— Ты в своём уме вообще?! — голос Романа сорвался, как растянутая струна. Он даже не поверил, что это крикнул он сам, — но крик вышел, как удар. Только что хлопнула дверь, и по лестничной площадке ушёл стук каблуков его матери.
Алина стояла у кухонного стола, придерживая рукой кружку, будто боялась уронить. Чай давно остыл. Дрожали даже пальцы.
— Я защитила себя, — сказала она тихо, глухо, будто через вату.
— Ты выставила мою мать из квартиры, — Роман ударил ладонью по спинке стула. — Просто выставила. Как будто она тебе никто.
— Она сама так себя вела, как будто я никто, — Алина подняла глаза. Они были красные, но не от слёз — от усталости. — Рома, я три месяца терпела. Три. Когда она называла меня бездельницей, когда проверяла, что я покупаю, когда открывала наши шкафы, будто хозяйка. Но сегодня… сегодня она сказала, что эта квартира ей по праву «должна перейти». Ты слышал?!
— Она этого не говорила! — выкрикнул он.
— Она это намекала каждый день. А сегодня — сказала. Прямым текстом. С угрозой, что если я «не поумнею», она сделает так, чтобы меня здесь не было.
Роман на секунду застыл. Будто хотел что-то вспомнить, но затем отмахнулся:
— Ты перегибаешь. Ты просто не можешь найти с ней общий язык.
Алина резко поставила кружку на стол. Звук был звонким, неприятным.
— Общий язык? Ром, она выносила мне мозг, пока ты по десять часов сидел на работе. Она влезала в наш уклад так, будто это её дом. И ты всё это время делал вид, что не замечаешь.
В кухне осела тишина. За окном проехал трамвай, звеня и шипя, как старый чайник. На верхнем этаже кто-то хлопнул дверью.
Роман сел, устало потер лицо.
— Я между вами разрываюсь, — сказал он. — Я устал. Я не знаю, что делать. Вы обе как две противоположные стороны…
— Я просто хочу жить спокойно, — перебила Алина. — Не воевать за своё же пространство.
Он ничего не ответил.
Неделя после отъезда Галины Петровны тянулась вязко, неприятно, как февральская слякоть. Вроде всё тише, но дома — будто пусто, липко, неправильно.
Алина просыпалась по утрам без запаха кофе — раньше Роман всегда ставил турку первым делом. Теперь она слышала только тишину. И эту тишину невозможно было выносить.
Роман стал задерживаться на работе. Слишком долго, слишком часто.
— Поздно пришёл, — сказала Алина однажды, когда он тихо вошёл после полуночи.
— Производственное собрание, — бросил он, даже не разувшись.
— До двенадцати?
— Не начинай.
Она стиснула зубы.
— Я не начинаю. Просто спрашиваю, что с нами происходит. Тебя нет целыми днями, дома ты как гость. Ты отдаляешься.
— Может, это и правильно, — тихо сказал он, не глядя на неё. — Мы оба вымотались.
— Ты сейчас серьёзно?
Он кивнул, устало.
— В этой квартире даже воздух тяжёлый. Всё напоминает о скандалах. О маминых придирках. О твоих упрёках. О моём бессилии.
— Это я виновата? — Алина будто удар почувствовала.
— Я не сказал, что виновата ты, — раздражённо бросил он. — Но и святой тут никто не был.
Она отвернулась, чтобы он не видел, как её лицо исказилось.
— Ладно, — выдохнула она. — Я к подруге поеду на выходные. Может, правда, надо разойтись на несколько дней.
Он только кивнул.
Когда она вернулась вечером в воскресенье, что-то было не так. Едва она открыла дверь, как почувствовала чужой запах — сладковатый, лёгкий, совсем не её. И ещё один — мужской аромат, слишком свежий для человека, который должен сидеть дома уже пару часов.
Алина расстегнула куртку, и в груди что-то похолодело.
В ванной — чужая зубная щётка. Розовая. Новая.
Она застыла на месте.
— Ты… уже пришла, — голос Романа звучал из спальни. Он вышел, смущённо почесал затылок. — Я думал, ты позже придёшь.
— Вижу, — Алина кивнула в сторону ванной. — У вас тут… компания была?
— Это не то, что ты думаешь, — пробормотал он.
— Конечно. Прям классическая фраза, — сказала она сухо. — Тогда объясни. Чья щётка?
Пауза.
— Коллеги. У неё сложный период. Она… пришла поговорить.
Алина фыркнула.
— С щёткой?
Он отвёл глаза.
— Она сама принесла.
— Значит, чувствует себя здесь уверенно.
Он снова промолчал. И это молчание подтвердило больше, чем любые слова.
Той ночью Алина сидела на кухне до рассвета. Смотрела в окно, на жёлтые фонари, отражённые в лужах на дворе, и думала, где именно их жизнь дала трещину. Когда они перестали быть командой.
Когда-то они могли вечером спорить, надо ли покупать новый диван, или смеяться над тем, кто выносил мусор. Теперь они — соседи, случайные, не свои.
Телефон вибрировал — сообщение от Романа: «Надо поговорить. Завтра».
Утром он сел за стол, бледный, небритый, будто ночь провёл не дома.
— Нам нужно пожить отдельно, — сказал он сразу, без предисловий.
— Это развод? — спросила Алина.
— Нет, я… я хочу паузу.
Она рассмеялась, горько.
— Пауза для чего? Пока твоя коллега подберёт новую розовую щётку?
— Али, хватит! — он вскочил. — Я больше так не могу. Мы оба устали. Мы друг друга загнали в угол.
— Я тебе мешала жить? — её голос дрогнул. — Пока твоя мать выносила мне мозг, я держалась только ради нас. А ты? Ты просто отступил.
Он опустил глаза.
— Я не могу это тянуть. Давай каждый немного побудет один.
Она стояла, смотрела на него и чувствовала, как внутри что-то тихо отмирает.
— Хорошо, — сказала наконец. — Тогда уходи сейчас. И не называй это паузой.
Он застыл, будто не ждал такого.
— Али…
— Иди, Ром. По-настоящему.
Мать Романа жила теперь в съёмной комнате на окраине. Скромно, дешёвые обои, старый ковёр, чайник, который свистел громче поезда. Роман иногда приезжал — не из любви, скорее из долга.
— Я же ничего не просила, — говорила она, глядя поверх кружки дешёвого растворимого кофе. — Только чтобы сын не забывал мать. А ты меня бросил ради своей жены.
— Мам, не надо снова, — устало говорил он.
— Она тебя изменила. Ты раньше был мягкий, добрый. А теперь… чужой. Это она между нами стену поставила!
— Она никому ничего не ставила, — тихо возражал он. — Мы сами не справились.
Галина Петровна резко повернулась к окну.
— Конечно. Конечно, виновата опять я.
Он только тяжело вздыхал.
Алина тем временем начала новую жизнь. Не такую, о какой мечтала, но новую. Нашла работу в небольшом агентстве недвижимости, втянулась в рутину.
Утром — зеркальце, тушь, короткое «держись». Днём — показы квартир, клиенты, бесконечные звонки. Вечером — пустая квартира, где всё напоминает о старых разговорах.
Даже фиалки на подоконнике будто смотрели укоризненно.
Иногда она проходила мимо дома, где они жили, будто случайно. Смотрела на знакомые окна, на балкон с их старой антенной. Как будто хотела убедиться, что всё это правда было.
Она не звонила Роману. Он — тоже.
Весна пришла не с солнцем, а с ветром и мокрым снегом, который никак не хотел таять. Из-за этого всё казалось ещё тяжелее, будто город сам тянул назад.
Однажды вечером Алина, возвращаясь домой, заметила на пороге чужие мужские ботинки. Тяжёлые, крепкие, явно не городские.
Она вошла — на кухне сидел Роман.
Он держал в руках кружку, поникший, будто его кто-то поставил на паузу.
— Привет, — сказал он, подняв глаза. — Я… хотел поговорить.
Алина молчала. Сняла куртку, поставила сумку.
— Что случилось? — спросила она ровно.
— Мама вернулась к тем же замашкам, — сказал он, опустив голову. — Я ей снял квартиру поближе, носил продукты, помогал с оплатами… А она решила, что ей «со мной так удобнее». Без спроса приехала к моему новому месту, заявилась, устроила скандал соседям. Говорит, что я обязан её пустить обратно.
Алина устало прикрыла глаза.
— И ты, как обычно, не знаешь, что делать?
— Да, — честно сказал он. — Я в тупике.
— А при чём здесь я?
— Я не за этим пришёл, — он поднял взгляд. — Я… смотрю на тебя и понимаю, что мы слишком много потеряли из-за того, что никто из нас вовремя не сказал: «Стоп, хватит». Я виноват. Я тогда ушёл не потому, что хотел уйти. А потому что не знал, как разорваться между вами двумя.
Алина холодно усмехнулась.
— Так и скажи: между мной и твоей мамой.
— Да, — он не стал отрицать. — Но теперь я понимаю, что так жить нельзя. Я хочу быть самостоятельным, а не мальчиком, которого дёргают за рукав.
Она впервые за долгое время посмотрела прямо ему в глаза.
В них не было жалости. Не было злости. Только взрослая, тяжёлая усталость.
— Зачем ты пришёл? — спросила она.
— Сказать правду, — ответил он. — И спросить… есть ли шанс, что мы сможем попробовать ещё раз.
Она долго молчала. Очень долго. В кухне тикали часы, а на плите тихо бурлил чайник.
Потом сказала:
— Нет.
Он вздрогнул.
— Почему?
— Потому что я больше не могу быть в треугольнике, где ты — сторона, а я — препятствие. Ты должен сначала вырасти, Ром. Настоящим стать. Не для меня — для себя.
Он опустил голову.
Она продолжила:
— И ещё. Я не хочу возвращаться туда, где каждый день боишься, что кто-то посторонний снова переставит твои вещи и скажет, как тебе жить. Я хочу свой дом. Свой мир. Где я решаю.
Он медленно кивнул.
— Понял.
Он встал, на секунду задержал взгляд на её лице и тихо сказал:
— Спасибо, что сказала честно.
Потом ушёл.
Дверь закрылась без хлопка. Тихо.
Весной Алина переставляла фиалки. Пересаживала их в новые горшки, протирала листья, ставила ближе к свету. На этот раз они цвели обильно — крупными лиловыми цветами.
Она смотрела на них и думала, что жизнь действительно может начаться заново. Не с объятий, не с красивых слов. А с того, что в квартире тихо. Свободно. И можно дышать.
Телефон завибрировал.
Сообщение:
«Алина, спасибо за разговор. Он многое расставил по местам. Береги себя. — Р.»
Она перечитала. Подумала.
Удаляла без сомнений.
Поставила телефон экраном вниз, подошла к подоконнику и поправила горшок.
— Всё, — сказала она тихо. — Теперь — правда всё.
И впервые за долгое время почувствовала, как в груди становится легко.
— Я не вернусь домой без кота — сказал мальчик и выбежал со двора