— Моя мама не даст тебе денег, чтобы ты мог погасить свои долги, Антон! Для начала, не надо было в них влезать, а сейчас работай сам для их погашения

— Моя мама не даст тебе денег, чтобы ты мог погасить свои долги, Антон! Для начала, не надо было в них влезать, а сейчас работай сам для их погашения!

Голос Лены звучал ровно, почти механически, словно она читала инструкцию к сломанному прибору. Она сидела за кухонным столом, сцепив пальцы в замок, и смотрела не на мужа, а на темный экран его смартфона, лежащий между ними как мина замедленного действия.

Антон вскочил со стула, нервно провел ладонью по лицу, стирая несуществующую паутину. Его движения были дергаными, хаотичными. За последние три дня, с тех пор как правда о «быстрых деньгах» вылезла наружу, он постарел лет на пять. Под глазами залегли темные мешки, а привычная самоуверенность сменилась лихорадочным блеском загнанного зверя.

— Лен, ты меня вообще слышишь? Ты понимаешь, что это не шутки? — он начал мерить шагами крохотную кухню, натыкаясь бедрами на углы шкафов. — Там счетчик тикает не по дням, а по часам. Два процента в день! Ты в школе математику учила? То, что я брал полгода назад, уже превратилось в монстра. Они мне сегодня прислали фото подъезда. Нашего подъезда, Лена! Следующим будет фото двери, а потом они эту дверь монтажной пеной зальют.

— Надо было думать об этом, когда ты нажимал кнопку «Получить деньги» в приложении, — отрезала она. — Ты полгода врал мне в лицо. Ты приносил домой пакеты с деликатесами, покупал этот чертов новый ноутбук, дарил мне духи на Восьмое марта… И всё это — в долг? Ты жил красивую жизнь за счет процентов, которые теперь душат нас обоих?

— Я хотел как лучше! — рявкнул Антон, останавливаясь напротив неё и опираясь руками о столешницу. — Я хотел, чтобы мы жили нормально, а не считали копейки до аванса. Я думал, отыграюсь на ставках, закрою всё, и никто не узнает. Не фартануло, бывает. Но сейчас речь не об этом. Речь о спасении шкуры! У Галины Сергеевны деньги лежат мертвым грузом. Почти миллион! Зачем ей дача? Ей под семьдесят, она там загнется на грядках. А меня эти деньги спасут.

Лена медленно подняла на него взгляд. В её глазах не было ни сочувствия, ни страха, только брезгливое удивление.

— «Мертвым грузом»? — переспросила она тихо. — Это её деньги. Она копила их пять лет. Она отказывала себе в новой одежде, не ездила в санатории, откладывала с каждой пенсии, чтобы купить этот несчастный участок с домиком. Это её мечта, Антон. А ты предлагаешь мне пойти и сказать ей: «Мама, отдай свою мечту, потому что мой муж — инфантильный идиот, который проиграл всё на ставках»?

— Да я отдам! — взвизгнул он, ударив ладонью по столу. Чашка с остывшим чаем звякнула. — Я устроюсь на вторую работу, таксовать пойду по ночам. За год раскидаюсь и верну ей всё до копейки. Ну, может, без учета инфляции, но верну! Ей сейчас эти деньги не горят, сезон уже кончился, покупать она будет только весной. А мне они нужны вчера!

— Нет.

Это короткое слово упало между ними тяжелым камнем. Антон замер, открыв рот. Он не привык слышать от жены отказов. Лена всегда была мягкой, сговорчивой, умела находить компромиссы. Но сейчас перед ним сидела чужая женщина с ледяным лицом.

— В смысле «нет»? — просипел он. — Ты хочешь, чтобы ко мне пришли домой? Ты хочешь, чтобы начали звонить тебе на работу? Главбуху твоему? Они же найдут номера, у них базы пробиты. Тебе позор нужен?

— Мне нужен муж, у которого есть мозги, а не только хотелки, — Лена встала, и кухня вдруг показалась Антону слишком тесной. — Мама про твои фокусы не узнает. Я запрещаю тебе даже думать в её сторону. Если ты хоть намекнешь ей про деньги, я лично соберу твои вещи.

— Ты не понимаешь… — Антон сменил тон на жалобный, почти плаксивый. Он подошел ближе, пытаясь взять её за руку, но Лена убрала ладони за спину. — Там сумма… Там уже почти восемьсот тысяч. Со всеми штрафами и пенями. Мне ни один банк кредит не даст перекрыть, у меня история испорчена. Теща — единственный выход. Это же семья, Лен! Семья должна помогать, когда беда.

— Беда — это когда болезнь. Беда — это когда пожар, — жестко ответила Лена. — А это — твоя глупость и распущенность. Ты полгода врал. Ты смотрел мне в глаза и врал каждый день. А теперь ты хочешь, чтобы я обокрала собственную мать ради твоего спокойствия?

Она подошла к окну и отвернулась от него, глядя на серый осенний двор.

— Продавай машину. Продавай свой ноутбук, приставку, новый телефон. Всё, что накупил на эти легкие деньги — на «Авито». Срочный выкуп.

— Ты с ума сошла? — Антон аж поперхнулся воздухом. — Машина мне для работы нужна! А ноут… я на нем работаю иногда. За копейки скидывать технику? Это глупо! У твоей матери лежат бумажки под матрасом, которые обесцениваются. Это просто логично — взять их сейчас, закрыть проблему, а потом я всё возмещу. Ты просто упрямишься из принципа!

— Да, из принципа, — Лена резко обернулась. — Потому что если я дам тебе эти деньги сейчас, через полгода будет то же самое. Ты не поймешь цены деньгам, пока сам не заработаешь каждую копейку, которую должен. Тебе легко тратить чужое. Сначала кредиторов, теперь мамино. А своего у тебя нет.

— Значит, так? — лицо Антона пошло красными пятнами. — Значит, тебе плевать, что меня прессуют? Тебе бумажки дороже мужа? Хорошо. Я тебя услышал. Только потом не ной, когда коллекторы начнут нам дверь разрисовывать.

Он схватил со стола телефон и вылетел из кухни. Лена осталась стоять у окна, чувствуя, как внутри нарастает тяжелая, липкая усталость. Она знала, что этот разговор не закончен. Антон не умел проигрывать, и, что хуже всего, он искренне верил, что мир обязан его спасать.

Вечер в квартире превратился в изощренную пытку. Воздух, казалось, сгустился до состояния киселя, в котором вязли любые звуки и движения. Антон не кричал, нет. Он выбрал тактику монотонного, изматывающего бубнежа. Он ходил за Леной из комнаты в кухню, из кухни в ванную, стоял под дверью, пока она чистила зубы, и говорил, говорил, говорил. Это было похоже на радио, которое невозможно выключить, транслирующее одну и ту же передачу о несправедливости мира и черствости близких людей.

— Ты ведь понимаешь, что по сути ты меня предаешь? — в который раз спросил он, прислонившись плечом к косяку спальни. Лена расправляла постель, стараясь делать это максимально аккуратно, чтобы сосредоточиться на простых действиях: расправить складку, взбить подушку. — У нас, вроде как, семья. В ЗАГСе говорили: «И в горе, и в радости». А как до горя дошло, так ты сразу в кусты? «Мама копила», «это мечта»… Да кому нужна эта грядка с петрушкой, когда мужа могут в лесу закопать?

— В лесу тебя закапывать никто не будет, сейчас не девяностые, — устало отозвалась Лена, не оборачиваясь. — Тебя просто пугают, чтобы ты быстрее нашел деньги. И ты их ищешь, только не там. Ты пытаешься залезть в карман к пенсионерке, вместо того чтобы продать свою машину.

— Далась тебе эта машина! — Антон дернулся, словно от удара током. — Я же объяснял: без колес я никто. Как я буду искать подработки? На автобусе ездить? Это потеря времени. Ты мыслишь узко, Лен. Ты мыслишь как… как бухгалтер. Дебет, кредит. А тут жизнь рушится.

Он подошел к кровати и сел на край, так, что матрас прогнулся, заставив Лену пошатнуться. От него пахло кислым потом и несвежей одеждой — он так и не переоделся после работы, продолжая ходить в джинсах и рубашке, словно был готов в любой момент сорваться и бежать.

— Вот скажи мне честно, — он заглянул ей в лицо, и Лена с ужасом увидела в его глазах не раскаяние, а искреннюю, глубокую обиду. — Тебе жалко денег? Просто жалко бумажек? Ты же знаешь, что у Галины Сергеевны они лежат. Она их не тратит. Она на них просто смотрит. Ты сидишь на мешке с золотом, пока я тону. Это нормально по-твоему?

— Это не мешок с золотом, Антон. Это её защищенность. Это её уверенность в том, что она не будет ни от кого зависеть, — Лена выпрямилась, глядя на мужа сверху вниз. — И это не твои деньги. Точка. Я не дам тебе номер мамы, и я запрещаю тебе к ней ехать. Если ты появишься у неё на пороге с этой историей, я подам на развод в тот же день.

Антон криво ухмыльнулся, и эта ухмылка исказила его лицо до неузнаваемости, превратив привычные черты в неприятную гримасу.

— А ты, оказывается, жестокая, — процедил он. — Я думал, ты другая. Думал, ты за мужа горой. А ты… Ты просто ждешь, когда я оступлюсь окончательно, чтобы сказать: «Я же говорила». Тебе нравится видеть меня униженным? Нравится, что я тут перед тобой пляшу?

Лена ничего не ответила. Она выключила свет и легла, отвернувшись к стене. Сон не шел. Она слышала, как Антон еще долго ворочался, тяжело вздыхал, потом встал и ушел на кухню. Там, в темноте, вспыхивал огонек зажигалки, хотя он бросил курить два года назад. Сквозь приоткрытую дверь тянуло табачным дымом и безнадежностью.

Утро не принесло облегчения. Наоборот, при солнечном свете всё выглядело еще более уродливым. На кухне царил хаос: полная пепельница окурков, грязные кружки, крошки на столе. Антон сидел всё там же, где и ночью, с красными, воспаленными глазами. Он явно не спал.

— Я придумал, — сказал он хрипло, как только Лена вошла. — Давай так: ты берешь у неё в долг якобы для себя. Скажешь, что нам на ремонт надо. Или на машину тебе новую. Она тебе не откажет. А я напишу расписку. Нотариальную, если хочешь. Я всё верну.

Лена молча поставила чайник. Ей стало физически дурно. Тошнота подступила к горлу не от запаха табака, а от осознания того, насколько глубоко прогнил человек, с которым она жила. Он не просто оступился. Он планировал, комбинировал, искал способы обмануть самого безобидного человека в их окружении.

— Нет, — бросила она коротко.

— Ты тупая? — вдруг заорал Антон, вскакивая так, что стул с грохотом отлетел назад. — Ты совсем непробиваемая? Я тебе русским языком говорю: мне край! Меня коллекторы уже на работе пасут! Если меня уволят, мы вообще без денег останемся! Ты хочешь, чтобы я пошел воровать? Или чтобы я почку продал? Ты этого добиваешься?

— Я добиваюсь того, чтобы ты взял ответственность на себя, — Лена спокойно взяла свою сумочку. — Я ухожу на работу. Вечером поговорим. Если ты к вечеру не придумаешь план погашения долгов без участия моей матери, будем разговаривать по-другому.

Она вышла в коридор. Антон не пошел за ней. Он остался стоять посреди загаженной кухни, тяжело дыша, сжимая и разжимая кулаки. Его взгляд метался по комнате, пока не зацепился за старый, потрепанный блокнот с рецептами, который лежал на микроволновке. Лена когда-то записывала туда не только рецепты пирогов, но и важные телефоны, на случай, если сломается мобильный.

Дверь за Леной захлопнулась. Щелчок замка прозвучал как сигнал стартового пистолета. Антон медленно повернул голову в сторону микроволновки. В его голове, измученной страхом и бессонницей, созрел план. План мерзкий, липкий, но, как ему казалось, единственно верный в его положении. Он не собирался ждать вечера. Он собирался спасать себя сам, раз уж жена решила сыграть в моралистку.

Как только замок щелкнул, отрезая Лену от квартиры, Антон бросился к микроволновке. Старый блокнот в клетчатой обложке, разбухший от влажности и жирных пятен, лежал там, где его оставили. Руки у Антона тряслись мелкой, противной дрожью, когда он листал страницы. «Сантехник ЖЭК», «Тетя Валя», «Доставка суши»… Вот оно. «Мама (дача)». Цифры были записаны крупным, размашистым почерком Лены.

Антон сглотнул вязкую слюну. Сердце колотилось где-то в горле, отдавая глухими ударами в виски. Он понимал, что переступает черту, за которой нет возврата, но страх перед коллекторами, перед реальными парнями в кожанках, которые уже маячили на горизонте его воображения, был сильнее совести. Он убеждал себя, что это временно. Что это не воровство, а экстренный займ. «Я верну, — шептал он себе под нос, набирая номер на своем телефоне. — С первой же премии, с шабашек, верну».

Гудки тянулись бесконечно долго. Наконец, в трубке раздался спокойный, немного удивленный голос тещи: — Алло? Кто это? Антон набрал в грудь воздуха, зажмурился и… заговорил совсем не своим голосом. Он сбил дыхание, добавил в тембр истерических нот, захлебываясь словами.

— Галина Сергеевна! Галина Сергеевна, это Антон! Беда!

— Антоша? — голос тещи дрогнул, мгновенно наполнившись тревогой. — Что случилось? Почему ты так кричишь? Где Лена?

— Не звоните Лене! — заорал он в трубку, чувствуя, как пот течет по спине холодной струйкой. — Ради бога, только не ей! У неё сердце не выдержит! Галина Сергеевна, я человека сбил. На пешеходном. Девочку молодую.

На том конце повисла тишина, такая плотная, что Антону показалось, будто связь оборвалась. Потом он услышал сдавленный всхлип.

— Господи… Жива?

— Жива, но… там плохо всё. Галина Сергеевна, меня сейчас закроют. Тут следователь стоит, он нормальный мужик, говорит, можно решить. Если сейчас компенсируем лечение и моральный ущерб, заявление заберут. Иначе — тюрьма. Пять лет дадут, Галина Сергеевна! Ленка одна останется, вы понимаете?!

Он давил на самое больное. На страх матери за дочь, на ужас перед тюрьмой, на советскую привычку решать вопросы «на месте».

— Сколько? — прошелестела теща.

— Восемьсот. Восемьсот тысяч, Галина Сергеевна. Срочно. На карту мне кидайте, я сейчас реквизиты скину. Умоляю, быстрее, пока они протокол не оформили! Это вопрос жизни и смерти!

— Я… у меня на вкладе, мне в банк надо бежать, — засуетилась пожилая женщина, слышно было, как она роняет какие-то вещи, как шуршит одеждой. — Я сейчас, Антоша, я быстро. Только ты не переживай, главное, что жива девочка… Я сейчас…

— Бегите! — рявкнул он и сбросил вызов. Антон сполз по стене на пол кухни. Его колотило. Но это была дрожь победителя. Получилось. Она поверила. Старая дура поверила в этот бред. Через час деньги будут у него, он раскидает долги, а потом… потом он что-нибудь придумает. Скажет, что откупился, что деньги ушли на взятки врачам. Главное — он спасен.

В это время в офисе Лена безуспешно пыталась свести отчет. Цифры плыли перед глазами. Телефон на столе завибрировал, высветив фото мамы. Лена тяжело вздохнула. Наверняка хочет спросить про рассаду или про то, когда они приедут на выходные. Разговаривать не было сил, но не ответить она не могла.

— Да, мам? — устало произнесла она.

— Леночка! — в трубке не говорили, а выли. Мать рыдала в голос, захлебываясь слезами. — Доченька, ты только держись! Ты только не волнуйся, я уже оделась, я уже бегу! Мы его вытащим! Я всё отдам, всё до копейки!

Лена замерла. Холод, гораздо более страшный, чем осенний ветер, сковал её изнутри.

— Мама, стоп. Кто бежит? Куда ты отдашь? Успокойся и говори внятно. Что случилось?

— Антон! — всхлипывала Галина Сергеевна. — Он же позвонил… Сбил девочку… Тюрьма грозит! Сказал, восемьсот тысяч надо срочно, иначе посадят! Просил тебе не говорить, берег тебя, но я же не могу… Лена, я в Сбербанк бегу, я сниму!

Мир вокруг Лены качнулся и застыл в какой-то звенящей, кристальной ясности. Пазл сложился мгновенно. Сумма долга. Истерика Антона утром. Его слова про «мертвый груз» и «не горят». Не было никакой аварии. Не было сбитой девочки. Был только её муж, который, сидя на их кухне, цинично, расчетливо доводил до инфаркта её пожилую мать, чтобы закрыть свои дыры в микрозаймах.

— Мама, — голос Лены стал железным, лязгающим, как затвор винтовки. — Стой. Где стоишь. Никуда не ходи.

— Но Лена! Там же следователь! Время идет!

— Нет никакого следователя, мама. И аварии нет. Антон дома, пьет чай. Он тебя обманул.

— Как… обманул? — рыдания в трубке прекратились, сменившись растерянностью. — Зачем? Он же так кричал… Он плакал…

— Потому что он подонок, мам. Потому что он проиграл деньги и решил, что твоя дача — это его спасательный круг. Слушай меня внимательно. Никаких денег не переводи. Вообще. Заблокируй его номер. Выпей корвалол и сиди дома. Я сейчас приеду к нему.

— Леночка… — голос матери дрожал от ужаса и непонимания. — Разве так можно? Своим?

— Оказывается, можно. Жди моего звонка.

Лена медленно положила телефон на стол. Её руки не дрожали. Внутри выгорело всё: жалость, привычка, страх одиночества, остатки любви. Осталась только холодная, хирургическая ярость. Она встала, аккуратно выключила компьютер, взяла сумку и пошла к начальнику отпрашиваться. Ей нужно было домой. Не для того, чтобы скандалить. А для того, чтобы вырезать эту опухоль из своей жизни. Окончательно. Без наркоза.

Ключ вошел в замочную скважину с сухим, жестким щелчком. Лена не стала звонить в домофон, не стала предупреждать. Она вошла в квартиру тихо, словно призрак возмездия. В прихожей пахло сыростью и дешевым табаком — Антон, видимо, курил прямо здесь, не утруждая себя выходом на балкон.

Он выскочил в коридор почти сразу, услышав лязг замка. Глаза его горели лихорадочным огнем, руки тряслись, но на лице была написана странная смесь надежды и страха. Он, очевидно, ждал не жену, а сообщения от банка о пополнении баланса.

— Ты чего так рано? — спросил он, нервно облизывая губы и пряча телефон за спину. — Случилось что?

Лена смотрела на него и не узнавала. Это был не тот человек, с которым она прожила пять лет. Перед ней стояло существо — жалкое, лживое, готовое сожрать любого ради собственного спасения. Она медленно сняла пальто, повесила его на вешалку, разулась. Каждое её движение было наполнено свинцовой тяжестью.

— Мама звонила, — сказала она тихо.

Лицо Антона мгновенно посерело. Он отшатнулся, ударившись спиной о стену, и телефон в его руке предательски звякнул.

— Лен, я всё объясню… — начал он, выставляя руки вперед, словно защищаясь. — Это была крайняя мера! Я просто хотел перехватить, я бы вернул, клянусь! Ты же не давала мне выхода, ты меня загнала в угол!

— Заткнись, — Лена произнесла это слово не громко, но в нем было столько холодной стали, что Антон поперхнулся воздухом. — Просто заткнись. Ты не у мамы денег просил. Ты её убивал. Ты знаешь, какое у неё давление? Ты подумал, что с ней могло случиться от твоего звонка про «страшную аварию»? Тебе было плевать. Тебе нужны были только бабки.

Она прошла в комнату, открыла шкаф и достала большую спортивную сумку, с которой они обычно ездили в отпуск. Бросила её на пол к ногам мужа.

— Собирайся.

— В смысле? — Антон заморгал, пытаясь осознать происходящее. — Куда? Лен, ну не начинай. Ну да, я дурак, я перегнул. Но выгонять меня на улицу? Сейчас? У меня там проблемы, меня ищут! Ты хочешь, чтобы меня грохнули?

— Мне всё равно, — Лена начала открывать ящики комода и вышвыривать его вещи прямо на пол. Футболки, носки, джинсы летели в одну бесформенную кучу. — Мне абсолютно всё равно, Антон. Ты для меня умер полчаса назад, когда я услышала, как моя мать захлебывается от ужаса. Ты не муж. Ты — паразит. Мошенники в этой квартире жить не будут.

— Да ты что творишь?! — заорал он, бросаясь к ней и пытаясь перехватить руку с охапкой рубашек. — Это моя квартира тоже! Я здесь прописан! Ты не имеешь права!

Лена резко развернулась и толкнула его в грудь. Не сильно, но с такой яростью, что он отлетел на диван.

— Квартира, Антон, куплена до брака. И записана на меня. Твоя здесь только прописка, и я тебя уверяю, завтра утром я пойду в МФЦ и подам заявление на твою выписку. А пока — вон. Вон отсюда!

Антон вскочил, лицо его исказилось злобой. Маска жертвы слетела окончательно.

— Ах так? — прошипел он, брызгая слюной. — Значит, выгоняешь? Бросаешь в беде? Ну и сука же ты, Лена. Я всегда знал, что ты такая же, как твоя мамаша — скряга, трясущаяся над копейкой. Да подавитесь вы своими деньгами! Я уйду! Но ты пожалеешь. Ты приползешь ко мне, когда я поднимусь!

Он начал судорожно, зло пихать вещи в сумку, не разбирая, что берет. Комкал одежду, швырял зарядки, ботинки. Он матерился сквозь зубы, проклиная Лену, тещу, этот дом и весь мир. Лена стояла у окна, скрестив руки на груди, и молча наблюдала за этой агонией. Ей не было больно. Внутри было пусто и чисто, как в выметенной комнате.

Когда сумка была набита до отказа, Антон выпрямился. Он тяжело дышал, его лицо было покрыто красными пятнами.

— Дай мне денег на первое время, — потребовал он нагло. — У меня ни копейки. Ты меня на улицу выставляешь, так хоть на хостел дай.

Лена усмехнулась. Это была страшная усмешка.

— Моя мама не даст тебе денег, чтобы ты мог погасить свои долги, Антон. И я не дам. Ты же придумал «гениальный план»? Вот и живи по нему. Иди работай. Сдавай бутылки. Мне плевать.

Она подошла к входной двери и распахнула её настежь.

— Ключи. На тумбочку.

Антон постоял секунду, сжимая кулаки, словно решаясь ударить её, но, встретившись с её пустым, мертвым взглядом, сдулся. Он с грохотом швырнул связку ключей на обувницу, подхватил сумку и вышел на лестничную площадку.

— Ты еще вспомнишь меня! — крикнул он уже с лестницы, пытаясь сохранить остатки жалкой гордости.

Лена не ответила. Она просто закрыла дверь. Повернула верхний замок на два оборота. Потом нижний. Потом накинула цепочку. С каждым щелчком ей становилось легче дышать. Она прислонилась лбом к прохладному металлу двери и закрыла глаза.

За дверью было тихо. Антон ушел в свою новую жизнь — жизнь с долгами, коллекторами и одиночеством, которое он сам себе создал. А Лена осталась одна. Но это было не то одиночество, которого она боялась. Это была свобода. Свобода от лжи, от страха за завтрашний день и от человека, который был готов продать её семью за горсть монет.

Она достала телефон, нашла контакт «Мама (дача)» и нажала вызов.

— Мам, всё хорошо, — сказала она твердо, как только услышала родной голос. — Я сменила замки. Он больше нас не побеспокоит. Ставь чайник, я завтра приеду. Мы будем выбирать саженцы.

Вечер за окном сгущался, но в квартире Лены, впервые за полгода, стало по-настоящему светло…