— Ах, значит, мой суп для тебя — помои, а мамины котлетки — шедевр кулинарии? Ну так и жри у своей мамочки, а ко мне за стол больше не садись

— Нет, ну это опять не то! Света, ты издеваешься? Я же просил тебя, как мама делает! А это что? Вода какая-то, а не борщ.

Света медленно подняла глаза от своей тарелки. Она ещё даже не успела притронуться к еде. После десятичасового рабочего дня, забитого отчётами, звонками и нервотрёпкой с начальством, она два часа провела на ногах у раскалённой плиты. Резала свеклу, пассеровала морковь с луком, обжаривала мясо, натирала чеснок — всё для того, чтобы приготовить этот самый, чертов, борщ. Густой, наваристый, с куском хорошей говядины, купленной на рынке. Она хотела сделать маленький семейный праздник в обычный вторник. Хотела порадовать мужа.

Игорь же сидел напротив, брезгливо ковыряя ложкой в тарелке, словно ему подсунули баланду в тюремной столовой. Его лицо, холёное и отдохнувшее после целого дня у телевизора и компьютера, скривилось в гримасе вселенского страдания. Он подцепил кусок мяса, покрутил его перед глазами и с отвращением бросил обратно в тарелку, отчего красные жирные брызги полетели на чистую скатерть.

— Мясо — резина. Картошка развалилась. Капуста хрустит. Ты его вообще солила? Я не понимаю, что сложного в том, чтобы просто сварить нормальный суп? Вот мама у меня когда варит… — он мечтательно закатил глаза. — Это же песня! Мясо во рту тает, бульон прозрачный, как слеза, но в то же время густой, ложка стоит! Аромат на весь подъезд! Вот это — борщ! А это… это какие-то помои.

Света молчала. Она смотрела на него, и внутри неё что-то медленно остывало, превращаясь в кусок льда. Она слышала эту песню уже сотни раз. Её котлеты были сухими, а мамины — сочными. Её пюре было с комками, а мамино — воздушным. Её блины были толстыми, а мамины — кружевными. Каждое блюдо, к которому она прикасалась, проходило строгий контроль качества и неизменно проигрывало в сравнении с кулинарными шедеврами Галины Ивановны. При этом сам Игорь не мог отличить укроп от петрушки и считал верхом своего поварского искусства заваривание лапши из пакетика.

Он, не дождавшись от неё реакции, решил перейти в наступление. Достал из кармана телефон и с видом профессора, собирающегося прочитать лекцию нерадивому студенту, начал тыкать пальцем в экран.

— Так, всё, моё терпение лопнуло. Я сейчас маме позвоню, и она тебе, под диктовку, расскажет, как готовить. Включай громкую связь, будешь записывать. Может, хоть с сотого раза научишься.

Это был удар под дых. Не просто критика, а публичное унижение. Он собирался устроить ей экзамен с привлечением своей матери в качестве главного судьи. Света смотрела, как его палец нажимает на кнопку вызова, как на экране появляется фотография улыбающейся Галины Ивановны. Она услышала первый гудок, второй… В этот момент что-то внутри неё щёлкнуло. Громко, окончательно, бесповоротно.

Он не успел ничего понять. Не поднимая шума, не говоря ни слова, она спокойно встала из-за стола. Её движения были плавными, почти гипнотическими. Она подошла к плите, на которой всё ещё стояла большая, пятилитровая кастрюля с дымящимся борщом — гордостью её двухчасового труда. Прихватила её полотенцем за ручки. Игорь смотрел на неё с недоумением, всё ещё держа телефон у уха.

— Ма, привет! Ты не занята? Тут Свете твоя помощь нужна… — начал он, но осекся на полуслове.

Света, не глядя на него, пронесла тяжёлую кастрюлю через всю кухню и зашла в тесный туалет. Игорь, разинув рот, наблюдал за этим странным маршрутом. А потом он услышал звук. Громкий, булькающий, отвратительный звук. Звук того, как пять литров густого, наваристого супа, с мясом, овощами и её стараниями, выливаются прямо в унитаз. Она вылила всё. До последней капли. Затем нажала на кнопку слива. Белый фаянсовый друг жадно чавкнул, закрутил в водовороте ошмётки капусты и свёклы и поглотил их без остатка.

Она вышла из туалета с пустой кастрюлей в руках, поставила её с грохотом в раковину и только после этого повернулась к мужу. Он сидел с телефоном в руке, из которого доносился недоумевающий голос его матери: «Игорь, что там у вас происходит? Алло?». Но он не слышал. Он смотрел на Свету широко раскрытыми, обалдевшими глазами, в которых плескался ужас и полное непонимание происходящего.

Игорь наконец очнулся. Он с грохотом бросил телефон на стол, откуда всё ещё доносилось обеспокоенное «Игорёша, что случилось?», и вскочил. Его лицо из недовольно-кислого превратилось в пунцовое, искажённое гневом.

— Ты что творишь, дура?! Ты в своём уме?! Я есть хочу! Ты зачем еду в унитаз вылила?!

Он надвигался на неё, размахивая руками, ожидая, видимо, что она испугается, начнёт оправдываться или плакать. Но Света стояла неподвижно, как гранитная скала. Её спокойствие пугало гораздо больше, чем любые крики. Она смотрела на него холодным, оценивающим взглядом, будто видела впервые.

— Ты есть хочешь? — переспросила она ровным, безэмоциональным голосом. — Так в чём проблема? Езжай к маме. У неё, ты сам сказал, и борщ — песня, и мясо во рту тает. Она тебе с радостью нальёт тарелочку, а может, и две. А мои помои, как ты выразился, теперь будут отправляться сразу по назначению, минуя твой драгоценный желудок.

Это заявление, произнесённое без капли истерики, ошеломило его сильнее, чем поступок с кастрюлей. Он замер на полпути, пытаясь осознать услышанное.

— Ты… ты что несёшь? Я твой муж! Ты обязана меня кормить!

Света издала короткий, сухой смешок, лишенный всякого веселья.

— Обязана? Где это написано? В трудовом договоре, который я не подписывала? С этой секунды, Игорь, я тебе ничего не обязана. Кухня закрыта. Навсегда. Для тебя.

И, не дожидаясь его ответа, она приступила к действиям. Решительно распахнула дверцу холодильника. Внутри, как на витрине гастронома, лежали плоды её последних походов по магазинам. Аккуратно упакованный кусок мраморной говядины, купленный для воскресного ужина. Дорогая сыровяленая колбаса, которую она так любила к утреннему кофе. Несколько видов сыра — пармезан, бри, дорблю. Свежие овощи, отборные помидоры, хрустящие огурцы. Упаковки греческого йогурта. Всё это было куплено на её деньги, с её зарплаты, которая, к слову, была почти вдвое больше его.

На глазах у изумлённого Игоря она начала методично, без суеты, вытаскивать всё это богатство и складывать на стол. Он смотрел, как исчезают из холодильника привычные продукты, и не мог произнести ни слова. Его мозг отказывался верить в реальность происходящего.

Света достала из шкафа несколько больших пакетов и начала упаковывать в них еду. Мясо, колбаса, сыры, овощи, фрукты, йогурты, даже баночка дорогого оливкового масла и пачка хорошего кофе — всё отправилось в пакеты. Когда она закончила, полки холодильника сиротливо опустели. На них остались только его трофеи: пачка дешёвых сосисок с сомнительным составом, полбутылки острого кетчупа, начатая банка маринованных огурцов и одинокий, уже начавший подсыхать, кусок нарезного батона.

— Вот, — она кивком указала на скудный натюрморт. — Это твоё. На это ты заработал. Этим и питайся. Приятного аппетита.

Взяв в обе руки тяжёлые пакеты, она прошла мимо оцепеневшего мужа и направилась к балкону. Скрипнула дверь, затем раздался щелчок замка, который она демонстративно повернула на два оборота. Ключ она вынула и положила себе в карман.

Тут до Игоря, кажется, окончательно дошёл весь масштаб катастрофы.

— Ах ты стерва! — взревел он, и его кулак с силой опустился на кухонный стол. Тарелки подпрыгнули. — Ты что удумала?! Морить меня голодом?!

Он сделал шаг в её сторону, его лицо было перекошено от ярости. Но Света, вместо того чтобы отступить, сделала шаг ему навстречу. В её руке как-то сама собой оказалась тяжёлая чугунная сковорода, стоявшая на плите. Она подняла её на уровень его лица, держа крепко, как оружие.

— Ещё одно движение в мою сторону, — прошипела она так тихо, что это прозвучало страшнее любого крика, — и эта сковородка будет надета тебе на твою пустую голову. Проверим, что крепче — чугун или твои кости.

Игорь замер. В её глазах он не увидел ни страха, ни блефа. Только холодную, твёрдую решимость. Он смотрел то на сковороду, то в её глаза и понимал, что она не шутит. Он отступил на шаг, потом на второй, бормоча проклятия. Поняв, что силового аргумента у него нет, а еды в доме больше не предвидится, он схватил со стула свою куртку.

— Да пошла ты! — выплюнул он, обуваясь в коридоре. — Я к маме уеду! Там меня хоть за человека считают! Посмотрим, как ты тут одна завоешь!

— Скатертью дорога, — бросила она ему в спину, даже не повернув головы. — Передавай привет Галине Ивановне.

Он хлопнул дверью, но этот звук не произвёл на неё никакого впечатления. Света положила сковороду на место, прошла в комнату, взяла в руки телефон и, найдя номер любимой пиццерии, заказала самую большую, самую дорогую пиццу с двойным сыром и пепперони. А потом села в кресло и впервые за много месяцев почувствовала, как ей становится легко дышать.

Света не ошиблась. На следующий день, ближе к обеду, в дверь позвонили. Звонок был нетерпеливым и требовательным, будто за дверью стоял не просто гость, а человек, обладающий безусловным правом войти. Света посмотрела в глазок. Картина была ожидаемой: Игорь, с помятым после ночёвки на материнском диване лицом, и рядом с ним — сама Галина Ивановна. Она стояла, выпрямив спину, как полководец перед решающим сражением. Её лицо выражало смесь праведного гнева и материнской скорби. В руке она сжимала большой пластиковый контейнер, который, очевидно, был тактическим резервом — провизией для «голодающего» сына.

Света не спешила открывать. Она дала им позвонить ещё дважды, наслаждаясь их растущим нетерпением. Наконец, она медленно повернула ключ в замке и распахнула дверь, но сама осталась стоять в проёме, преграждая им путь.

— Чего надо? — спросила она так, будто видела их впервые в жизни.

Галина Ивановна аж задохнулась от такой наглости. Она попыталась отодвинуть Свету и прорваться в квартиру. — Это что ещё за вопросы? Пусти немедленно! Я пришла посмотреть, в каких условиях мой сын живёт! Игорёша мне всё рассказал! Ты совсем совесть потеряла, над мужем издеваться? Голодом его морить!

— Я ни над кем не издеваюсь, — спокойно парировала Света, не сдвигаясь с места. — А ваш Игорёша — взрослый мальчик, у него есть руки и ноги. Захочет есть — приготовит. Или закажет. Или, в конце концов, сходит к вам. Что он, собственно, и сделал. Проблема решена.

Игорь, стоявший за спиной матери, набрался храбрости и подал голос:

— Света, прекрати этот цирк! Мама пришла нас помирить! А ты как собака на цепи кидаешься!

— Мирить нас не надо. И кидаться на меня тоже, Галина Ивановна, — Света перевела ледяной взгляд на свекровь, которая снова попыталась её оттолкнуть. — Это моя квартира, и я решаю, кому входить, а кому нет.

Но Галина Ивановна была не из тех, кто отступает. Собрав все силы, она решительно шагнула вперёд, буквально впечатав невестку в стену коридора, и победоносно прошествовала на кухню. Игорь прошмыгнул следом.

— Вот! Вот, мама, смотри! — он театральным жестом распахнул дверцу холодильника. — Видишь?! Пусто! Мышь повесилась! Она всё спрятала!

Галина Ивановна заглянула внутрь, и её лицо исказилось от ужаса, будто она заглянула в бездну. Вид одиноких сосисок и засохшего батона подтверждал самые страшные рассказы сына.

— Господи! Да это же геноцид какой-то! — всплеснула она руками. — Ребёнка голодом заморить решила! Где продукты, ирод?! Куда ты всё дела?

— Там, где им самое место, — Света, потирая ушибленное плечо, вошла на кухню. — На балконе. И это мои продукты, купленные на мои деньги.

— Ах, на твои деньги?! — взвилась Галина Ивановна. — А то, что мой сын на тебя лучшие годы потратил, это не в счёт?! Он работает, семью обеспечивает! Света криво усмехнулась. «Обеспечивает», — подумала она, вспоминая его скромную зарплату, большая часть которой уходила на компьютерные игры и пиво с друзьями.

Не обращая больше на Свету внимания, Галина Ивановна решительно направилась к балконной двери. Дёрнула ручку — заперто.

— Открывай! — приказала она.

— Не открою.

— Я сказала, открывай! Я сейчас эту дверь выломаю!

Галина Ивановна действительно принялась трясти хлипкую пластиковую дверь, но та не поддавалась. Поняв тщетность своих усилий, она сменила тактику. С победным видом она поставила на стол принесённый с собой контейнер.

— Ничего! Мой сын голодным не останется, пока я жива! Я ему котлеток принесла. Своих, домашних! Не то что некоторые…

Она открыла крышку. По кухне поплыл густой, жирный запах жареного лука и мяса. В контейнере, плотно прижавшись друг к другу, лежали двенадцать идеально круглых, румяных котлет. Это был её кулинарный флагман, её главное оружие. Она взяла тарелку, выложила на неё три штуки и сунула в микроволновку.

— Вот, сыночка, сейчас подогреется, и поешь по-человечески, — проворковала она, погладив Игоря по плечу. — А ты, — она повернулась к Свете, её голос снова стал стальным, — смотри и учись, как надо о муже заботиться. А то развела тут бардак, кастрюли грязные, едой не пахнет! Стыдоба!

Микроволновка пискнула, известив об окончании операции по спасению «голодающего». Галина Ивановна с триумфальным видом достала тарелку с дымящимися, источающими аромат котлетами и торжественно водрузила её на стол прямо перед Игорем. Он тут же схватил вилку, его глаза заблестели в предвкушении. Это был их момент триумфа. Момент, когда они наглядно продемонстрировали Свете её никчёмность как хозяйки и как жены.

Игорь уже поднёс вилку к первой котлете, собираясь отломить сочный кусок. Но он не успел. В этот самый момент Света сделала шаг к столу. Её лицо было абсолютно спокойным, даже отстранённым. И это спокойствие было страшнее любой бури.

Стремительным, почти незаметным движением Света выхватила тарелку с котлетами прямо из-под носа Игоря. Он удивлённо моргнул, его вилка со скрежетом царапнула пустую столешницу. Галина Ивановна, застывшая с самодовольной улыбкой, не сразу поняла, что произошло. Секунду на кухне царила недоумённая тишина.

А потом началось нечто, не поддающееся логике обычного семейного скандала.

Света не кричала. Она не била посуду. Её лицо оставалось непроницаемым, как маска. Она взяла в руку первую котлету — горячую, сочащуюся жиром. И с методичной, холодной яростью размазала её по идеально белому глянцевому фасаду кухонного шкафчика над раковиной. По белоснежной поверхности расплылось уродливое коричневое пятно с вкраплениями лука и хлебного мякиша.

— Ты… ты что делаешь?! — первой очнулась Галина Ивановна. Её голос сорвался на визг.

Игорь вскочил, пытаясь перехватить тарелку, но Света ловко увернулась. Вторая котлета полетела на дверцу холодильника, оставив жирный след прямо под магнитиком из Турции, который они привезли из своего медового месяца. Она взяла третью и, подойдя к Игорю вплотную, медленно, с нажимом, втёрла её в чистую белую футболку на его груди. Он отшатнулся, глядя на расплывающееся на ткани сальное пятно, как на смертельную рану.

— Ах, значит, мой суп для тебя — помои, а мамины котлетки — шедевр кулинарии? Ну так и жри у своей мамочки, а ко мне за стол больше не садись! Я не нанималась служанкой, чтобы выслушивать твоё нытьё!

Эта фраза, произнесённая ровным, почти безжизненным голосом, наконец прозвучала вслух. Это не был крик отчаяния. Это был приговор.

Галина Ивановна бросилась к ней, пытаясь вырвать тарелку — своё кулинарное знамя, которое сейчас подвергалось такому чудовищному глумлению.

— Перестань, бешеная! Это же еда! Мои котлеты!

Но Света была неудержима. Она оттолкнула свекровь и продолжила своё дело. Четвёртая котлета была размазана по стеклу микроволновки. Пятая — по плитке кухонного фартука. Шестая… шестую она с силой впечатала прямо в ошарашенное лицо Игоря, который снова попытался её остановить. Куски мяса и жир прилипли к его щеке и подбородку. Он замер, не в силах поверить в происходящее, чувствуя на лице тепло и отвратительную склизкую текстуру.

Галина Ивановна издала звук, похожий на вой сирены. Она смотрела не на сына, не на Свету. Она смотрела на свои котлеты, превращённые в грязные пятна на мебели и одежде. Для неё это было равносильно сожжению иконы. Её труд, её любовь, её главное доказательство превосходства — всё было растоптано и унижено.

Света действовала как автомат. Седьмая, восьмая, девятая котлеты превратились в грязные мазки на кухонных поверхностях. Десятая и одиннадцатая полетели на пол, оставив жирные шлепки на светлом ламинате. Осталась последняя, двенадцатая. Самая румяная, самая аппетитная. Света взяла её двумя пальцами, подошла к застывшему в ступоре Игорю, который всё ещё пытался оттереть лицо, оттянула ворот его футболки и с силой запихнула котлету ему за шиворот.

— На, подавись своим шедевром! — выплюнула она.

Игорь взвыл — не столько от боли, сколько от унижения и омерзения, чувствуя, как горячий жир стекает по его спине.

В этот момент Галина Ивановна, кажется, обрела дар речи.

— Неблагодарная тварь! Да я тебя… — она замахнулась на Свету своей сумкой.

Но Света была уже в коридоре. Она распахнула входную дверь.

— Вон! — её голос впервые за всё это время сорвался на крик. Настоящий, сильный, идущий из самой глубины души. — Вон отсюда, оба!

Она схватила Игоря за шкирку, как нашкодившего щенка, и с силой вытолкала его на лестничную площадку. Он споткнулся и едва не упал. Следом за ним, пятясь и изрыгая проклятия, вышла Галина Ивановна.

— Мы это так не оставим! Ты ещё пожалеешь!

— Пошла вон! — крикнула Света и схватила с кухонного стола пустой пластиковый контейнер. Он с оглушительным треском ударился о закрывающуюся дверь и отскочил к ногам Галины Ивановны.

Света захлопнула дверь и повернула ключ в замке. Потом ещё раз. И ещё раз, до упора. Она прислонилась спиной к двери, тяжело дыша. С лестничной клетки доносились приглушённые вопли Игоря и его матери. Но она их уже не слышала.

Она медленно прошла на кухню. Остановилась посреди комнаты и обвела взглядом поле битвы. Жирные пятна на белоснежной мебели, размазанные остатки котлет на полу, на холодильнике, на стене. Запах жареного лука смешался с запахом ненависти. Это был уже не её дом. Это было руинами её прошлой жизни. И, глядя на этот котлетный апокалипсис, она впервые за долгие годы не чувствовала ничего, кроме оглушительной, звенящей пустоты и странного, извращённого облегчения. Война была окончена. Все проиграли…