— Карина… — голос Вадима звучал устало, будто он заранее понимал, что сейчас будет непросто. — Мама просто хотела помочь. Не начинай.
Карина замерла на пороге кухни, все ещё держа в руках свою рабочую сумку. Шарф, небрежно соскользнув с плеча, повис на локте — но она не замечала. Она смотрела на мужа так, будто в нём вдруг появилось что-то чужое, незнакомое, чего она раньше не видела или не хотела видеть.
— Помочь? — повторила она тихо. — Хочешь сказать, это называется «помочь»?
На столе лежали аккуратно разложенные по стопочкам бумажные файлы. Аккуратно — это если смотреть глазами человека, который не понимает, что к чему. Бумаги были разбиты по цветам обложек, по формату, по толщине… словом, по принципу, который годится для кладовки, но не для муниципального проекта, от которого зависит карьерный рост.
Карина уже не чувствовала пальцев. Пять дней она работала над этими документами. Пять дней, включая поздние вечера — а сегодня всё должно было быть собрано и представлено заместителю главы округа.
А теперь — вот.
— Вадим, — она старалась говорить ровно, но голос предательски дрожал. — Я оставила всё так, как мне нужно. По порядку участков. По юридическим позициям. По возражениям. По согласованиям. А теперь… это просто разноцветные кучки.
Он не успел ответить — из гостиной вышла Римма Петровна, держа в руках полотенце с каким-то ярким рисунком, который совершенно не сочетался с их кухней.
— О! — она сказала так, будто увидела внучку с праздника, а не измученную невестку. — Кариша, ты пришла! Я тут привела всё в порядок, чтобы тебе легче жилось. Нельзя же жить в таком хаосе.
Карина закрыла глаза. Медленно вдохнула. Медленно выдохнула.
— Римма Петровна, — произнесла она, тщательно подбирая слова. — Эти документы — не беспорядок. Это моя работа.
Свекровь обиженно вскинула брови.
— Ну извини, что я стараюсь для вашей семьи. Я ведь не для себя же!
Карина видела, как Вадим незаметно поёжился. Он между ними всегда терялся — как мальчишка между двух учителей, которые спорят из-за того, кто останется дежурным.
Но сейчас ситуация была другой. Сейчас она могла стоить ей должности.
И вот с этого началась история, которая растянулась почти на год — с вечными неправильными «помощями», с ревностью свекрови, с несостоятельностью Вадима поставить хоть какие-нибудь рамки, с бесконечными манипулятивными фразами вроде «я же вам только добра желаю».
Ноябрьский вечер густел за окном. Морось, типичная для конца месяца, скользила по стеклу. В квартире было тепло — но Карину пробирала дрожь.
Она ясно поняла: сегодня что-то треснуло.
Утром кабинет заместителя главы встретил Карину запахом дешёвого кофе и давящим напряжением. Алексей Аркадьевич был человеком, который не любил пустых разговоров.
— Где документы по третьему сектору? — спросил он, не поднимая глаз.
Карина перебирала файлы, словно в них мог появиться нужный лист по волшебству. Но его не было. Разложенная свекровью система разрушила её собственную логику. И восстановить за одну ночь она не смогла.
— В процессе уточнения, — выдохнула она.
Алексей Аркадьевич постучал ручкой по столу.
— Карина, мы договаривались. Проект — под мою ответственность. Срывы сроков — на твоей совести.
Её начальница, Нина Викторовна, женщина требовательная и справедливая, бросила на Карину взгляд, который говорил: «Я не понимаю, что с тобой происходит».
После совещания она задержала Карину в коридоре.
— Ты серьёзно хочешь возглавить наш отдел? — тихо спросила она. — С такими срывами ты даже старший специалистом рискуешь перестать быть.
Карина посмотрела в пол.
— У меня дома… вмешались в рабочие документы.
— Дома? — Нина Викторовна приподняла бровь. — Карина, ты грамотная женщина. Ты должна создать у себя нормальные условия для работы. Разберись. Я дам тебе двое суток, чтобы всё переписать и привести в порядок.
Двое. Суток.
Это значит — без сна, без отдыха, без раздражения, без рыданий в подушку.
Карина кивнула, хотя внутри всё бунтовало.
Когда вечером она вернулась домой, её встретили голоса из кухни. Вадим и его мать обсуждали её.
Карина стояла в коридоре, не двигаясь.
— Сыночек, ты должен понять… женщина должна заниматься домом, — говорила Римма Петровна, укладывая на тарелку котлеты. — Работа работой, но дом — на первом месте.
— Мам, это проект, от него зависит её должность…
— Должность! — презрительно фыркнула та. — Как будто без неё прямо никак. А ты? Ты ужинаешь один! Ходишь в мятой рубашке! Кто так семью ведёт?
Карина вошла в кухню.
— Пожалуйста, прекратите обсуждать меня, когда меня нет.
Римма Петровна вздрогнула, но быстро улыбнулась — той самой улыбкой, от которой Карина всегда чувствовала себя виноватой.
— Кариша, ну что ты, мы тут просто…
— Ты снова пришла без предупреждения, — перебила Карина.
— Я предупредила Вадима! — с улыбкой, как будто поймала её на мелкой придирке.
— А меня? — Карина посмотрела свекрови прямо в глаза. — Ты предупредила меня?
— А зачем? Это же и мой сын. Я имею право…
— Имеешь, — холодно ответила Карина. — Но у нас с Вадимом своя семья. И решения мы принимаем вместе.
— Что-то ты, девочка, заговорила слишком уверенно. Не забывайся, — прошипела свекровь уже без улыбки.
Вадим попытался вклиниться:
— Мам, давай… не так…
Но Карина уже не могла сдерживать нарастающую во рту горечь.
— Вадим, — сказала она, — нам нужно поговорить наедине.
Римма Петровна демонстративно сняла передник и бросила на стул.
— Всё понятно! Меня выставляют за дверь. Родную мать! Ладно. Я уйду. А ты, Вадик, подумай, кому ты обязан жизнью!
Дверь хлопнула так, что дрогнули стены.
Карина опустилась на табурет.
— Вадим. Так жить невозможно.
Он сел напротив и устало потер лицо руками.
— Я знаю. Но она одна. И считает, что так лучше…
— Её «лучше» разрушает нашу жизнь.
Он молчал.
— Я не прошу невозможного. Я прошу только одного: чтобы в наш дом никто не приходил без звонка. И чтобы ты сделал так, чтобы она это уважала.
Он тихо сказал:
— Иначе что?
— Иначе я уйду.
Эта фраза висела в воздухе как обух.
Он долго молчал. Потом прошептал:
— Я поговорю с ней.
Два дня Карина работала как машина. Вадим тем временем ночевал у матери — «чтобы всем остыть». Она не запрещала, но от этого было мерзко.
Но он вернулся — поздним вечером, уставший, но решительный.
— Я всё сказал маме, — начал он. — Что мы будем приезжать к ней по выходным. Что ей нельзя брать твои вещи. И что в квартиру я не хочу, чтобы она заходила сама.
Карина подняла голову.
— И что она сказала?
— Что я неблагодарный сын. Что ты меня настроила. Но я настоял.
Он положил на стол ключ.
— Её дубликат.
И впервые за долгое время Карина почувствовала, как что-то внутри неё расслабилось.
Но через неделю — новый провал.
Она пришла домой с работы — и застала Римму Петровну в гостиной. На полу — рулоны ткани. На столе — каталоги штор. На диване — сидящий с виноватым видом Вадим.
— Мы тут… — начал он, — просто смотрим варианты…
— Опять? — Карина тихо засмеялась — но смех был холодный, как ноябрьский дождь. — Ты меня предупреждал?
— Мама сказала…
— Мама сказала? — она повернулась к свекрови. — Я просила вас не приходить без звонка.
— Я предупредила Вадика, — обиженно сказала она. — А ты вечно чем-то недовольна. Мы просто хотели сделать ремонт. Ради вашей же семьи!
— Вадим, — сказала Карина тихо, — скажи маме уйти.
Он сжал губы.
— Мама… Нам нужно, чтобы ты…
— Тихо! — свекровь подняла руки. — Неужели ты выбираешь её, а не меня?!
— Это не выбор, — устало ответил он. — Просто нужно уважать… наш дом.
Римма Петровна схватила сумку и вылетела из квартиры, громко объявив, что больше никогда не переступит этот порог.
Это было бы прекрасно — если бы она действительно так сделала.
Карина пыталась наладить отношения. Правда пыталась. Она ездила с Вадимом к его матери. Тёрпела колкие замечания. Слушала пассивные уколы.
Но кульминация случилась, когда Карина увидела на столе свою фотографию — испорченную маркером.
Она подошла к Вадиму:
— Это что?
— Понятия не имею…
Когда свекровь вышла из кухни, Карина протянула ей снимок.
— Откуда это?
— Так… детки какие-то забежали… кто-то баловался…
— У ваших соседей нет маленьких детей, — спокойно сказала Карина.
— И что? Я должна всё помнить? Ты придираешься.
Карина повернулась к Вадиму:
— Я больше к ней не поеду.
— Карина…
— Нет. Я закончила. Хватит.
Прошло полгода. Карина стала начальником юридического отдела. Проект успешно утвердили. Она работала как профессионал, и её старания признали.
Жизнь наладилась — насколько могла.
Свекровь встречалась с сыном без неё — в кафе. На нейтральной территории. Без права задевать Карину, иначе встреча обрывалась.
Однажды Вадим пришёл домой с блестящими глазами.
— У меня новость! — воскликнул он. — Мне предлагают повышение. Настоящее, крупное.
Карина улыбнулась.
— Это здорово.
— Но… в другом городе.
Она замерла.
— Каком?
— Новосибирск.
Она сжала пальцы.
— Это много. И это далеко.
Он сел рядом.
— Если мы уедем, мама больше не сможет вмешиваться в нашу жизнь. Мы начнём заново. Только мы. Мне кажется… это шанс.
Карина задумалась. Её карьера только пошла в гору — но в нём она видела искреннюю готовность к переменам.
Но вечером раздался звонок. Мать узнала о переезде — и устроила истерику.
— Ты не можешь уехать! Ты оставишь меня одну! — кричала она в трубку. — Это всё она! Она тебя увозит! Она тебя забрала у меня!
Вадим стоял, слушая, как его мать обвиняет его собственную жену во всех бедах.
И потом сказал одно:
— Мама. Я принял решение. Оно окончательное.
Через два месяца они переехали.
Осень в Новосибирске была другой — сухой, морозной, ясной. Карина нашла хорошую работу. Вадим занимал новую должность. Их жизнь стала спокойнее. Ровнее. Без постоянных вмешательств.
Свекровь звонила и жаловалась — на погоду, на соседей, на одиночество. Но расстояние делало своё дело. Манипуляции стали слабее. Они звучали уже не как приказы, а как привычные реплики человека, который не может иначе.
— Думаешь, она когда-нибудь поменяется? — спросил как-то Вадим, сидя на подоконнике и глядя на заснеженную улицу.
Карина подошла, обняла его.
— Нет. Но нам уже не нужно ждать этого.
Он улыбнулся — впервые без тени вины на лице.
— Главное, что теперь у нас всё по-настоящему. Ты со мной. Я с тобой. И никто больше не будет вмешиваться в то, что мы строим.
Карина прижалась к нему щекой.
— Это и есть наша жизнь. Наша семья. Наша опора.
И впервые за много месяцев она почувствовала спокойствие — честное, не притворное, без страха, что кто-то снова ворвётся, переставит вещи или устроит сцену.
Они переехали не из-за карьеры. И даже не из-за раздражения. А затем, чтобы наконец выбрать друг друга — без условий, без чужих правил, без чужой власти.
Это был их настоящий новый старт.
И он стоил всех испытаний.
– Мы купили твоей сестре квартиру. А ты – мужчина. Добивайся всего сам! – заявили родители сыну