— Ты понимаешь, что ты вляпался по уши? — голос Веры дрожал, но не от слёз — от злости, которая копилась не один день и теперь прорвалась резко, как кипяток из лопнувшей батареи.
Максим стоял посреди кухонного стола, на котором ещё лежали неубранные тарелки с ужина. Время было позднее, почти одиннадцать вечера, за окном февральская темень с налипшими на стекло комьями мокрого снега. Воздух пах дешёвым кофе и нервами.
— Перестань, — выдохнул Максим, сжимая телефон так, что костяшки побелели. — Я не вляпался. Просто… ситуация сложная.
— Сложная? — Вера коротко рассмеялась, но смех получился хриплым, будто она подавилась словами. — Да твой брат снова исчез, как школьник, который украл у матери кошелёк! И оставил тебя в долгах. В долгах, Максим! Это не «сложно». Это катастрофа!
Максим резко поднял голову.
— Он не такой!
— А какой? — Вера шагнула ближе, глядя мужу прямо в глаза. — Ответственный? Дальновидный? Твои слова или его презентация? Врать ты умеешь плохо, а верить — слишком хорошо.
Максим отвернулся к раковине, опёрся на край ладонями. За его спиной висела потёртая прихватка с рисунком мандаринов — подарок Артёма на прошлый Новый год. Вера скользнула по ней взглядом с мерзким ощущением — будто та вещь была насмешкой.
— Артём возьмёт себя в руки, — проговорил Максим тише. — Может, просто выгорел, ему нужно время…
— Разве ты не слышишь, что говоришь? — Вера говорила мягко, почти устало, но каждое слово било точно в цель. — Он исчез. Он взял кредит на пять миллионов. Под твою подпись. И исчез. Это не выгорание. Это бегство.
Максим резко обернулся.
— Хватит! Он мой брат!
— А я кто? — Вера подняла брови. — Соседка из третьего подъезда? Женщина, с которой ты живёшь временно, пока Артём не позвонит с новой идеей?
Максим замолчал. И тишина была хуже крика. Вера оперлась спиной о холодильник. Метал холодил, и этот холод был сейчас привычнее, чем тепло — его в этих стенах давно не было.
— Максим, ты взрослый мужик, — продолжала она уже спокойнее, но голос стал твёрдым, как стекло. — Ты обязан думать о последствиях. Ты подписал поручительство, не посоветовавшись со мной. Ты поставил под угрозу всё, что мы строили. Ради него. Ради человека, который сам от себя сбегает.
Максим закрыл лицо руками.
— Я хотел помочь…
— Помочь? Или почувствовать себя спасителем? — Вера подошла, но не коснулась его. — Знаешь, спасатели сначала учатся плавать. Ты же бросился в омут, держа меня за руку. И сейчас пытаешься утянуть вниз.
Максим медленно поднял голову. Глаза красные, как у человека, которому стыдно, но он боится признаться.
— Что ты хочешь от меня?
— Чтобы ты понял, — Вера выдохнула, словно сдувая из себя последние остатки надежды, — твоя семья — это не Артём. Это я. Была. Пока ты сам всё не разрушил.
Она повернулась к двери, словно собиралась уйти, но остановилась.
— Я не прошу чудес. Я прошу ответственности. Это не так сложно, если голова на плечах, а не где-то в облаках вместе с бизнес-планами твоего братца.
Максим хотел что-то сказать, но горло явно сжало так, что слова застряли. Только воздух вырвался — пустой, бессмысленный.
Кухня снова погрузилась в вязкую тишину. За окном ветер толкал пластиковую вентиляционную трубу — она стучала в стену, как будто кто-то хотел войти.
Вера посмотрела на мужа в последний раз и сказала уже холодно:
— Завтра ты пойдёшь в банк. Один. И узнаешь, что делать. Я ничего решать за тебя больше не буду.
Максим кивнул, хотя больше это походило на дрожь.
Вера ушла в спальню, закрыв дверь. Максим остался в кухне — чужой, маленькой, как будто это была не его квартира, а временный приют, куда он случайно забрёл.
Он впервые понял: это не просто долги. Это начало конца. Или — если повезёт — чего-то нового, но без гарантий и иллюзий, на голой правде, которую он так долго боялся увидеть.
— Это какая-то ошибка, — Максим стоял у стойки банка, словно прибитый гвоздями. — Я поручился за кредит на пять миллионов. Почему здесь указано восемь?
Специалист банка, женщина лет сорока с безупречно уложенными волосами и лицом, на котором вековая усталость боролась с профессиональной улыбкой, терпеливо пролистала документы.
— Господин Погодин, первоначальная сумма кредита действительно составляла пять миллионов, — она сделала паузу, подчеркнуто медленно, будто объясняла первокласснику таблицу умножения. — Но господин Артём Погодин оформил дополнительные транши. Три раза. Всего на три миллиона двести. Ставка повышенная. Плюс штрафы за просрочки. Отсюда итоговая сумма.
Максим моргнул, наклоняясь ближе.
— Какие транши? Я ничего не подписывал!
— Вы и не должны были, — женщина чуть пожала плечами, перелистывая бумаги. — Раз кредит одобрен и поручитель указан, заёмщик имеет право брать дополнительные средства в рамках общего лимита. Понимаете?
Максим не отвечал. Он НЕ понимал. У него во рту пересохло, казалось, язык прилип к нёбу.
Перед глазами крутилась одна фраза:
Три раза.
— Покажите даты, — голос Максима звучал чужим, хриплым.
Женщина перевернула страницу, поставила пальцы на пункт:
— Первый дополнительный транш — двадцать третьего декабря. Второй — шестого января. Третий — двадцатого января.
Максим вдохнул, резко, почти болезненно. Вера в декабре говорила, что пахнет бедой. А он смеялся, уверял, что всё под контролем.
— И на что он их тратил? — спросил Максим, сам не понимая, зачем задаёт этот вопрос. Как будто надеялся услышать: «на лечение», «на благотворительность», «на развитие бизнеса».
— На что тратил средства, банк не контролирует, — сухо ответила женщина. — Но по выписке видно: деньги переводились на разные счета физических лиц. В основном — в городе Хабаровске.
Максим вздрогнул.
— В Хабаровске? У него там никого нет.
Женщина подняла на него глаза, и впервые улыбка исчезла.
— Господин Погодин, — сказала она, — я не уполномочена давать советы, но… вы понимаете, что заёмщик не собирался платить с самого начала?
Максим почувствовал, как внутри что-то ломается. Тихо, но окончательно. Треск был почти слышен.
— Нет… — проговорил он. — Это ошибка. Он просто… не разобрался… испугался…
В этот момент женщина чуть наклонилась к нему, и голос её стал неожиданно человеческим:
— Такие схемы распространены. Находят родственника, обещают золотые горы, заставляют стать поручителем. Потом исчезают. Иногда работают группой. Восемь миллионов — слишком много для одного человека. Скорее всего, Артём действует не один.
Максим отступил на шаг. Пол под ним словно качнулся. Он ухватился за стойку, чтобы не упасть.
— То есть… — голос дрожал, — вы хотите сказать… он меня использовал?
— Господин Погодин, — женщина вздохнула, возвращая себе банковскую непоколебимость, — это вам решать. Но банк будет взыскивать долг с вас. В полном объёме.
Максим медленно кивнул, будто согласился не с ней, а с реальностью, которую так долго игнорировал.
Он вышел из банка, даже не вспомнив, как нажал кнопку двери. Воздух снаружи был ледяным, хлестал по лицу. Машины проезжали мимо, будто мир жил своей обычной жизнью, не зная, что у кого-то в этот момент рухнуло всё.
В груди Максима зарождалось новое чувство — не страх, не вина, а злость. Глухая, тяжёлая. И направлена она была не на себя.
На Артёма.
Мысли уже стягивались в чёткую линию:
— Он не дурак. Он — паразит. И я позволил ему сесть мне на шею.
Максим достал телефон. Пальцы дрожали. Он нашёл один из последних номеров Артёма и нажал «вызов». Гудки даже не пошли — номер не обслуживается.
Максим опустил руку, но теперь в его взгляде было что-то, чего раньше никогда не было.
Решимость.
***
— Если он думал, что я буду сидеть, как последний дурак, и платить за его побег, то он меня плохо знал, — Максим говорил сам с собой, шагая по двору, где снег превращался в серую кашу под подошвами прохожих. — Я найду его. Я должен.
Эта мысль стала единственной опорой. Не надежда — её уже не осталось. Не страх — он выгорел. Только злость и необходимость поставить точку.
Максим начал с того, что просматривал старые переписки. В мессенджере Артёма мелькали фамилии дальних родственников, с которыми Максим толком не общался. Одна фамилия всплывала чаще остальных — Глухов. Дядя по материнской линии. Максим нашёл номер, набрал.
— Да? — голос на другом конце был хриплым, усталым, как будто человек давно разучился удивляться.
— Это Максим… Артёмов брат. Мне нужен разговор.
Ответ был коротким:
— Приезжай.
К дому Глуховых Максим ехал на автобусе. Машину он продал месяц назад — деньги ушли в банк. Дома никого не встречал. Сам не помнил, когда последний раз смотрел на город из окна общественного транспорта. Особенно на окраины, где люди жили так, будто ничего хорошего никогда и не ждали.
Дверь открыл мужчина лет пятидесяти, с сединой на висках и жесткими глазами. Он не удивился.
— Ты про Артёма? — спросил он сразу.
Максим кивнул.
— Заходи.
Квартира была пустая, как если бы в неё давно перестали приносить что-то новое. Пожелтевшие обои, таз с водой на полу, обогреватель, гудящий, как больная собака. Максим невольно подумал: так выглядит жизнь после Артёма.
— Сколько ты потерял? — спросил дядя, разливая дешёвый чай в стаканы без блюдец.
— Восемь миллионов, — Максим сглотнул. — А вы?
— Семь, — Глухов усмехнулся, но в этой усмешке было больше горечи, чем звука. — Он взял кредит на оборудование для производства детской мебели. Убедил, что всё просчитал. Презентации, цифры, рынок… Ха! И исчез. Моя жена ушла. Дом продали. Теперь вот — греюсь электричеством.
Максим опустил глаза. Молчал. Но Глухов продолжил:
— Ты не первый и не последний. Есть ещё одна. Тётка Лариса. Она поручилась за его обучение за границей. Продала гараж. Позже квартиру. Сейчас… — он махнул рукой, — живёт у подруги. Боится выходить на улицу. Коллекторы её достали.
Максим почувствовал, как сердце провалилось куда-то под рёбра.
— Вы обращались в полицию?
— Ха, — Глухов фыркнул, — один раз. Потом второй. Дело не двигается. Говорят, не доказано, что он брал деньги с целью не возвращать. «Риск предпринимательской деятельности», понимаешь?
Максим не понимал. И не хотел.
— Так он что, всех нас… выбирал?
— Конечно, — Глухов серьёзно посмотрел ему в глаза. — Он не дурак. Он игрок. Только ставки его — чужие жизни. Он втягивал всех, кто способен верить. Использовал родство, жалость, обещания. Ты думал, что он просто наивный неудачник? Нет. Он знает слабые места людей. Это талант. Только талант разрушать.
Максим закрыл лицо руками. Ему хотелось кричать, но в горле стоял ком.
Глухов тихо сказал:
— Самое страшное, что он никогда не чувствует вины. Для него всё — просто шаг к следующей «блестящей идее». Он идёт дальше, а мы остаёмся в руинах.
Максим поднял взгляд.
— Где он?
— Если бы мы знали, — дядя встал, подошёл к окну, отдёрнул штору. — Но иногда… я думаю… он рядом. В том же городе. Смотрит, как мы тонем, и ждёт, кого можно затащить следующим.
Максим почувствовал, как внутри всё разрывает. Вера была права. Правее, чем он мог себе представить.
— То есть, — прошептал он, — он знал, что я потеряю всё?
Глухов посмотрел на него и сказал ровно:
— Он рассчитывал на это.
Максим вернулся домой поздно. Домой — условное слово. Комната в коммуналке пахла чужими жизнями и несбывшимися мечтами. Он сел на кровать, не раздеваясь.
Телефон лежал рядом. На экране — старые фото: Максим, Вера, Артём. Улыбки. Вера красивая, спокойная. Максим счастливый. Артём — с той самой улыбкой, которая уговаривала верить.
Максим смотрел на снимок долго. Потом медленно, очень медленно, нажал «удалить».
С одной фотографией ушло всё прошлое. Без иллюзий.
И только когда экран потух, Максим понял: у этой истории нет победителей.
Есть только те, кто понял слишком поздно.
И те, кто научился жить дальше.
Максим лёг, закрыв глаза. Думал о Вере. О том, что больше не позвонит. Не попросит помочь. Не спросит, как день. Он потерял её не в тот момент, когда подписал документы. Он потерял её раньше — когда решил, что чужая мечта важнее семейной реальности.
За окном ветер выл так, будто кто-то смеялся.
Максим слушал.
И не отвечал.
Он больше никогда ни на чей смех не поведётся.
Никогда.
— Ты обязана кормить мою маму лучше, чем себя! — взревел муж, швыряя тарелку в пол