Праздничный стол, как водится у Елены Павловны, ломился от всего и сразу. Селёдка под шубой, оливье, куриные рулетики — всё было так аккуратно, будто здесь не годовщина свадьбы сына, а приём иностранного посла. Скатерть белоснежная, но с затяжкой — кот, видимо, решил устроить «проверку качества». В углу, на табуретке, мирно спал телевизор, фон которого занимал очередной сериал: все плачут, страдают, а работать, похоже, никто не умеет.
Ксения сидела напротив свекрови, нарядная, но уставшая. Простое чёрное платье до колен, волосы собраны в хвост, макияж лёгкий, и на лице — привычная вежливая улыбка. Та самая, которая появляется у женщин, когда в который раз слушаешь чужие придирки и понимаешь: спорить бесполезно, всё равно виновата.
— Ну и что вы, дети, всё тянете? — протянула вилку к салату Елена Павловна, не глядя на невестку. — Пять лет женаты, а всё на съёмной сидите. Я в ваши годы уже трёхкомнатную имела.
— Мам, — протянул Станислав, ковыряя мясо. — Времена другие, ты же сама знаешь.
— Ой, не надо мне про времена, — строго сказала свекровь, глядя через очки. — Кто хочет — тот находит. А кто не хочет — тот оправдания ищет.
Ксения сжала зубы. Она хотела сказать: «Мы пашем без выходных, копим каждую копейку, у меня премия на днях пришла, и это ещё один шаг к нашей квартире». Но язык не повернулся. Зачем? Чтобы Елена Павловна снисходительно ухмыльнулась: «Всё равно мало». Или чтобы Марина, сестра мужа, хмыкнула и сказала: «Ты лучше детей рожай, а квартира потом как-нибудь найдётся».
И точно, как по заказу, Марина заговорила. Села сбоку, вся в ярко-красном, новая сумка на коленях, явно дорогая.
— Ксюша, ну что ж вы так всё откладываете? — с хитрой улыбкой произнесла она. — Родила бы уже, было бы для кого стараться.
— Ага, — Ксения едва заметно улыбнулась уголком рта. — А в съёмной однушке с младенцем — это как удобно, по-твоему?
— Мы же в коммуналках жили, и ничего, — с гордостью вставила Елена Павловна. — Вы — поколение слабаков. Комфорта захотелось.
Станислав неловко поёрзал, сделал вид, что подливает всем шампанского. Когда мать и сестра накидываются на Ксению, он растворяется. Маленький мальчик, которому проще спрятаться за диваном, чем сказать хоть слово.
Ксения поймала себя на мысли: сидит здесь как гостья, хотя должна чувствовать себя частью семьи. Но Елена Павловна смотрела на неё так, будто Ксюша — соседка по даче, у которой постоянно одалживают то соль, то ведро, но никогда не приглашают «по душам».
Она сделала глоток вина и попыталась перевести разговор.
— У нас на работе недавно проект закрыли. Я премию получила.
— О, поздравляю! — Марина тут же вытянула шею. — И сколько?
— Да нормально, — уклончиво сказала Ксения.
— Скажи хоть примерно, — не отставала Марина. — Мне ж для понимания.
— А тебе зачем? — Ксения улыбнулась так, что в уголках глаз появились морщинки. — Может, ещё и пароль от карты дать?
Марина фыркнула. Елена Павловна покачала головой, мол, вот она, молодежь — хамит старшим.
Станислав быстро сменил тему: рассказал анекдот про гаишника, но даже кот не оценил — отвернулся и ушёл в коридор.
Тишина за столом стала вязкой. Ксения чувствовала: сейчас опять начнётся «про детей», «про жильё», «про обязанности жены». И точно — свекровь вздохнула, отложила вилку:
— Знаешь, Ксюша, женщина должна вкладываться в семью. А у тебя всё работа, работа. Муж сидит, одинокий, жены нормальной у него нет.
Ксения кивнула медленно, почти механически. Внутри всё закипело. Сердце колотилось так, что больно дышать. Но она держалась. Ещё чуть-чуть. Ещё потерпеть.
И тут прозвучало то самое. Станислав почесал затылок, не глядя на жену:
— Мам, мы с Маринкой тут подумали… Я им деньги отдам. Ну, из накоплений. Машину купят. А мы потом ещё накопим.
Мир вокруг пошатнулся.
Ксения даже сначала не поняла. Машину? Из их накоплений? Те деньги, которые пять лет собирали на квартиру? Те деньги, ради которых она отказалась от отпуска, новых сапог и нормального телефона?
— Что? — тихо спросила она, будто боялась ослышаться.
— Да ну не кипятись, — махнул рукой муж. — Временно. Им реально надо. У них же дети. Понимаешь?
Марина уже сияла, как лампочка.
— Да, Ксюша, мы потом вернём. Ну или поможем вам тоже. Мы ж семья!
— Семья? — Ксения подняла глаза, голос дрожал, но звучал жёстко. — То есть я пять лет пашу, чтобы вы ездили на машине, а я дальше на маршрутке?
— Не начинай, — Елена Павловна всплеснула руками. — Муж сказал — значит, так будет.
И вот тут Ксения сорвалась.
— Муж? — рассмеялась сухо, нервно, зло. — Муж сказал? А кто его жена? Кто эти деньги копил? Я, между прочим! Я каждый день пахала!
Станислав скрылся за ухмылкой, Марина растерялась, а кот лениво прыгнул на стол и шлёпнул хвостом по бокалу. В воздухе повисло молчание, в котором Ксения впервые за вечер почувствовала, что не просто «жена», а человек, который имеет право на свои решения. И это ощущение было одновременно страшным и освобождающим.
Она резко отодвинула стул, поднялась и толкнула бокал — тот со звоном упал на пол, расплескав остатки вина.
— Всё! Хватит! — крикнула она, голос дрожал, но был полон решимости. — Я вам не банкомат, не девочка для побегушек и не спонсор ваших игрушек!
Свекровь вскочила, Марина закричала:
— Вот хамка! Вот истеричка! — Марина, залившаяся красным, будто только что выиграла чемпионат по наглости.
Станислав вскочил, раскинул руки, как дипломат на переговорах:
— Тихо! Тихо! Ну чего вы… Ксюш, давай потом обсудим…
— Потом? — почти кричала она. — Потом ты ещё дачу им перепишешь? Или свою печень, если попросит?
Тишина в кухне была такой плотной, что даже телевизор замолчал, словно решил не мешать.
Ксения дышала тяжело, руки дрожали от злости. Ей хотелось разбить всё вокруг — тарелки, стаканы, эту «идеальную» семью в придачу. Но вместо этого она схватила сумку и направилась к двери.
— Ксюш, подожди! — голос мужа прозвучал жалко, растерянно.
Она обернулась на секунду. В глазах свекрови — торжество, в глазах Марины — злорадство. А в глазах мужа — пустота.
— Поздно, — сказала она и вышла.
Дверь захлопнулась с таким грохотом, что, наверное, соседям снизу осыпалась штукатурка.
Сначала было странное чувство свободы. Ксения шла по лестнице, сумка в руках, вечерний город шумел, машины сигналили, и казалось: наконец-то. Всё, хватит, точка. Но уже через десять минут на остановке, где пахло перегретым асфальтом и выхлопными газами, пришло новое чувство: «А куда я, собственно, иду? И что теперь?»
Она сняла студию на окраине. Маленькая, 18 квадратов, с облупившейся краской на батареях, но зато — тишина. Никто не сидит над душой, не спрашивает «а когда дети», не роется глазами в её кошельке. Сняла — на премию. Пока есть деньги, поживёт. А там — посмотрим.
Первую ночь спала плохо. То во сне слышала голос Елены Павловны, читающей лекцию про «женщина должна вкладываться», то Станислава, бормочущего: «Ну это же временно…» Проснулась в четыре утра, посмотрела на облезлый потолок и разрыдалась. От обиды, злости, от того, что жизнь превратилась в чужой сценарий, где она — просто статист.
Днём звонки посыпались один за другим. Сначала Станислав:
— Ксюш, ну давай поговорим. Ну чего ты? Это же не конец света. — голос жалкий, как будто пытался подлечить разбитое стекло.
— А что это, по-твоему? — прижала телефон к уху, стоя у окна с чашкой растворимого кофе. — Я пять лет экономила, а ты решил отдать всё маме и сестре. Без меня. Это как называется?
— Ну они же семья… — бормотал он.
— А я кто? — перебила она. — Я у тебя кто? Соседка по съёмной?
Он замолчал. Мямлил что-то про «надо помогать родным», но она бросила трубку.
Через час звонок — свекровь. Голос холодный, властный, как у школьной учительницы, которой надоела тупая классная девчонка:
— Ксения, ты ведёшь себя несерьёзно. Уходить из семьи из-за каких-то денег — это детство.
— Из-за каких-то денег? — Ксения рассмеялась. — Это из-за квартиры. Моей жизни. Моего будущего.
— Будущее у женщины одно: муж и дети, — отрезала Елена Павловна. — А деньги… сегодня есть, завтра нет. А семья — это навсегда.
— Да, конечно, навсегда. Пока сын живёт у тебя под крылом, а ты решаешь, куда ему шагать и с кем спать.
— Ах вот как… — свекровь помолчала, зловеще. — Знаешь что, милая. Таких, как ты, у моего сына может быть сколько угодно. А мать у него одна.
Щёлк — и тишина.
Ксения сидела с телефоном в руках и чувствовала, как внутри всё сжимается. Всё предельно ясно: у этой семьи она чужая. Она враг.
Вечером Марина написала в мессенджер. С смайликами, с ехидной интонацией, даже не скрываясь:
«Спасибо, что не удержала деньги! Машину уже забронировали! Кстати, если надумаешь рожать — пусть твои родители помогают. Мы своих уже нагрузили достаточно 😉»
Ксения смотрела на смайлик и думала: вот оно настоящее лицо. Вот ради кого она экономила, ради кого муж предал их мечту.
Руки дрожали от злости. Она швырнула телефон на кровать и осознала: либо сдаётся, вернётся и до конца жизни слушает насмешки, либо меняет всё сама.
На следующий день Ксения взяла отгул. С утра пошла в банк. Отдельные накопления — премии, мелкие подработки, что она прятала даже от мужа. Немного, но хватит, чтобы закрепить хотя бы часть будущего. Вклад оформила только на своё имя. Бумажка в руках грела, как бронежилет.
А вечером появился он. На пороге её студии, с виноватой улыбкой и пакетом — тортик и шампанское.
— Ну не дуйся, — начал Станислав, переминаясь. — Я всё понял. Мы можем вернуть. Машину они купят, ну и что? Потом же вернут.
— Потом? — Ксения скрестила руки на груди. — Сколько раз ты слышал слово «потом» от своей матери?
— Ну ты перегибаешь… — он попытался улыбнуться.
— А ты — предал. — голос стал колючим.
Он шагнул ближе, протянул руки.
— Ксюш, я тебя люблю. Ну прости меня, дурака. Я же ради семьи хотел…
— Ради семьи? — её глаза сверкнули. — А я — это не семья, да?
Он опустил глаза. И это молчание оказалось громче любых слов.
Ксения вдруг поняла: нет. Он не изменится. Всегда будет маменькиным сынком, сначала думая, как угодить им, а потом уже ей.
Она подошла к шкафу, достала сумку и начала складывать вещи. Резко, решительно, как хирург на операции. Джинсы, свитер, документы, косметичка — всё летело внутрь чемодана.
— Ксюш, ты чего? — он подпрыгнул, пытаясь выхватить сумку. — Это что за дурацкая истерика?
— Отпусти.
— Да подожди ты, давай спокойно…
Он схватил её за руки, но она выдернулась.
— Отпусти, я сказала! — её крик разрезал воздух, будто ножом.
Вещи сыпались на пол, застёжки хлопали, чемодан распахнулся. Она металась по комнате, он пытался удержать, остановить, но только злился ещё сильнее.
— Да ты истеричка! — выкрикнул он. И это стало последней каплей.
Ксения размахнулась и со всей силы ударила его по щеке.
Тишина. Он отшатнулся, держась за лицо. Она дышала тяжело, сердце колотилось так, что казалось, сейчас выскочит наружу.
— Вот и всё, Слава, — сказала она тихо, но твёрдо. — Кончено.
Он хотел что-то сказать, но слова застряли. Выглядел растерянным, маленьким, чужим.
Ксения застегнула чемодан и вышла. Дверь хлопнула, оставив его одного — с тортиком, шампанским и красной полосой на щеке.
На улице воздух был густой, тёплый, с запахом бензина и пыли. Она шла к остановке и чувствовала: назад пути нет. Шаг, который она сделала, был шагом навсегда.
И впервые за много лет Ксения улыбнулась. Пусть горько, сквозь слёзы, но искренне.
Прошла неделя. Ксения привыкла к своей маленькой студии: к жёсткому дивану, к чайнику, который гремел как трактор, к соседям, вечно орущим за стенкой. Но это была её территория. Её маленькая крепость. Здесь никто не имел права командовать.
Станислав звонил каждый день. То умолял вернуться, то грозился: «Если ты не пойдёшь на примирение, мама в суд подаст, будешь без копейки». Ксения слушала, закатывала глаза и бросала трубку.
Но однажды вечером он появился снова. На этот раз — с мамой и Мариной. Без предупреждения. Постучали, и когда она открыла, Елена Павловна шагнула в квартиру так, будто это её собственность.
— Ну что, нагулялась? — сказала она, оглядывая крошечную студию с видом инспектора по надзору за санитарией. — Позор. Женщина должна жить с мужем, а не по углам.
Марина зашла следом, держа в руках какие-то бумаги, с ухмылкой «я всё знаю и буду троллить». Станислав плёлся сзади, мял кепку, как школьник на линейке.
— Мы тут с адвокатом посоветовались, — начала Марина. — Деньги на квартиру копились общие, так что ты не имеешь права их удерживать. Мы потребуем их назад.
— Да хоть в прокуратуру идите, — Ксения встала прямо, скрестив руки. — Деньги, которые я положила на свой вклад, заработала я. Премия, переработки — всё моё. А ваше — вот он, — кивнула на Станислава. — Берите, пользуйтесь.
Станислав вздрогнул, открыл рот, но слова застряли. Елена Павловна шагнула ближе, глаза сверкали, как у хищника.
— Ты вообще головой думаешь? Семью рушишь! У моего сына одна жизнь, а ты её ломаешь!
— А он мою уже сломал, — голос Ксении был твёрдым, как сталь. — Ты пять лет сидела у нас на шее, а теперь хочешь ещё и будущее забрать. Нет, Елена Павловна. Это конец.
Марина скривилась.
— Да кто ты вообще такая? Ты никто. Без нас с голоду сдохнешь.
Ксения медленно подошла к двери, распахнула её и показала рукой на выход.
— Вот там — улица. Вот туда идите. Все.
Свекровь вспыхнула.
— Ты с ума сошла? Это квартира моего сына, я имею право здесь быть!
Ксения рассмеялась — коротко, зло.
— Неправда. Договор аренды на мне. А сын твой — пока ещё мой муж, но уже бывший в проекте. И развод я подаю завтра.
Марина хотела что-то выкрикнуть, но Ксения резко повысила голос:
— Вон!
И впервые за всё время они подчинились. Елена Павловна что-то шипела себе под нос, Марина закатила глаза, Станислав выглядел так, будто готов был расплакаться. Но они ушли.
Дверь захлопнулась, и в квартире воцарилась тишина.
Ксения облокотилась о стену и выдохнула. Мир вокруг будто очистился. Она больше не была чужой в собственной жизни.
На следующий день подала на развод. Без скандалов, без истерик. По закону всё их общее имущество — пустая съёмная квартира и пара старых стульев. Делить было нечего.
А её премия и вклад остались с ней. Маленький, но твёрдый фундамент будущего.
Через месяц Ксения шла по улице с пачкой документов в сумке. Развод состоялся. Станислав вернулся к маме. Марина каталась на новой машине. Всё честно. Каждый получил то, чего хотел.
А она получила главное: свободу.
И вдруг Ксения поймала себя на мысли, что больше не страшно. Впереди — пустота, но она своя. Не чужая. И именно в этом была её победа.
— Я не буду больше тебе помогать, дочка! Хочешь тянуть на себе и дальше своего мужа и троих сыновей – тяни! Но помощи от меня больше не будет