— Ты сейчас серьезно стоишь и выдаёшь мою квартиру за подвиг своего сына? Ты в своём уме вообще, Елена Павловна?
Свекровь даже не сразу поняла, что это обращаются к ней. Она стояла посреди гостиной, в моём — уже тогда это слово жгло — абсолютно моём пространстве, в своей ядовито-синей блузке и с выражением лица человека, который привык, чтобы ему аплодировали по умолчанию.
— Вероника, ты тон сбавь. Тут, вообще-то, гости. Ты не на рынке.
— А вы не у себя на кухне, — я резко выдохнула, чувствуя, как под кожей всё натягивается, как струна. — И это не ваш пансионат для экскурсий по чужой жизни. Кто этих людей звал?
— Димочка, ты слышишь, как она со мной разговаривает? — свекровь тут же сменила направление атаки и повернулась к сыну. — Вот так вот, при всех. Ни стыда, ни уважения…
— Мам, ну, может, правда… — Дмитрий вяло почесал затылок. — Не стоило, ну… столько народу.
— А чего это не стоило? — я рвано усмехнулась. — Потому что я не накрасилась и у меня нет наготове 10 тостов в честь твоей космической карьеры? Или потому что правду сегодня решили не заказывать?
В квартире было душно, хотя за окном декабрь даже не делал вид, что человек здесь лишний. Серое небо, мокрый асфальт, с которого не сходила жидкая каша из снега и соли. Я открывала окна почти нараспашку, когда ездила сюда после работы — в ещё голые, необжитые стены. Тогда было легче дышать. Сейчас — будто воздух забрали чужими разговорами.
— Девочки, вы только посмотрите, какие потолки, — уже в десятый раз повторила чья-то тётка, наклонив голову и будто разглядывая произведение искусства. — Это ж какие деньги!
— Да мой Димочка всегда всё по высшему разряду, — тут же вынырнула свекровь, словно ей платили за каждое упоминание себя в этой квартире. — Он никогда не экономил, у него вкус, понимание, что к чему.
— Конечно… — протянула я, проходя мимо кухни в гостиную, ощущая, как на меня смотрят со всех сторон, будто я — приложение к интерьеру. — Особенно когда не тратишь ни копейки. Это сразу чувство стиля обостряется, знаете ли.
— Вероника! — Дмитрий резко поднялся с дивана. — Хватит! Ты зачем начинаешь при людях? Мы же можем потом поговорить.
— Потом? — я посмотрела на него и даже не удивилась, сколько там пустоты. — Дима, ты весь наш брак жил в режиме «потом». Потом поговорим. Потом сделаем. Потом я поеду. Потом помогу. В итоге всё почему-то делала я. И знаешь что? Даже привыкла. Но врать про это я не собираюсь.
— Ну ты же женщина, ты хозяйка, у тебя лучше получается, — вмешалась Елена Павловна. — Димочка у меня не для тряпки и обоев рожден.
— Он вообще ни для чего не рожден, кроме как лежать на диване и ждать, пока всё решится само, — отрезала я. — И ещё чтобы у мамы гордость была за чужие заслуги.
В комнате повисла такая тишина, что даже батареи перестали щёлкать. Чьи-то подруги начали отводить глаза, делать вид, что срочно нужно рассмотреть торшер или фото на стене. А фото, кстати, моё. Я его специально распечатала — осенний лес, жёлтые листья, дорожка, по которой никто не идёт. Классная метафора, если задуматься.
— Ты забываешься, — голос свекрови стал холодным, натянутым, как провод. — Квартира ваша общая. Вы — семья. И неважно, кто конкретно платил. Всё нажито в браке.
— Вот тут мимо, — перебила я её спокойно, даже слишком спокойно для этой сцены. — Эти деньги появились не из семьи и не из воздуха. Это наследство. Моё. Не «наше». Вы вообще знаете, откуда оно? Нет. Потому что вам было неинтересно.
— Ну так расскажи, — одна из подруг, видимо, совсем без инстинкта самосохранения, придвинулась ближе. — Интересно же.
— Да всё банально и не красиво, — я прислонилась к стене и скрестила руки. — Жила, работала, никого не трогала, и вдруг письмо. Какая-то дальняя родственница, о которой никто не вспоминал лет тридцать, решила, что я — последняя ниточка из семьи. И оставила мне приличную сумму. Не роман, не квартира в центре Европы, просто деньги. Реальные, грубые. Такие, что меняют воздух вокруг.
— Вот, — сразу оживилась Елена Павловна. — Деньги тебя и испортили. Сразу корона выросла.
— Нет, — я покачала головой. — Деньги просто сняли розовые очки. Я вдруг увидела, что живу рядом с человеком, которому со мной удобно. Не со мной — с удобством. А вы… вы просто любите делать из него икону, хотя он сам давно отключился от реальности.
Дмитрий на секунду поднял на меня глаза. В них было всё — растерянность, злость, обида, страх. Только не было одного — желания встать рядом.
— Ты правда считаешь, что я тебе не помогал? — пробормотал он.
— Ты правда считаешь, что помогал? — я хмыкнула. — Назови мне хоть одно своё действие, кроме «да, делай как хочешь».
Он молчал.
За окном мимо медленно проехала машина, разбрызгивая грязную воду на тротуар. Где-то в подъезде хлопнула входная дверь, кто-то ругался на снег. Обычный декабрь. Мир живёт, даже если у тебя всё рушится или наконец-то становится на свои места.
— Девочки, мне кажется, мы как-то не вовремя, — пробормотала та самая тётка, которая разглядывала потолки. — Может, нам уже пора…
— Конечно пора, — я сразу подхватила эту мысль, как спасательный круг. — Вы, правда, извините, но сегодня без экскурсии и без лекций о том, какой Дима молодец. Сеанс отменяется.
— Ну, раз такое дело… — подхватила другая. — Елена Павловна, пойдёмте.
Свекровь стояла, сжав губы в тонкую линию. Это было её привычное лицо обиженной королевы.
— Ты пожалеешь о своих словах, — прошипела она. — Ты ещё приползёшь обратно, когда одна останешься.
— А я уже одна, — спокойно ответила я. — Просто теперь это станет официально.
Дмитрий вздрогнул.
— Что ты имеешь в виду?
Я посмотрела на него так, как смотрят на давно ненужную вещь, о которой всё-таки жалко вспоминать — вроде не нужна, но память цепляется.
— Ты даже не заметил, да? Ты здесь просто как мебель. Красивая, удобная… но ненужная.
— То есть… ты правда хочешь вот так всё перечеркнуть? — Дмитрий стоял посреди гостиной, будто вкопанный в пол, словно надеялся, что паркет сейчас начнёт его защищать. — Из-за криков, из-за ерунды, из-за моей матери?
— Нет, Дима, — я устало провела рукой по волосам. — Не из-за криков. И не из-за твоей матери. А из-за твоего молчания. Оно хуже любого скандала. Оно как плесень — вроде тихо, а всё разъедает.
— Я просто не хотел лезть, — он нервно усмехнулся. — Ты же знаешь, какая она. Если бы я начал, стало бы только хуже.
— Для кого хуже? Для неё или для меня? — я подняла бровь. — Отвечай честно, без этих своих безопасных «и тем, и другим».
Он замолчал. Конечно. Тишина — его любимая реплика.
— Вот именно, — продолжила я. — Ты выбрал самый удобный вариант. Сидеть и ждать, пока всё само затихнет. Только в этот раз не затихнет. Я устала быть громкой за двоих.
За окном начал идти мелкий снег. Такой неуверенный, хрупкий, как будто и он сомневался, стоит ли вообще появляться. Белые точки били в стекло и тут же исчезали, оставляя мокрые следы.
— А если я исправлюсь? — тихо спросил Дмитрий. — Вот прямо с завтрашнего дня. Буду участвовать, буду рядом, всё как ты хочешь…
— А ты знаешь, как я хочу? — я повернулась к нему. — Ты хоть раз за два года спросил меня об этом? Не по дороге в магазин, не на бегу, а так, чтобы действительно услышать?
— Ну… — он замялся. — Ты же сама всегда говорила, что всё нормально.
— Потому что я ждала, что ты однажды заметишь, что не нормально, — ответила я спокойно. — А ты ждал, что я буду молчать вечно. Мы оба дождались.
Он провёл ладонями по лицу, как будто пытался стереть не меня, а происходящее.
— Вер, это же просто сложный период. У всех бывает.
— Сложный период — это когда вместе. А у нас он был у меня, — я кивнула в сторону квартиры. — А у тебя всё было «норм». Даже сегодня. Тебя не задело, что меня унижали. Тебя задело, что я ответила.
— Мне было стыдно, — выдохнул он.
— Мне тоже, Дима. Только в отличие от тебя, я знаю — за что именно.
Он отошёл к окну и уставился в серый двор, где чьи-то следы путались с шинами чужих машин.
— И что теперь? — голос у него стал пустым. — Выгоняешь меня?
— Я предлагаю тебе сделать взрослый выбор, — я подошла ближе. — Не мой выбор за тебя, а твой. Ты можешь остаться в прошлом, где мама всегда права и все кругом виноваты. Или можешь выйти отсюда и попробовать наконец-то начать думать головой. Не о выгоде — о смысле.
— А если я не смогу без тебя? — почти прошептал он.
— Тогда тебе тем более нельзя быть рядом со мной, — ответила я. — Я не костыль. Я живая. И я хочу рядом живого человека, а не вечного мальчика между диваном и маминым телефоном.
Он резко развернулся:
— Ты даже не даёшь мне шанса!
— Я дала тебе целых два года, Дима. И ещё полгода — авансом, когда носилась с этой квартирой и думала о «нас». Просто ты свой шанс проспал. Прости, акция закончилась.
Снова повисла тишина. На сей раз спокойная. Как будто внутри меня всё наконец выстроилось по полочкам и больше не шаталось.
— Когда приехать за вещами? — спросил он через пару минут.
— Завтра. Скажи заранее во сколько. Я не хочу устраивать ещё один спектакль.
Он кивнул, взял куртку и пошёл к двери. Остановился уже в прихожей.
— А ты… — он сжал ручку двери. — Ты правда будешь тут жить одна?
Я огляделась вокруг. На светлые стены, на мебель, выбранную мною, на отражение в большом зеркале — спокойную, уставшую, но уже другую женщину.
— Не «тут» и не «одна», — сказала я мягко. — Я буду жить у себя. И с собой. А это, поверь, гораздо честнее, чем было у нас.
Он вышел. Дверь закрылась без хлопка. Тихо. Почти аккуратно. Как он и жил — незаметно.
Вечером я села прямо на пол посреди гостиной, включила слабый свет гирлянды, которую повесила ещё на прошлой неделе, и впервые за долгое время почувствовала, что не жду ничьих шагов в коридоре.
Телефон завибрировал.
Сообщение от него:
«Я всё испортил, да?»
Я посмотрела на экран, усмехнулась и выключила телефон.
Не испортил. Он просто наконец показал, кто он есть. А это редкая, почти праздничная честность, особенно в декабре.
На следующий день он приехал за вещами. Один. Без мамы. Это выглядело как маленькая, но запоздалая мужественность.
— Я быстро, — сказал он, не глядя.
— Не торопись. Это твоё последнее здесь «не торопись».
Он собрал сумки, прошёлся взглядом по комнатам:
— Ты очень всё красиво сделала.
— Я знаю, — спокойно ответила я.
Он хотел что-то добавить. Но, видимо, понял — слова в нашем случае давно обесценились.
Когда дверь за ним закрылась во второй раз, я не испытала боли. Только лёгкую, странную тишину. Как после снежной бури.
Через неделю я уже сидела в кабинете у юриста.
— Если квартира куплена на средства, полученные по наследству, она является вашей личной собственностью. Не совместно нажитое, — проговорил он, листая документы. — Можете не волноваться.
— Я и не волнуюсь, — я даже удивилась, насколько искренне это звучит.
Развод прошёл быстро. Дмитрий попытался поиграть в обиженного мужчину, которому «жена изменилась из-за денег». Но доказательств у него было столько же, сколько инициативы всё это время — ноль.
И вот в один вечер, ближе к Новому году, я стояла у окна с кружкой чая, смотрела, как во дворе гирлянды мигают над детской площадкой, и впервые за долгое время думала не о проблемах, а о себе.
Раздался звонок. Подруга.
— Ну что, свободная женщина? — смеётся в трубке.
— Ага. С дипломом по выживанию в браке.
— И как ощущения?
— Как будто сняла тесную обувь после длинной дороги. Даже не верится, что так долго терпела.
— Не тянешься назад?
— Если честно… я даже не помню, почему держалась.
В трубке на секунду повисло молчание, а потом она сказала:
— Ты изменилась.
Я посмотрела на своё отражение в тёмном стекле окна. Взрослая, спокойная, со светом в глазах.
— Нет, — улыбнулась я. — Я, наоборот, только теперь и стала собой.
Снег за окном усилился, укутывая город в новую, чистую, белую реальность.
И я впервые за много лет почувствовала, что впереди — не страх, а жизнь. Моя. Настоящая.
Что означает наклейка под капотом с процентами и рисунком фары, она очень важная, но многие водители не знают как ее применять