— Да ты просто боишься признаться, что у тебя давно другая! — сказала она так резко, что стакан в его руке дрогнул, звякнул о стол.
Он отшатнулся, будто она ударила. Ноябрьский вечер давил из окна серостью, лампа на кухне мигала — старый патрон, Ольга всё собиралась заменить. Сквозь щель между рамами пробивался холод, и запах сырой улицы смешивался с кипящим на плите супом из пакетной лапши — единственное, что она успела сварить после работы.
— Оль, ты чего несёшь… — Дмитрий опустил глаза, будто надеялся, что если он помолчит, её слова повиснут в воздухе и исчезнут.
— Ничего я не несу, — Ольга сжала пальцы до боли, ногти впились в ладони. — Я всё вижу. По глазам вижу. По тому, как ты телефон прячешь под подушку, когда ложишься. По тому, что по выходным ты «у матери». У матери ты был шесть часов в субботу? И ещё пять в воскресенье?
Он выдохнул, поморщился, отставил стакан.
— У неё давление опять прыгало, я…
— Давление у неё прыгает последние десять лет. Но сейчас, прям чудом, стало прыгать каждый выходной? Удобно, Дим. Очень удобно.
Он резким движением поднялся из-за стола, стул скрипнул.
— Мне надоело это. Ты устроила допрос из-за того, что я прихожу уставший. Ты сама видишь, какой месяц. Конец года, отчёты, клиенты с ума сходят, премии под угрозой. А ты — с подозрениями.
Ольга посмотрела на него так, как никогда раньше. Будто сквозь него, как через стекло.
— Если бы это была работа, ты бы сказал. Но ты лжёшь. Ты даже сейчас врёшь, — и вдруг всё, что она копила неделями, прорвалось. — Ты разве не понимаешь? Я не хочу ловить тебя! Я хочу, чтобы ты сам сказал! Чтобы у нас ещё хоть что-то осталось от уважения!
Он отвернулся, сделал два шага к окну. Молчал. И это молчание было куда громче любого признания.
На стене тикали дешёвые часы — подарок от свекрови. Зловещие, громкие, будто отсчитывали последние секунды их семьи. За дверью, в комнате, сопела Маша — так тихо, будто боялась проснуться в неправильный момент.
— С кем ты? — Ольга произнесла мягче, но от этого слова прозвучали сильнее. — Давно это длится? Хватит играть в тень.
— Оля… — он медленно обернулся, и в его лице она увидела не вину, а бессилие. — Давай завтра поговорим. Я устал, честное слово.
— Завтра, — повторила она. — А сегодня ты что? Не муж? Не человек? Сегодня у тебя нет сил сказать правду?
Он провёл рукой по лицу, будто стирал с кожи лишнюю жизнь.
— Я не готов. Не сегодня.
Ольга усмехнулась. Тихо, сухо, страшно.
— Понятно. Значит, я всё угадала.
Он тяжело сел на край стула, будто рухнул, и наконец выдавил:
— Ничего ты не угадала.
— Тогда скажи. Одно имя. Или скажи «нет». Всего одно слово.
Он молчал. Молчание было ответом.
Она не стала кричать. Не стала выгонять его из дома — сил не было даже на это. Просто прошла в комнату, приоткрыла дверь. Маша лежала поперёк кровати, откинув ручки, как маленькая звёздочка, дышала ровно, тепло. Ольга смотрела на дочь и не понимала: как их семья могла треснуть именно сейчас, когда она, казалось, держалась на Манькиных маленьких ладонях?
Ольга вернулась в кухню и села напротив мужа. Он смотрел в стол — будто там была дыра, через которую можно провалиться.
— Ты понимаешь, — сказала она тихо, — что если это правда, я всё равно узнаю? Через день, через неделю, через месяц.
— Оля… — он поднял глаза, — ты мне веришь?
— Нет. Уже нет.
Он хотел что-то сказать, но замолчал. Потому что не было слов, которые могли бы вернуть назад то, что он разбил. Весь их ноябрь, вся их жизнь — всё рушилось прямо сейчас, тихо и неизбежно.
Так они и сидели — два чужих человека напротив друг друга — пока в подъезде не хлопнула дверь и звук чужих шагов не вернул их к реальности. Дмитрий встал.
— Я пойду спать в зале.
— Да, — сказала Ольга. — Иди.
Когда он закрыл дверь, Ольга подошла к окну. Снизу, от остановки, поднимался сырой городской воздух. Трамвай звякнул — как будто насмешливо. Ольга прислонилась лбом к холодному стеклу. Сердце било в висках. Было ощущение, что в доме кто-то умер — и это был не человек, а будущее.
Она не знала, что увидит утром. Признание? Ложь? Попытку исправить неизправимое? Или наоборот — равнодушие, холод, новый виток обмана.
Утро оказалось чужим. Похожим на то, когда просыпаешься в гостинице: вроде вещи свои, а пространство — нет. Ольга открыла глаза от тишины. Не было привычного звука — тяжёлых шагов Дмитрия в коридоре, его возни на кухне, клацанья посуды. Только гул улицы за окном и легкое сопение Маши.
Она выскользнула из постели, накинула халат, вышла в коридор. На тумбочке, где обычно валялись ключи, лежала аккуратно сложенная записка.
«Уехал раньше, встречи. Вернусь поздно. Нужно время подумать».
Без подписи, но она и так знала, чьё это.
Ольга провела пальцами по бумаге — тонкая, как он сейчас. Как его хлипкие оправдания, бессильные слова. Она скомкала листок и бросила в мусор.
— Он ушёл, да? — услышала за спиной тихий голос дочери.
Маша стояла с мягкой игрушкой под мышкой, растрёпанные волосы, глаза ещё сонные.
— Да, котёнок. На работу.
— А ты будешь дома?
— Сейчас — да. Сейчас я буду дома.
Она поцеловала дочь в макушку и отправила в комнату одеваться. А сама пошла в зал. Дверь была приоткрыта: на диване сбиты подушки, плед свалился на пол. А рядом лежала его куртка. Та самая, «любимая», которую он с собой таскал даже летом. Внутри — все его тайны, она это чувствовала.
Долго сомневаться не пришлось. Ольга села на диван, взяла куртку и начала перебирать карманы. Мелочь, чеки, зажигалка — он не курил с тех пор, как родилась Маша, но, видимо, начал снова. Потом — маленький чёрный телефон. Кнопочный. Старый, как будто из прошлого века.
Холод пробежал по спине.
Откуда у него кнопочный телефон?
Она нажала кнопку включения. Загорелся экран. Пароля не было.
Список сообщений — пуст. Но в контактах — один номер. Записан как «Лена Н».
— Лена… — прошептала Ольга. — Лена кто?
Она нажала на имя: высветился номер. Начала пролистывать журнал звонков. Час назад — входящий. Вчера — три исходящих. Позавчера — семь. Неделя назад — десятки.
И все на один и тот же номер.
За дверью Маша что-то напевала себе под нос. Мир продолжал жить. Трамвай звякнул на остановке. А у Ольги в руках лежало доказательство, за которым она гонялась внутренне, но никогда не хотела найти.
Она сделала глубокий вдох и вернулась к куртке. Во внутреннем кармане — бумажник. Права, карта, пропуск — обычное. Но в дальнем отделении — листок.
Складной квадратик. Она развернула.
Фамилия. Имя. Отчество.
Елена Нестерова.
И адрес.
И аккуратно записанное время — пятница, 19:00.
— Ну конечно, — Ольга закрыла глаза. — Конечно, пятница. Мать болела, да.
Всё сходилось. Логика вошла в ритм, как хрустящий мороз под ботинками.
Он ушёл не к матери. Он ушёл к ней.
Ольга поставила чайник, но не могла вспомнить, зачем. На автомате налила Маше какао, поставила тарелку с хлебом и сыром. Она будто стала тенью собственного тела, механизмом, который выполняет привычные действия.
— Мам, а папа сегодня придёт? — Маша болтала ножками, пережёвывая сыр.
— Придёт вечером, — ответила Ольга, хотя не была уверена.
— Мы будем мультики смотреть?
— Если захочет.
— Мам, а мы можем и сами смотреть.
Ольга усмехнулась. Детская прямота спасала.
— Можем, конечно.
Она поцеловала Машу в голову и пошла в комнату. Закрыла дверь. Села на кровать. Телефон в руках казался тяжелее, чем был. Она знала: дальше всё будет только сложнее. Никаких деликатных разговоров уже не будет. Это война. Не та, в которой кричат и ломают посуду. Другая — выматывающая, холодная, требующая расчёта.
И она была к ней готова.
Он пришёл вечером, когда Маша уже мыла руки перед ужином. Ольга стояла на кухне, резала хлеб, и услышала, как открылась дверь.
Он вошёл, снял обувь, будто ничего не произошло.
— Привет, — сказал тихо.
— Нам надо поговорить, — не оборачиваясь, ответила Ольга.
— Я тоже хотел…
— Не думаю, что ты хотел. Если бы хотел — сказал бы раньше.
Он замолчал. Ольга повернулась к нему. На столе лежал кнопочный телефон.
Он увидел его — и замер.
— Оля, это…
— Не ври. Просто не ври. Уже поздно.
Он провёл рукой по волосам. Вздохнул.
— Это не то, что ты думаешь.
— А что я думаю?
— Это… рабочее. У меня был… отдельный номер, чтобы…
— Чтобы что? — она шагнула ближе. — Чтобы назначать свидания?
— Оля, пожалуйста…
— Елена Нестерова. Я не стала угадывать твой пароль. Ты его не ставишь. Как удобно.
Он опустил голову.
— Да.
— Давно?
— Полгода.
— А мне лгал… сколько? Год?
Он хотел возразить, но увидел её лицо — закрытое, холодное — и понял: нет смысла.
— Что ты хочешь от меня, Оля? Я не могу всё разом объяснить.
— А объяснять уже нечего, — она подошла к двери. — Сейчас поговорим, а утром — заявление. Я подам первой.
— Ты хочешь развестись вот так? Сразу?
— А ты что, полгода думал над тем, как сказать? Я просто ускоряю процесс.
Он сел за стол. Прикрывал лицо ладонями, будто скрываясь.
— Я не хотел всё рушить. Так вышло.
— «Так вышло» — это когда забыл купить хлеб. Когда опоздал на электричку. А это — ты делал намеренно. Каждый день. Каждую ночь.
Маша выглянула из комнаты.
— Мам, я руки помыла. Можно кушать?
Ольга улыбнулась дочери. Теплело только при виде неё.
— Иди, зайка. Сейчас будем.
Дмитрий поднялся.
— Давай хотя бы без неё.
— Я и так без неё, Дима. Мы взрослые. И мы всё закончим по-взрослому.
Он хотел сказать что-то ещё, но Маша уже подошла и взяла её за руку.
Разговор был окончен.
В тот же вечер, когда Маша уснула, Ольга собрала документы. Свидетельство о браке. О собственности. Метрические Машины бумаги. Паспорта.
Она не дрожала. Не плакала. Спокойствие было ледяным — как когда приходишь к врачу и заранее знаешь диагноз.
Дмитрий стоял в дверях.
— Оля… пожалуйста. Подожди пару дней.
— Зачем? Чтобы ты успел придумать новое враньё?
— Чтобы всё обдумать.
— Я уже обдумала.
Он взглянул на неё — и понял, что спорить бессмысленно. Не перед этим лицом, не перед этим взглядом.
Развод случился быстро. Благодарность ноябрю: суда хватало. Он пытался сопротивляться, манипулировать, уговаривать, но у Ольги было всё — документы, записи, детализация звонков. Она не шла на войну ради мести. Она шла ради Маши. Ради того, чтобы вернуть себе человеческое достоинство.
Судья смотрел внимательно, почти сочувственно.
— Вы действительно хотите расторгнуть брак?
Ольга кивнула.
— Да. Окончательно.
И это было не поражением — а освобождением.
Переезд к матери дался тяжело. Маша плакала первую неделю. Спрашивала, когда папа вернётся домой. Ольга держалась. Днём — работа, вечерами — готовка, Машины занятия, попытки объяснить, что семьи бывают разные, и это не её вина.
— Мам, а мы теперь вдвоём?
— Мы — втроём. Ты, я и бабушка. У нас своя семья.
— А папа?
— Папа будет приходить. Но жить — мы здесь.
И Маша постепенно привыкла.
А Дмитрий? Он пытался наладить жизнь с Леной Нестеровой. Но у них всё не складывалось. «Нестерова» ожидала романтики и щедрости, а получила кредиты, алименты, нервного мужчину с растерянной душой. Свекровь игнорировала «эту Лену» — не то, о чём мечтала. Дмитрий звонил Ольге пару раз — сначала с укором, потом с просьбой «поговорить спокойно», потом с вопросом про Машины справки. Но это было уже неважно.
Для Ольги — жизнь шла дальше.
Она устроилась на новое место — бухгалтером в фирму, где ценили её голову. Начальник сказал:
— С вашим опытом вы через год будете вести весь блок.
И она поверила. В себя наконец-то поверила.
Маша подружилась с девочкой из садика, начала ходить на танцы. Ольга встречала её после занятий — замёрзшая, уставшая, но счастливая. Не от мужа. От себя и дочери. От того, что больше нет лжи.
Иногда, когда по вечерам она ставила чайник, она вспоминала Дмитрия — не мужчину, который изменил, а того, который когда-то носил Машу на плечах, покупал им карамельки, смеялся, когда они вместе выбирали обои. И ей было… не больно. Просто пусто.
Пустота — это не зло. Это основание. Место, откуда можно строить заново.
Поздним вечером, когда Маша уже спала, Ольга вышла на балкон. Ноябрьский воздух был колючим, но чистым. В небе — ни одной звезды, только белёсая луна.
Она вздохнула.
— Мы справимся, — сказала она тихо. — Справимся, правда.
И впервые за много месяцев поверила.
— Лариса Александровна, почему вы без меня решаете, кому жить в МОЁМ доме?! На каком основании?!