— Ты вообще понимаешь, что творишь? — Максим влетел в прихожую, с силой хлопнув дверью. Лицо его было бледным, а в руках он сжимал распечатанные фотографии. — Кто этот тип, Марина? Кто он такой, с которым ты проводишь всё своё время?
Марина стояла посреди комнаты, ощущая, как пол уходит из-под ног. Она знала, что этот момент настанет, готовилась к нему, но сейчас, глядя на искажённое гневом и болью лицо мужа, всё внутри сжалось в тугой комок. Она медленно выдохнула, собираясь с мыслями.
— Я тебя спрашиваю! — он швырнул фотографии на пол. Снимки разлетелись по линолеуму, запечатлев её и Сергея у входа в офис, за столиком в кафе, в парке. — Мама была права. Ты действительно ему изменяешь.
— Мама, — Марина с горькой усмешкой покачала головой. — Конечно. А ты, как всегда, первым делом побежал к маме. Она тебе эти фотографии и отдала?
— Не вали всё на маму! — Максим шагнул вперёд, его дыхание было тяжёлым, прерывистым. — Я сам всё видел! Вчера, у твоего офиса. Он тебе цветы дарил, ты смеялась, ты взяла его под руку. Ты вообще помнишь, что у тебя есть муж?
Марина посмотрела на него, пытаясь разглядеть в этом разъярённом человеке того самого Максима, который всего полгода назад, стоя с ней в ЗАГСе, клялся в любви и верности. Того самого мужчину, с которым они мечтали о детях, о будущем. Сейчас его было не узнать.
— Я помню, — тихо сказала она. — А ты помнишь, о чём мы спорили последний месяц? О чём твоя мама твердила нам каждый день?
— При чём тут мама? Речь о твоём поведении! О твоей связи с этим… Сергеем!
— Речь идёт о моей квартире, Максим! — голос Марины наконец сорвался, прорвалась та боль и ярость, которые она копила все эти недели. — О том, что твоя мать решила любыми путями заставить меня продать единственное, что у меня есть! И ты, слепой, помогаешь ей в этом!
— Мы уже сто раз говорили! Это не каприз, это логичное решение для молодой семьи! — он прошёлся по комнате, сметая со стола журнал. — Эта однушка — конура! Мы тут задыхаемся! А на тебя смотришь — будто это не квартира, а священная реликвия.
— Для меня так и есть! — она подошла к окну, глядя на серые панельные дома напротив. — Бабушка Зина оставила мне это жильё. Она работала до седьмого пота, чтобы его получить. Она сказала мне: «Это твоя крепость, внучка. Никогда никому не отдавай». А теперь твоя мать хочет, чтобы я просто так отдала свою крепость, вложилась в вашу общую семейную ипотеку и стала полностью от вас всех зависимой. И ты не видишь в этом проблемы?
— Не зависящей! — взорвался он. — Мы семья! Всё должно быть общее! И ты, и я, и наше будущее! А ты ведёшь себя как мелкая собственница, которая дрожит над своими квадратными метрами!
— Потому что это мои метры! — она резко обернулась к нему. — Не наши, а мои! И пока они есть у меня, у меня есть хоть какая-то свобода. А если я их продам, куда я денусь, Максим? В твою трёшку в Люберцах, где у каждого угла будет стоять твоя мать с советами? Где она будет иметь ключ и входить, когда вздумается, потому что «они же доплатили»? Я не хочу такой жизни!
— Ты просто её ненавидишь! — выкрикнул он. — Ты с самого начала искала повод, чтобы отдалить меня от матери!
— Я пыталась построить с тобой семью! Но твоя мать — неотъемлемая часть нашего брака, и я устала бороться с этим! И да, возможно, этот Сергей — мой способ дать тебе понять, на что твоя мать готова, чтобы добиться своего.
Максим замер, в его глазах мелькнуло недоумение, смешанное с недоверием.
— Что это значит? Что ты хочешь сказать?
— Это значит, что твоя мать пришла ко мне, когда тебя не было, и прямо сказала: либо я продаю квартиру, либо она сделает так, что ты сам от меня уйдёшь. Что найдёт способ доказать, что я изменяю. И она нашла, Максим. Посмотри на эти фотографии. Это её работа. Она наняла человека, который следил за мной. А я… я лишь дала ей для этого повод.
Он молчал, уставившись на неё. Гнев понемногу сходил с его лица, сменяясь растерянностью. Он медленно опустился на краешек дивана, проводя рукой по лицу.
— Ты… ты подстроила всё это?
— Я пошла на риск. Я попросила Сергея, моего старого друга, изобразить интерес ко мне. Зная, что твоя мать уже ведёт слежку. Я хотела, чтобы ты увидел, как легко она идёт на подлость. Как легко готова разрушить наш брак ради своих планов.
— Но зачем? — его голос звучал сдавленно. — Почему ты не сказала мне сразу? Почему не пришла и не рассказала, что мама тебе угрожает?
— А ты бы мне поверил? — в её голосе прозвучала горькая ирония. — Ты бы поверил мне на слово против своей матери? Посмотри на себя. Ты примчался сюда с этими фотографиями, уже готовый обвинить меня во всех грехах. Ты даже не попытался спросить, что происходит. Ты просто принял сторону матери.
Он не нашёл что ответить, просто сидел, сгорбившись, глядя в пол. В квартире повисла тягостная тишина, нарушаемая лишь тяжёлым дыханием Максима.
— Она сказала, что хочет нам только добра, — наконец прошептал он. — Что новая квартира — это будущее для наших детей.
— Будущее, в котором у меня не будет ни своего угла, ни права голоса. Только обязанности. Я не могу на это согласиться, Максим. Я не могу.
Марина смотрела на мужа и понимала, что стоит на краю пропасти, и один неверный шаг — и всё рухнет окончательно.
— Что же нам теперь делать? — спросил он, и в его голосе впервые зазвучала неуверенность, почти детская беспомощность.
— Тебе решать, — тихо сказала Марина. — Тебе выбирать, Максим. Между жизнью, которую для тебя построила мать, и той, которую мы можем построить сами. Но знай, я не откажусь от своего. Не потому что не люблю тебя, а потому что не могу потерять себя.
Он поднял на неё глаза, и она увидела в них не прежний слепой гнев, а боль и осознание того, что почва под ногами оказалась зыбкой и ненадёжной. Он медленно поднялся с дивана.
— Мне нужно подышать. Мне нужно… подумать.
Он вышел из квартиры, не закрыв за собой дверь. Марина осталась стоять одна посреди комнаты, глядя на разбросанные фотографии. Она понимала, что сделала ставку на всё. И теперь исход этой игры зависел не только от неё.
Дверь щёлкнула через два часа. Марина не двигалась с места, она всё так же сидела на диване, уставившись в одну точку. Шаги Максима в прихожей были медленными, тяжёлыми. Он вошёл в комнату, его лицо выглядело осунувшимся, под глазами залегли тёмные тени.
— Я ездил к родителям, — голос его был глухим, безжизненным. — Я поговорил с мамой.
Марина молча смотрела на него, сердце замерло в груди, ожидая приговора.
— Она сначала всё отрицала. Говорила, что просто волновалась за меня, что случайно увидела тебя с этим мужчиной и попросила знакомого понаблюдать, чтобы уберечь нашу семью от беды. Стандартные оправдания.
— А потом? — едва слышно спросила Марина.
— А потом я спросил её прямо. Спросил, угрожала ли она тебе. Сказала ли, что настроит меня против тебя, если ты не продашь квартиру. — Он сделал паузу, переводя дыхание. — Она стала кричать. Что я неблагодарный, что она всю жизнь на меня положила, а я выбираю жену, которая ценит старую развалюху выше семьи. Что ты меня зомбировала. В её глазах была такая… ненависть. К тебе. И даже ко мне, за то, что я посмел усомниться.
Марина почувствовала, как по телу разливается ледяной холод. Она представляла себе эту сцену: Людмила Петровна, всегда такая владеющая собой, в ярости, её сын, впервые оказавший ей реальное сопротивление.
— И что же ты сказал?
— Я сказал, что наша семья — это я и ты. Что мы сами решим, где нам жить и как нам строить свою жизнь. Что её помощь нам больше не нужна. И что если она не прекратит вмешиваться, то мы прекратим общение. — Он произнёс это тихо, но очень чётко, и в его словах не было и тени сомнения.
Марина не могла поверить своим ушам. Она ждала чего угодно — новых упрёков, слёз, попыток найти компромисс, — но только не этой твёрдой, взрослой позиции.
— Максим… — она попыталась найти слова, но они застряли в горле.
— Я был слеп, — он подошёл и сел рядом, не решаясь прикоснуться к ней. — Я не хотел замечать, как она давит на тебя, как манипулирует мной. Я думал, это просто забота. А оказалось… оказалось, что для неё я навсегда остался маленьким мальчиком, который не может сам принимать решения. А ты — помехой, которую нужно убрать с дороги.
Он наконец посмотрел на неё, и в его глазах стояла боль, но уже не от ревности, а от горького прозрения.
— Прости меня, Марина. Прости, что не защитил тебя сразу. Прости, что заставил тебя идти на такие хитрости, чтобы до меня дошло.
Она медленно покачала головой.
— Мне не нужно извинений. Мне нужно, чтобы ты понял. Понял меня. Понял, почему я не могу просто взять и отказаться от всего, что есть у меня. Это не просто жилплощадь. Это моя история, моя память, моя свобода.
— Я понял, — он кивнул. — Понял сейчас, глядя на маму. Увидев, на что она готова ради контроля. Я не хочу, чтобы наша жизнь была построена на таких принципах. Я не хочу, чтобы ты чувствовала себя в клетке.
Он осторожно протянул руку и взял её ладонь в свою. Его пальцы были холодными.
— Квартиру мы не продаём. Никогда. Это твоё. Ты права. А когда нам станет тесно, я найду способ заработать на большее. Сам. Без помощи родителей. Я обещаю.
В его словах была такая твёрдая решимость, что Марина впервые за долгие недели почувствовала, как камень сваливается с души. Она сжала его руку в ответ, чувствуя, как дрожь, копившаяся внутри все эти дни, наконец начинает утихать.
— А что будет с твоей матерью? — тихо спросила она.
— Я не знаю, — он вздохнул. — Сейчас она не хочет меня слушать. Говорит, что я предатель. Отец пытался уговорить её успокоиться, но она не слушает и его. Думаю, нам потребуется время. Возможно, очень много времени. И дистанция.
Он сделал выбор. Сложный, болезненный, но окончательный. И впервые за всё время Марина увидела в нём не мальчика, а мужчину, способного отстоять свою семью.
Они сидели молча, держась за руки, и сквозь незакрытые шторы пробивался тусклый свет уличного фонаря. Снаружи доносился шум машин с проспекта, чья-то отдалённая музыка, обычные звуки большого спального района. Но здесь, в этой маленькой «конуре», которая вдруг снова стала крепостью, воцарился хрупкий, но настоящий мир.
— Знаешь, — тихо сказал Максим, — а ведь здесь не так уж и плохо. Тесно, да. Но зато своё.
Марина слабо улыбнулась.
— Бабушка Зина говорила, что главное — чтобы в доме был мир. А квадратные метры — дело наживное.
— Она была мудрой женщиной, — он притянул её к себе, и она прижалась головой к его плечу, слушая знакомый, успокаивающий стук его сердца.
Они знали, что впереди ещё будут разговоры, сложности, возможно, новые попытки Людмилы Петровны вернуть всё на круги своя. Но в этот момент, в тишине их общей, пусть и тесной, квартиры, они были одной командой. И это значило гораздо больше, чем любые метры в Люберцах. Битва была проиграна, но война за их брак, казалось, только что была выиграна. Ценой огромного риска и боли, но выиграна.
— Моя мама помогла тебе с покупкой машины, а ты теперь не можешь её из больницы забрать один раз? Ты совсем уже обнаглел?!