— Да вы офигели совсем?! — это Марина сорвалась первой. Голос дрожал не от страха — от злости. — Тим, скажи мне, это что сейчас было?
От плиты шёл пар, запах варёного бульона смешался с дешёвым детским шампунем, который уже третью неделю зачем-то стоит на кухонном столе, будто это нормально. На полу снова валялись липкие фантики, а в комнате за стеной кто-то с грохотом прыгнул, так что посуда в шкафчике дрогнула.
— Да расслабься ты, — откликнулся Тимофей из гостиной. Тихо, устало, будто не он живёт в постоянном хаосе, а Марина. — Дети бесятся, и что? Пусть побегают.
— Да я бы и рада! — выкрикнула она, расплескав половник. — Но не в МОЕЙ квартире, где половина вещей уже трещит по швам!
Из комнаты вылетел пружинистый Артём, семилетний кузнец разрушений, и, не заметив Марины, врезался в табурет. Табурет, казалось, уже был морально готов к эвтаназии.
Вслед за ним вошла Ольга — жена Димы, то есть невестка. На ней всё то же наглое выражение лица, которое Марина научилась видеть даже краем глаза. В руках — Марины турецкий кофе, который она когда-то берегла «для особых гостей». И — апофеоз — Ольга была в её платье. В старом, но всё равно её.
— Ну чего ты так взвилась? — Ольга прыснула от удовольствия. — Платье удобное. Я взяла — оно же всё равно без дела валялось.
Марина молча вдохнула. Потом выдохнула. Потом подумала, что если бы могла, выдохнула бы огонь.
— Ты могла хотя бы спросить.
— Да ладно тебе! Мы же свои. — Ольга хлопнула себя по колену. — Ты такая серьёзная стала. Как будто мы тут дворец ломаем.
— А что вы тут ломаете, я уже и не различаю, — съязвила Марина, помешивая кастрюлю так, будто в ней варилось собственное терпение.
В комнату флегматично вошёл Дима — Тимофеев брат. С пакетиком чипсов. Руки жирные, улыбка наглая.
— Мариш, мы телек погоняли, если че. Там вайфай такой быстрый! Я аж пару сериалов скачал. Мы вечером продолжим, да?
— Конечно, — мрачно сказала она. — Если оплатишь интернет. Хоть раз.
Дима уставился на неё, будто она попросила расписаться в долговой расписке на миллион.
— Мы же семья, какие деньги, ты чего?
Ольга прыснула. Она всегда была рада чужому абсурду.
Марина почувствовала, как подступает дрожь — та самая, когда уже пора кричать, а ты ещё держишься.
— Тимофей! — рявкнула она. — Подойди сюда. Прямо сейчас.
Он показался в дверях. Взгляд виноватый, спина сгорбленная. Она знала этот вид — это тот самый момент, когда муж явно хочет исчезнуть.
— Марин, ну… — начал он. — Они же ненадолго…
— ДВЕ НЕДЕЛИ, Тим. Две. И каждый день становится хуже предыдущего.
— У Димы проблемы. Ты же знаешь…
— Да уж знаю лучше всех. — Марина ткнула пальцем в сторону коридора. — Я знаю, что из-за «проблем» у нас дома стало хуже, чем в подъезде после Нового года. Я знаю, что они жрут, как в последний раз. Я знаю, что за две недели я не слышала тишины ни одной секунды. И, главное… — она ткнула себе в грудь. — Я знаю, что я тут больше не хозяйка.
Ольга громко поцокала языком.
— Ну ты и драматизируешь. Мы стараемся не мешать, вообще-то!
Марина рассмеялась. Коротко, нервно, с той самой истерической хрипотцой.
— Не мешаете? Оля, вы заняли кухню, ванну, балкон и половину моей психики.
Ольга резко выпрямилась.
— Ты хочешь сказать, что мы тут лишние?
— Я хочу сказать, что вы тут живёте, будто это ваша квартира! — Марина повысила голос.
Дима вскинул руки.
— Ты чего так разошлась? Мы же говорим — временно!
— «Временно» — это когда на выходные приехали, — сухо сказала Марина. — А не когда я думаю о том, чтобы брать талончики в свою же уборную.
Дети снова грохнули дверью. Судя по звуку — плечами.
Марина закрыла глаза. Открыла. И сказала:
— Всё. Я больше не могу. Собирайтесь. Сегодня же.
В кухне мгновенно стало так тихо, будто кто-то выключил звук.
Тимофей моргнул.
— Ты… серьёзно?
— Более чем.
Ольга вскочила.
— И куда мы, по-твоему, пойдём? На улицу? У нас ремонт! У нас вещи в мешках! У нас…
— Проблемы — у всех, — перебила Марина. — Но почему-то решать их должны мы.
Ольга шагнула к ней, нависая.
— Мы никуда не уйдём. Это тоже дом наших детей.
— Нет, — Марина посмотрела ей прямо в глаза. — Это МОЙ дом. И я сказала — собирайтесь.
— Она ненормальная, — прошипела Ольга, поворачиваясь к Диме. — Пусть сама тут сидит в своём стерильном царстве.
— «Царстве»? — Марина рассмеялась. — Да я мечтаю просто посидеть десять минут, не переставляя чьи-то майки с раковины на батарею.
И тут… судьба, как всегда, подобрала идеальный момент.
С кухни донёсся хруст. Глухой, ломкий.
Марина медленно повернула голову.
На полу — осколки вазочки, той самой, что подарила мама. Последней. Самой дорогой.
Над осколками стояла Яся, младшая. Глаза в пол. Нога — в одной из Мариных комнатных тапочек.
— Я… не хотела, — пробормотала девочка.
Марина схватилась за край стола, чтобы не упасть. Потом прошла мимо всех, подняла самый крупный осколок, и долго смотрела на него, будто пыталась собрать обратно не вазу — себя.
— Ладно… — прошептала она. — Всё. Хватит.
Она выпрямилась, повернулась к Тимофею и сказала:
— Ты сейчас выберешь, Тим. Либо они — либо я.
Тимофей побледнел.
— Не заставляй… — выдавил он. — Не надо так.
— Поздно.
Она повернулась к двери, открыла её настежь.
— Вон.
Ольга фыркнула, сняла Маринины тапки и бросила в угол.
— Да пожалуйста! Пошли, Дим.
Дима что-то лепетал про «не держи зла», но Марина уже не слушала.
Когда дверь закрылась, стало тихо. Настолько, что Марина впервые услышала, как тикают часы на стене.
Она повернулась к мужу.
Он стоял растерянный, как будто только что узнал, что мир круглый.
— Вот и остались мы вдвоём, — тихо сказала Марина. — Только я не уверена, что это — хорошо.
Тишина легла на квартиру так плотно, словно кто-то закрыл окна армированными плитами. Даже холодильник гудел осторожно, будто боялся нарушить эту хрупкую тишину между людьми, которые внезапно оказались друг другу чужими.
Марина стояла у входной двери и слушала, как постепенно стихает шум шагов за лестничной клеткой — Ольга что-то буркнула, Дима ответил, дети захихикали… и всё. Исчезли.
Тимофей по-прежнему стоял в центре комнаты с тем же выражением лица, какое бывает у человека, которому сказали, что он забыл выключить утюг… неделю назад.
Марина прошла в кухню, налила себе воды. Глоток — горький. Сердце толкалось в груди, словно хочет выбежать наружу.
— Так, — выдохнула она, — давай говорить. Мы с тобой не можем сделать вид, что ничего не произошло.
Тимофей не двинулся.
— Я… не знаю, что сказать, — произнёс он хриплым голосом. — Ты всё так резко. Ты же раньше… не такой была.
— Не такой? — Марина нависла над столом, опираясь ладонями. — А какой, по-твоему, я была? Удобной? Молчащей? Затыкающей себе рот, чтобы только никого не обидеть?
Он не отвечал. И молчание было хуже любого крика.
Марина устало провела рукой по лбу.
— Тим, ты видел, что творилось две недели? Видел или делал вид? — Она говорила тихо, но каждое слово резало воздух. — Они превратили мою жизнь в проходной двор. А ты… мешкал, прятал глаза, отмалчивался.
— Я… — начал он, но она подняла ладонь.
— Нет. Дай я договорю. Иначе я опять сорвусь.
Он кивнул, хотя на лице читалось: лучше бы она сорвалась, чем говорила так спокойно.
Марина прошла по комнате, будто измеряла шагами собственную злость.
— Я ещё понимаю — помочь брату. Но помогать — не значит позволять ему жить за наш счёт, вести себя так, как будто мы ему обязаны всем. А когда я хотя бы намекала, что мне тяжело — мне же ещё и говорили: «Не злись», «Ты драматизируешь», «Ты слишком нервная». — Она резко повернулась к нему. — А ты что? Где ты был?
Тимофей выдохнул, будто внутри него разорвалась пружина.
— Я думал, это временно…
— Временно? — Марина тихо рассмеялась. — Тим, у меня даже чёрная пятка от их ковров появилась, я каждый раз в ванну заходила как на минное поле. «Временно» — это когда кошка у соседей заболела, и они на два дня её к нам принесли! А тут… — она махнула рукой. — Цирк с гастролирующей труппой.
Он сел на край стула, наклонился вперёд, будто защищая живот от удара.
— Я не хотел, чтобы ты чувствовала себя на втором плане…
— Но именно так я себя и чувствовала! — рявкнула Марина. — Как приложение к твоей семье. Как бесплатная обслуживающая сила.
Он вздрогнул.
Тишина снова упала между ними, только теперь — как ледяная стена.
Марина глубоко вдохнула.
— Знаешь, когда я поняла, что… что что-то сломалось? — спросила она тихо.
Он поднял глаза. Красные, уставшие.
— Когда?
Марина указала на мусорное ведро, где лежали осколки той самой вазы.
— Когда ты стоял за их спинами. Не за моей. Даже в этот момент.
Тимофей сжал ладони.
— Марин… это нечестно. Это же ребёнок был. Я же понимаю, что тебе было обидно, но…
— Стоп. — Она сделала шаг к нему. — Не о ребёнке речь. О тебе. Ты даже не подошёл! Не сказал одного слова. Ничего. Ты… выбрал занять позицию «я нейтральный». А нейтралитет — это тоже выбор, Тим. Это всегда на стороне тех, кто громче.
Он вздохнул, прикрыв глаза ладонью.
— Я просто запутался. Я между вами… я не знал, как правильно!
Марина покачала головой.
— А я знала. И сделала за нас обоих. Потому что если бы я не выгнала их сегодня — я бы завтра уже орала на весь подъезд и собирала чемоданы в слезах.
Тимофей резко поднялся.
— Чемоданы? Подожди, ты серьёзно собиралась уйти?
Марина замерла на секунду, потом кивнула.
— Да. До сих пор собираюсь, если мы не решим это.
Он подошёл ближе, но не дотронулся — боялся, что она оттолкнёт.
— Не уходи, — тихо попросил он. — Пожалуйста. Давай разберёмся.
Марина посмотрела в его глаза. Там был страх. Настоящий, взрослый страх потерять то, что привык считать неизменным.
— Хорошо, — сказала она медленно. — Вот что мне нужно услышать: что ты понимаешь, почему я взорвалась. Что ты видишь, как мне было хреново всё это время. Что я не враг в этом доме. Что моя жизнь — не место для твоего чувства долга перед братом.
Он замолчал. Лицо перекосилось — будто внутри шла борьба: привычка терпеть и необходимость наконец что-то решить.
— Я… понимаю, — произнёс он наконец. — Я правда понимаю. Я вижу, что перегнул. Что был… слабым. Что спрятался за удобные слова. — Он сжал кулаки. — Я правда ошибся.
Марина наблюдала внимательно. Не верила сразу. Но в его голосе было что-то новое — тяжёлое, честное.
— Это ещё не всё, — сказала она.
Тимофей медленно кивнул.
— Я слушаю.
— Ты должен сказать им, что они не вернутся. Что ты тоже этого не хочешь. И сказать сам, без меня. Без перекладывания. Без «она против» или «я посредине». Просто — твоя позиция. Чёткая.
Он опустил взгляд. Затянул паузу. Слишком долго.
Марина сразу почувствовала: колеблется.
— Тим, — сказала она резко, — или ты муж, или ты приложение к их семье. И я не собираюсь жить с приложением.
Он вскинул голову.
— Да не хочу я быть приложением! Я просто… Дима… он же мой брат…
— А я тебе кто? — тихо спросила Марина. — Женщина, с которой ты жизнь строишь, или фоновый шум?
Тимофей вздрогнул. Этот вопрос попал в самое слабое место.
Он схватился за голову.
— Я боюсь их ранить… — выдохнул он.
— А меня ранить не боишься? — она подняла брови. — Я чем хуже?
Он шагнул к ней вплотную.
— Да блин, да боюсь я! Но по-другому! Я… Я боюсь потерять тебя куда сильнее!
Марина замерла. Это прозвучало неожиданно громко. Грубо. Но честно — впервые.
Она медленно села на диван, не сводя с него взгляда.
— Тогда докажи. Иначе я действительно уйду. Сегодня. Я не шучу.
Тимофей проглотил слюну.
— Я сейчас позвоню, — сказал он. — Прямо сейчас.
Он достал телефон. Руки дрожали так сильно, что он чуть не выронил его.
Марина молча наблюдала.
Он вышел на кухню, прикрыл дверь. Но не полностью — она слышала всё.
— Дим… слушай… — голос у него сразу сорвался. — Я… да. Я понимаю. Но… брат, вы не вернётесь. Нет, не потому что Марина. Потому что я так решил. Да. Я. Я сказал — всё. Это моя квартира. У меня семья. И я не могу… — он замолчал, потом резко продолжил: — Да, я понимаю, что вам тяжело. Но я не могу поставить свою жену ниже всех! … Нет, не обижаюсь. И ты не обижайся. Просто… хватит. … Ладно. Давай. Удачи. Берегите детей.
Тимофей вернулся. Белый, как мел. Телефон — в руке, пальцы дрожат.
— Я сказал, — выдохнул он, опускаясь на стул. — Всё сказал. Как ты просила.
Марина почувствовала, как внутри что-то наконец отпускает. Потихоньку. Осторожно.
Она подошла к нему, присела напротив.
— Впервые за долгое время… — тихо сказала она, — мне не хочется кричать.
Он поднял глаза. На секунду — словно извиняясь всем телом.
— Марин… я правда виноват. И я правда хочу всё исправить. Я… я тебя люблю. И я готов… ну… меняться. Учиться, что ли.
Марина усмехнулась уголком губ.
— Учиться — неплохо звучит. — Потом вздохнула. — Но давай так: я не обещаю, что смогу просто взять и забыть две недели ужаса. Это не стирается. Это проживается. Постепенно.
Он кивнул.
— Я знаю. И я рядом. И если надо — оттаскаю брата обратно даже сам. С вещами. На санках.
Марина рассмеялась впервые за эти две недели. Настояще, пусть коротко.
— Если на санках — тогда да, поверю.
Он улыбнулся тоже — мягко, устало.
Они сидели так минуту, другую. Тишина всё ещё была тяжёлой, но уже не разъедающей — как будто воздух начал приходить в норму.
Марина встала, подошла к окну. За окном — ноябрь. Серый, промозглый, пустой. Но честный — как сама жизнь.
— Тим, — сказала она, — давай договоримся: больше никаких «временно». Никаких «они же семья». Только «мы». Если ты хочешь сохранить наш дом — он должен быть нашим. Не приютом.
Тимофей подошёл сзади, обнял её аккуратно, будто спрашивая разрешение.
— Я с тобой. — Голос его был тихим. — Только с тобой.
Марина закрыла глаза.
И впервые за долгое время почувствовала: может быть, они ещё не проиграли.
Подойдя на цыпочках к двери ванной, Алла подслушала разговор мужа с какой-то женщиной