Ева стояла у кухонной раковины, нежно теребя в руках яблоко, слушая, как из зала доносятся тихие, но тревожные голоса — муж и его мама переговаривались так тихо, что слова улетучивались, но в воздухе висело такое напряжение, что лучше бы их и вовсе не слышала. Всё слишком тихо для нормального разговора, но чересчур громко, чтобы не напрягать.
Вот ирония жизни: квартира, которую родители когда-то с таким пиететом и любовью подарили ей — не в каком-то забитом районе, а в самом сердце города — теперь превратилась в предмет тайных переговоров двух людей, которые, похоже, считают её глупой и наивной.
— Ну и поговорили, — пробормотала Ева, бросая яблочный огрызок в раковину, словно выкидывая с ним и всю эту ситуацию. Вытерла руки о фартук и шагнула в гостиную — она вошла, как хозяйка, понимающая, что сейчас будет враньё.
— Ну что, договорились, как меня красиво облапошить? — спокойно, чуть улыбаясь, сказала она, сначала глядя на Антона, потом на его мать, Галину Петровну.
— Ева, ну зачем сразу с упрёками? — Антон встал, словно ученик, пойманный на списывании. — Мы просто обсуждали один вариант.
— Один? — переспросила она с иронией. — Видимо, один — продать мою квартиру, чтобы спасти ваш «семейный бизнес»?
Галина Петровна, не спеша играя кольцом на пальце, тихо сказала:
— Времена нынче не самые простые. Если бизнес рухнет, пострадаем все. А квартира — это актив, который можно обналичить.
— Актив? — усмехнулась Ева. — Знаете, я в этой квартире родилась. Мои родители там ремонт делали. И единственная причина, по которой я не выставила вас с вещами ещё месяц назад — воспитание.
— Ева, перестань драматизировать, — раздражённо бросил Антон. — Никто тебя не выгоняет. Мы все в одной лодке и должны решать вместе.
— Вы — в своей лодке, — ответила она холодно, — а я стою на берегу. И, кстати, ваша лодка давно течёт.
Галина Петровна прищурилась:
— Ты хочешь сказать, что мы тебе враги?
— Нет, — сказала Ева, делая паузу, — хуже. Вы — родня. От родни не скрыться, не уехать, не вырубить телефон. Родня знает, где у тебя больно, и нажимает именно туда.
Тишина. Даже холодильник замолчал, будто прислушиваясь.
— Мы просто просим помочь, — мягко, но с явной натяжкой произнесла Галина Петровна. — Ты же семья. В семье надо жертвовать.
— Шесть лет я уже жертвовала. Антону — нервы, вам — гордость. Этой квартире — два дизайнерских проекта. А теперь хотите, чтобы я отдала единственное, что у меня осталось, под ваши безумные долги?
Антон вздохнул и попытался встать рядом с Евой:
— Мы же семья… Ева… Я тебя люблю. Вместе всё пройдём.
Ева рассмеялась, горько.
— Ну хватит с меня этого театра. В прошлом месяце ты прошёл мимо, когда я просила помощи с документами. Проходил мимо, когда мама лежала в больнице. Когда я плакала из-за работы — мимо. А теперь, когда запахло жареным, ты тут как тут, с глазами кота из мультика.
— Ты несправедлива, — дрожащим голосом сказал Антон. — То ли обида, то ли страх…
— Конечно, это я несправедлива, что не хочу отдавать то, что вы даже не создавали, — улыбнулась Ева.
Галина Петровна встала, словно вынырнув из мрака:
— Послушай, девочка, ты мне никогда не нравилась. Я сразу поняла, что ты такая — себе на уме. Но думала, привыкну. Ошиблась.
— Взаимно, — спокойно сказала Ева. — Но терпела. Теперь — хватит.
— Ты не согласна? — спросила мать мужа строго, как судья.
— Не просто не согласна. Я запрещаю обсуждать мою квартиру без моего ведома. Это моё. Не ваше. Мое. Поняла?
— Ты эгоистка! — вскрикнула Галина Петровна, теряя привычную надменность.
— Нет, — ответила Ева, — я просто научилась говорить «нет». Поздно, но лучше поздно, чем никогда.
Антон потупился.
— Хорошо, — прохрипела свекровь, поправляя воротник. — Надеюсь, ты не пожалеешь о своём решении.
— Лучше пожалеть о выборе, чем всю жизнь быть чужим кошельком.
Они ушли тихо, без хлопков и скрипов, будто их и не было. Те, кто не получил, чего хотел, уходят так.
Ева стояла у окна, смотрела, как садится солнце, слышала на улице детский смех, где-то смеялись подростки. Вся жизнь текла просто и обыденно, а в ней — тишина, в которой рождаются самые важные решения.
Она сделала глоток воды и впервые за долгое время почувствовала вкус жизни.
Прошло три дня после той встречи, а фраза свекрови всё не выходила у Евы из головы:
— Ты эгоистка!
Она, наливая себе кофе, тихо бормотала:
— Интересно, когда женщина бережёт то, что ей досталось от родителей — это эгоизм. А когда взрослые люди залазят в долги и суются в чужую квартиру — это семейственность?
Телефон мигнул — звонок. Антон. Уже в шестой раз с утра.
Надо было либо взять трубку, либо взять себя в руки, либо взять веник и вымести из жизни всю эту дурь.
Ева вдохнула и ответила:
— Говори. Но без слёз и соплей.
— Ты не можешь так со мной, — голос у него дрожал. — Мы же муж и жена. Я ошибался, виноват. Давай встретимся. Поговорим по-человечески.
— По-человечески? Хорошо. Завтра. Кофейня напротив суда. В полдень. Символично, правда?
— Суда? — охрип он. — Ты серьёзно?
— Ты думал, я буду вечно варить тебе ужины и оплачивать ваши провалы? У тебя неделя, чтобы забрать вещи. Потом — ключи в охрану.
— Постой, не торопись… — в голосе паника. — Я поговорю с мамой, всё пересмотрим…
— Нет, Антон. Я уже пересмотрела. Всё. Даже наш брак.
Щёлк — гудки.
Вечером звонок в дверь.
Ева ждала либо курьера, либо свекровь. Конечно, хотелось бы пиццу, но пришла, как всегда, свекровь — Галина Петровна, вся в бежевом, с глазами «бедной женщины» и «я-же-забочусь».
— Я знала, что ты не бросишь сына, — без приветствия. — Вот, отчёты. Смотри, банкротство. Всё рушится. Мы с Антоном на грани.
— А где вы были, когда я была на грани? — Ева шагнула назад, но дверь не открыла. — Где вы были, когда он сливал наши деньги на «партнёра», который оказался авантюристом?
— Он хотел всё исправить… — голос срывался.
— Он хотел не работать. А ты хотела удобную невестку с ипотекой. Не сложилось.
— У него кризис! — уже почти кричала Галина Петровна. — Мужчина может слабеть!
— У женщины тоже. Только она ещё работает, готовит и моет твои следы с бокалов.
— Что ты говоришь?! — глаза свекрови лезли на лоб.
Ева посмотрела прямо в глаза и спокойно сказала:
— Я знаю про Антона и ту рыжую из «Сберконсалта». И не злилась. Потому что впервые за пять лет он хоть что-то взял в свои руки — хоть кого-то, кроме моего счёта.
Тишина. Где-то в коридоре скрипнула дверь.
— Ты с ума сошла… — выдохнула свекровь.
— Нет, я пришла в себя. Вот документы. Завтра — развод. Послезавтра — нотариус. Всё по закону. А потом вы будете жить, как хотите. Только — отдельно от меня.
Галина Петровна взяла бумажку.
— Ты всё разрушила.
— Нет, я расчистила. А разрушили вы — своей жадностью, ложью и манипуляциями.
Ева закрыла дверь, словно в фильмах, только без пафоса — просто защёлкнула замок.
На следующее утро в кафе Антон уже сидел, вся его поза кричала о вине и страхе.
Он встал, увидев её, хотел обнять, но она сделала шаг назад.
— Сядем. Без драмы.
Он послушно опустился.
— Ева, я понял. Я идиот. Прости. Давай начнём сначала. Я люблю тебя.
— Любовь — это не вспоминать о мне, когда всё рушится. Это быть рядом, даже когда у тебя ничего нет, кроме меня.
— Я исправлюсь…
— Не надо. Я не чужая терапия. Я — финал.
Он смотрел на неё, как на поезд, который уже уехал.
— Ты хочешь всё разрушить?
— Я хочу начать с себя. Без лжи, долгов и чужих ожиданий.
— Ты стала другой…
— Нет. Я всегда была такой. Просто теперь разрешаю себе быть собой.
Она встала, спокойно. Оставила документы на столе, положила деньги за кофе.
— Удачи, Антон. Надеюсь, вы с мамой найдёте того, кто поверит в вас. Я — нет.
Он сидел, опустив голову, а она шла по улице, впервые не боясь, кто идёт за ней. Потому что никто больше не держал её за спину.
— Вам с сахаром? — спросила официантка, ставя перед Евой чашку капучино.
— Без, — улыбнулась она и присела у окна, — я и так вся сладкая.
За стеклом лениво каталась московская суббота: уставшие прохожие с пакетами, дети, торопливо бегущие за мороженым. И вдруг — знакомая фигура. Плечи чуть согнуты, шаг усталый. Игорь.
Первый. Тот, кто ушёл десять лет назад, потому что «не готов», и не звонил всё это время. А теперь вот он — идет навстречу с аптечным пакетом в руке. Увидел её. Застыл.
Ну, привет, судьба. Давно не виделись.
Он тихо вошёл.
— Привет, Ева.
— Привет, Игорь. Ты хорошо сохранился. Даже облысел как по заказу.
Он рассмеялся.
— А ты всё такая же красивая. Глаза те же. Только теперь строже.
— Я теперь как налоговая — суровая, но справедливая. Присаживайся, пока я добрая.
Он сел, положил пакет на стол.
— Купил маминой мази. Стареет, скандалит. Всё как у всех. А ты? Слышал, замужем была.
— Была. Ключевое слово — была. Теперь снова в тренде: свободна и с квадратными метрами.
Он улыбнулся.
— Рекламный слоган: «Разведена, без долгов, с видом на мусорку».
— Почти. Квартира моя. Не мамина, не мужа, не ипотека — моя.
— Чувствуется гордость.
— Не гордость, а оборона. Когда все лезут оттяпать твой кусок, начинаешь рычать, даже если ты котёнок по натуре.
Он посмотрел внимательно.
— Прости, что тогда исчез.
— Ты вовремя. Только десять лет прошло. Время раскаиваться.
— Долго не мог собраться. Работа, потом смерть отца, потом ещё одна история.
— Всё как у всех, кто сбежал. Мог просто признаться: струсил. Было бы честнее.
Он молчал, потом наклонился.
— Ты бы осталась, если бы не ушёл?
— Пошла бы с тобой хоть в нищету. Но теперь — не пойду даже в «Азбуку вкуса». Аллергия на мужчин с длинными объяснениями и коротким участием в жизни.
— Жаль, — тихо сказал он. — Часто вспоминал тебя.
— Ты вспоминал, а я собирала себя по кускам. Не романтично, зато честно.
Он глубоко вздохнул.
— Ева, ты всё ещё для меня…
— Не надо, — подняла руку она. — Ты пришёл не в то время. Я — как закрытый супермаркет: полки полные, но никто не заходит.
Тишина. За окном кто-то смеялся, кто-то ругался в пробке. Жизнь текла своим чередом, а внутри у Евы впервые за долгое время было спокойно и пусто.
Никакой тревоги, ни желания что-то доказывать, ни боли — только глубокая тишина, своя и настоящая.
Он встал.
— Можно я оставлю номер? Вдруг через десять лет случайно встретимся.
— Не надо, — ответила она. — Если и встретимся, то в санатории, в палате со скидкой по пенсии. Там и поговорим.
Он кивнул.
— Ты стала сильной.
— Всегда была сильной. Просто раньше меня за руку таскали, а теперь я сама выбираю путь.
— Счастья тебе. По-настоящему.
— Мне? Уже есть. Осталось только в шкафу порядок навести. Всё остальное — разобрано.
Он ушёл. И на его месте осталась пустота. Ни боли, ни желания вернуться. Лёгкая ирония, как после фильма, где все умерли, но концовка всё равно нравится.
Ева допила кофе, надела очки и вышла из кафе.
На улице было тихо.
И никто больше не шёл за её спиной.
И это было правильно.
Родители вспомнили о нелюбимой дочери спустя годы