нет! Я тебе устрою сладкую жизнь, я всем соседям расскажу, какая ты стерва! Как ты парня до петли доводишь!
Кристина смотрела на эту безумную женщину и понимала: разговоры кончились. Перед ней стоял не человек, а стена эгоизма. Тамара Витальевна была готова жить в аду, лишь бы этот ад был не в её квартире, а в квартире Кристины. И ей было абсолютно плевать на долги, на чувства, на логику. Ей просто нужно было выпихнуть сына из своего дома любой ценой.
— Отойдите, — тихо произнесла Кристина. В её голосе зазвенел металл.
— Не отойду! — взвизгнула Тамара Витальевна, хватаясь руками за ручку двери, чтобы Кристина не могла её открыть. — Ты сейчас позвонишь Игорю и скажешь, чтобы он шёл домой! К тебе домой! Иначе я тут лягу, и пусть меня скорая забирает, а тебе стыдно будет!
Ситуация становилась абсурдной и опасной. Кристина поняла, что вежливость здесь воспринимается как слабость. С этой семейкой нельзя было говорить на языке людей. С ними нужно было говорить на их языке — языке силы и скандала.
— Ну уж нет, дорогая, мы поднимемся! — Тамара Витальевна вдруг проявила прыть, совершенно не свойственную женщине её комплекции и возраста.
Как только магнитный замок щёлкнул, и дверь приоткрылась, она с силой вставила носок своего сапога в щель, не давая двери захлопнуться. Кристина дёрнула ручку на себя, пытаясь закрыть вход, но массивная фигура бывшей свекрови уже работала как живой таран. Женщина буквально вдавливала себя в дверной проём, наплевав на приличия и сопротивление хозяйки. От неё пахнуло смесью затхлости и дешёвых духов — этот запах, казалось, пропитывал всё пространство вокруг, вытесняя свежий морозный воздух.
— Убери ногу! — закричала Кристина, чувствуя, как в груди поднимается волна ярости. Ей было противно даже прикасаться к этой женщине, но ситуация выходила из-под контроля. — Вы что творите? Я сейчас вызову полицию!
— Вызывай! — прохрипела Тамара Витальевна, пыхтя и наваливаясь плечом на железное полотно. — Пусть приезжают! Я им скажу, что невестка меня избивает! Что ты меня ограбила! У меня сумка тяжёлая, я сейчас упаду тут, и ты сядешь! Пусти, дрянь, нам надо поговорить в тепле! Ты не имеешь права меня морозить!
Она просунула руку в проём и попыталась ухватить Кристину за пальто, её пальцы, похожие на крючья, царапнули дорогую шерстяную ткань. Кристина отшатнулась, едва не выронив пакет с продуктами. Мысль о том, что эта скандальная, неопрятная женщина сейчас окажется в её чистом, уютном подъезде, пройдёт по светлому кафелю, а потом начнёт ломиться в её квартиру, привела девушку в ужас. Это было вторжение. Грубое, грязное вторжение в её новую жизнь.
— Никакого тепла! — рявкнула Кристина. — Вы не войдёте!
— Ты его приручила! — вдруг заорала Тамара Витальевна на весь двор, перекрывая шум ветра. Она перестала давить на дверь и теперь просто висела на ручке с другой стороны, не давая её закрыть. — Ты! Ты его избаловала! Он жил с тобой как король, привык к хорошему, к машине твоей, к еде ресторанной! А теперь что? К маме на кашу? Он страдает! У него депрессия из-за снижения уровня жизни! Ты взяла ответственность, так неси её до конца! Мы в ответе за тех, кого приручили, слышала такое, грамотная?!
Эта фраза про «приручили», сказанная в контексте тридцатилетнего мужика-паразита, стала последней каплей. Кристина почувствовала, как внутри лопнула пружина терпения, которую она сжимала весь этот месяц.
— Да пошли вы к чёрту со своим Экзюпери! — выкрикнула она.
Кристина резко шагнула вперёд, перехватила дверь поудобнее и со всей силы, вложив в это движение всю свою злость, обиду и усталость, толкнула Тамару Витальевну от себя. Это был не просто толчок — это был выброс накопившегося негатива.
Женщина не ожидала такого физического отпора. Она ахнула, её рука соскользнула с ручки, и грузное тело по инерции полетело назад. Тамара Витальевна нелепо взмахнула руками, пытаясь ухватиться за воздух, её ноги в скользких сапогах поехали по наледи у крыльца. Она чудом не рухнула плашмя, устояв лишь благодаря тому, что налетела спиной на бетонную урну. Сумка с «гостинцами» вылетела из её рук и шлёпнулась прямо в грязную жижу из подтаявшего снега и реагентов. Звякнуло стекло — банка с вареньем, видимо, не пережила полёта.
Кристина стояла в дверях, тяжело дыша, её грудь ходила ходуном. Она смотрела на бывшую свекровь, которая, скорчившись, пыталась отдышаться, прижимая руку к пояснице.
— Ты… Ты меня ударила? — просипела Тамара Витальевна, поднимая на неё глаза, полные не столько боли, сколько изумления и злорадства. — Мать мужа своего ударила? Старого человека? Ну всё, сука, я тебя засужу! Я сейчас тут лягу и буду орать, пока весь дом не сбежится!
— Только попробуйте, — голос Кристины звенел от напряжения, но в нём больше не было ни капли страха или сомнения. Она шагнула на крыльцо, нависая над женщиной.
— Я не собираюсь мириться с вашим сыном, Тамара Витальевна, только потому, что вы не хотите, чтобы он с вами жил! Выгоните его так же, как и я! Но не смейте, слышите, не смейте пытаться нас помирить только ради того, чтобы сбагрить эту обузу обратно мне!
— Да как ты смеешь мне указывать?! — взвизгнула Тамара Витальевна, выпрямляясь. Её лицо перекосило от злобы. — Это мой сын! Моя кровинушка! Я не могу его выгнать, у меня сердце! А у тебя сердца нет! Ты обязана! Он мужик, ему опора нужна, а ты его сломала! Ты ему жизнь испортила, а теперь руки умываешь?
— Жизнь ему испортили вы, когда сделали из него бытового инвалида! — парировала Кристина. — И мне плевать на вашу «кровинушку». Он мне чужой человек. И вы мне никто. Убирайтесь отсюда, или я клянусь, я сделаю то, что должна была сделать давно.
— Что ты сделаешь? — Тамара Витальевна снова двинулась на неё, игнорируя грязную сумку, валяющуюся под ногами. Её глаза горели фанатичным огнём. — Ничего ты не сделаешь! Ты слабая! Ты сейчас откроешь эту дверь, пустишь меня, мы позвоним Игорю, и он вернётся! Потому что я так сказала! Потому что я мать, и я лучше знаю, что вам нужно! А если не пустишь — я тебе стёкла в машине перебью! Я тебе под дверью насру, поняла? Ты у меня попляшешь!
Она снова потянулась к Кристине, намереваясь вцепиться ей в волосы или лицо. Это уже была не просто ссора, это была истерика загнанного зверя, который понимает, что его план рушится, и переходит к открытому насилию.
Кристина поняла, что разговаривать бесполезно. Слова не работали. Физическая сила лишь раззадоривала эту сумасшедшую. Нужно было бить по больному. По тому единственному, что ещё имело хоть какое-то значение для этой семейки — по их раздутому, ничем не подкреплённому эго.
Она отступила на шаг назад, в безопасную зону подъезда, но дверь закрывать не стала. Вместо этого она медленно, демонстративно достала из кармана смартфон.
— Хорошо, Тамара Витальевна, — сказала она ледяным тоном, разблокируя экран. — Хотите поговорить с Игорем? Давайте поговорим. Прямо сейчас. Пусть он посмотрит на свою мамочку. И пусть послушает, что вы о нём на самом деле думаете.
Палец Кристины навис над иконкой видеовызова.
Гудки видеовызова разрывали морозную тишину громкой связи, звуча как удары молотка по натянутым нервам. Тамара Витальевна, осознав, что происходит, на секунду застыла, нелепо растопырив руки, а потом попыталась закрыть лицо ладонями, но было поздно. Экран смартфона мигнул, и на нём появилось опухшее, заспанное лицо Игоря. На заднем плане угадывались ободранные обои в квартире свекрови и звук работающего телевизора. Он был без майки, с растрёпанными волосами и жевал что-то, лениво щурясь в камеру.
— Крис? — его голос прозвучал хрипло и удивлённо. — Ты чего звонишь? Соскучилась, что ли? Я знал, что ты…
— Заткнись и смотри, — жёстко оборвала его Кристина.
Она развернула телефон камерой от себя, наводя объектив на Тамару Витальевну. Женщина выглядела жалко: пальто перекошено, шапка съехала набок, у ног валяется грязная сумка, из которой вытекает липкое варенье, смешиваясь с уличной грязью. В свете подъездного фонаря она казалась старой, злобной и бесконечно уставшей фурией.
— Мам? — Игорь поперхнулся. — Ты че там делаешь? Ты ж сказала, в аптеку пошла!
— Твоя мама, Игорь, пришла не в аптеку, — громко, чтобы слышали и он, и она, и, возможно, соседи с первого этажа, произнесла Кристина. — Она пришла умолять меня забрать тебя обратно. Она тут валяется у меня в ногах, скандалит, ломится в дверь и требует, чтобы я снова посадила тебя себе на шею. Знаешь почему?
— Не слушай её, сынок! — взвизгнула Тамара Витальевна, бросаясь к телефону и пытаясь закрыть камеру рукой. — Она врёт! Она меня толкнула! Она меня ударила!
Кристина легко увернулась, держа телефон на вытянутой руке, как щит и как оружие одновременно.
— Потому что ты, Игорёк, достал её, — продолжала Кристина, глядя на экран, где лицо бывшего парня начало наливаться пунцовой краской. — Потому что ты проедаешь её пенсию. Потому что ты бухаешь и не даёшь ей спать. Она сказала, что ты — обуза, с которой она не справляется. Что ты — балласт. И что единственный способ ей выжить — это сбагрить тебя обратно дуре-бывшей, то есть мне.
— Мать, это правда? — рявкнул Игорь из динамика. — Ты че, реально пошла к ней унижаться? Ты меня позоришь перед этой шкурой?!
— Да я ради тебя! — заорала в ответ Тамара Витальевна, забыв про роль жертвы. Она подбежала к телефону, заглядывая в экран снизу вверх. — Ты же сам ныл! Денег нет, пива нет! А у неё всё есть! Я хотела как лучше, договориться хотела! А она… она…
— Она сказала, что я тебя приручила, как собаку, и теперь должна отвечать, — с садистским наслаждением добавила Кристина. — Слышишь, Игорь? Для собственной матери ты не мужчина, не сын, не опора. Ты — домашнее животное, которое нагадило на ковёр, и теперь хозяева ищут, куда бы его пристроить, лишь бы не воняло. Каково это — быть тридцатилетним ничтожеством, от которого даже родная мать мечтает избавиться любыми путями?
— Заткнись! — заорал Игорь, и изображение затряслось. — Пошла ты! Ты мне ещё двести кусков должна за моральный ущерб!
— Я тебе должна? — Кристина рассмеялась, и этот смех был страшнее любого крика. — Это ты мне должен, альфонс несчастный. И знаешь что? Оставь эти деньги себе. Купи на них себе немного достоинства, если найдёшь, где оно продаётся. Но запомни, Игорь: если ты или твоя сумасшедшая мамаша ещё хоть раз появитесь у моего дома, если я увижу хоть один пропущенный от вас…
Она сделала паузу, глядя то на экран, то на реальную женщину перед собой.
— …я распечатаю твою выписку по кредитке, где видно, как ты спускал мои деньги на ставки и онлайн-игры. Я распечатаю фото, где ты валяешься в собственной блевотине в коридоре. И я расклею это по всему нашему району и по вашему подъезду. Чтобы каждый сосед, каждая бабка у подъезда знали, какое сокровище вырастила Тамара Витальевна. Я опозорю вас так, что вы на улицу выйти не сможете.
— Ты не посмеешь… — прошептала Тамара Витальевна, бледнея.
— Посмею, — Кристина улыбнулась, но глаза её оставались ледяными. — Я теперь злая, Тамара Витальевна. Вы сами сказали: я заматерела.
На экране Игорь продолжал что-то орать, размахивая руками, но Кристина просто нажала кнопку «завершить вызов». Экран погас. Тишина, наступившая после криков, оглушала.
Тамара Витальевна стояла, ссутулившись, глядя на свои грязные сапоги. Её план рухнул, её сын был унижен, а сама она оказалась в грязи — и в прямом, и в переносном смысле. Больше не было ни напора, ни наглости. Осталась только жалкая, озлобленная старость, обременённая великовозрастным иждивенцем, которого ей теперь придётся тащить на себе до самого конца.
— Уходи, — сказала Кристина. Не крикнула, а просто бросила это слово, как камень. — Забирай свою сумку с разбитым вареньем и иди к своему сыночке. Вы друг друга стоите. Варитесь в этом аду сами, меня туда не затягивайте.
— Будь ты проклята, — прошипела женщина, поднимая грязную сумку. Стеклянное месиво внутри хлюпнуло. — Чтоб ты сдохла в одиночестве, стерва.
— Лучше сдохнуть в одиночестве, чем жить с паразитами, — парировала Кристина.
Она развернулась, вошла в подъезд и с наслаждением, вкладывая в это движение точку во всей этой истории, захлопнула тяжёлую железную дверь. Магнитный замок щёлкнул, отрезая её от уличного холода, грязи и безумной семейки.
Кристина прислонилась спиной к холодной стене подъезда и закрыла глаза. Сердце бешено колотилось, руки слегка дрожали, но это была не слабость. Это было освобождение. Она чувствовала невероятную лёгкость, будто сбросила с плеч мешок с камнями, который таскала годами.
В тишине подъезда послышался звук лифта. Кристина открыла глаза, поправила пальто, перехватила пакет с продуктами и пошла к кабине. Сегодня она будет пить вино, есть сыр и смотреть сериал. И никто, абсолютно никто не посмеет ей помешать. А Тамара Витальевна осталась там, за дверью, наедине с зимним ветром, разбитой банкой и телефоном, который уже наверняка разрывался от звонков её разъярённого сына. Но это были уже совсем не Кристинины проблемы…
— Ты бы ротик свой закрыл, дорогой мой, и не говорил так про моих родителей, потому что, если они узнают о том, как ты их тут обзываешь