— Ты, Ларка, совсем с ума сошла, да? — голос матери был такой, будто сейчас кто-то кастрюлей по батарее долбанул. — Чужого ребёнка взять собралась? Да над тобой же весь посёлок ржать будет!
— Мам, не начинай, — устало ответила Лариса, ставя чайник на плиту. — Я же тебе уже всё объясняла.
— Объяснила она! Да кому ты что объяснила? Сама себя, может, уговорила, а людям-то что скажешь? Скажут — сдурела баба, тридцать с хвостиком, а в голову — ветер!
Лариса молча присела за стол, глядя на мутное стекло окна, где отражался её уставший взгляд. Октябрь тянул по улицам холодный вечер, и небо — низкое, серое, почти касалось крыш. Листья давно слетели, ветер швырял ими по дороге, а из соседнего двора слышался грохот ведра — видно, Зойка опять бельё сушёное с верёвки снимала.
— Мам, я не хочу больше одна жить, — тихо сказала Лариса. — Я в детдоме была недавно. Ты бы видела, какие там малыши… глаза — как у котят, ищут, кому бы прижаться. Сердце прямо вывернулось.
— Эх ты, — махнула рукой мать. — У самой руки-ноги на месте, не калека, а всё чужое тебе надо. Родила бы себе, не позорилась бы. Лидка вон уже троих отрастила, а ты…
Лидка, младшая сестра, действительно уже троих имела. Двое в школе, один ещё с соской бегает. И живут они в тесной халупе с Колькой — здоровым, наглым мужиком, который работу видит только на вахтах. А как приезжает, неделю лежит на диване, пиво пьёт и всех учит жизни.
— Мам, — Лариса вздохнула, — ты же знаешь, что у меня с Виталиком не вышло.
— Да что там знать! — перебила мать. — Гулял он, ну и что? Мужики все гуляют. Потерпела бы чуть — вернулся бы. А ты вон гордая какая! Теперь сама варись.
Лариса сжала губы, чтобы не вспыхнуть. Сколько можно? Сколько лет одно и то же. Виталий… Сколько воды утекло с тех пор. Да, предал, да, ушёл. Но ведь не насильно же его держать? И зачем возвращать того, кто однажды плюнул тебе в душу?
Она допила чай и поднялась.
— Всё, мам, хватит. Решение я приняла. И не передумаю.
— Да ты хоть тресни, Ларка, — упрямо бросила мать, — никто в деревне этого не поймёт. Люди язык сломают от пересудов!
Лариса только махнула рукой. Люди, люди… они ведь всегда что-то говорят. Когда Виталий сбежал — обсуждали. Когда дом бабушкин ей достался — шептались. Когда новую мебель купила — тоже слух пошёл, будто любовник какой-то богатый помогает. Да пусть хоть что болтают, всё одно не угодишь.
Дом бабушкин стоял на окраине, у самого оврага. Большой, двухэтажный, хоть и старый, но крепкий. Лариса его любила: дерево живое, дыхание у него своё. Марфа — бабушка — сама всё хозяйство держала до последнего, и в завещании чётко написала: «дом оставить внучке Ларисе». Родня тогда взвилась, будто кто им рубль умыкнул.
— Вот наглость! — кричала тогда Лидка. — У меня трое ртов, а она одна, и ей весь дом! Да ещё и новый сарай с огородом!
Лариса тогда не спорила. Что толку? Всё равно не поймут. Сестра злость свою выговаривала по любому поводу. С тех пор и не ладили. А мать — как обычно — молчала, делала вид, что «оба правы».
Теперь Лидка звонила редко, да и то, когда чего надо. То просила занять, то жаловалась, что муж не работает, то детям вещи. Лариса помогала — не из доброты даже, а потому что совесть не позволяла отказать. Всё-таки родная кровь.
А сегодня, возвращаясь из города, она прямо физически ощущала, как перемена близко. Бумаги подала, справки собрала, осталось только комиссию пройти. Если всё сложится — скоро у неё будет ребёнок. Настоящий. Пусть не родной, но свой по сердцу.
Вечер. Последний автобус гудит где-то за холмом. Лариса вышла у магазина — свет в окнах тёплый, за прилавком Люба суетится, знакомая с детства.
— О, Ларка! Поздно сегодня! — крикнула она изнутри. — Всё на своих бумажках?
— Ага, — улыбнулась Лариса. — Купи-ка мне чего-нибудь вкусненького, хоть рыбки копчёной. Порадую себя.
Взяла пару продуктов, побрела домой. Воздух морозный, щиплет щёки. Осень в этом году ранняя, уже инеем траву прихватило. Дышится легко, будто с каждой затяжкой в душу свежесть входит.
Она шла по улице и глядела в чужие окна. Где-то телевизор гудит, где-то смеются, где-то запах жареной картошки. И подумалось: у каждого своё гнездо, своё тепло. А у неё пока — тишина. Но это ненадолго.
Дошла до дома, и сердце вдруг ёкнуло. Свет в окнах! Все окна горят, будто Новый год.
— Не поняла… — прошептала она, остановившись. — Кому я ключ давала? Никому же.
Подошла ближе, и через стекло увидела знакомую фигуру — Лидка! Стоит посреди комнаты, на руках малой, рядом — какие-то сумки, баулы, вещи навалены. Лариса едва не упала от неожиданности.
— Господи… только не это, — выдохнула она. — Неужели решились?
Руки затряслись. Она знала, что Лидка с Колькой зуб на неё точат, но чтоб вот так, внаглую, вломиться — такого даже представить не могла.
Сразу в голове мысль — полицию звать. Но участковый у них новый, парень молодой, только недавно приехал, да и номер его Лариса не записала. Она вытащила телефон, набрала Надю — соседку и подругу.
— Надь, у тебя телефон участкового есть? Срочно нужен!
— Что случилось-то?
— Потом расскажу. Очень надо.
Через минуту пришло сообщение. Она набрала номер, но гудки — длинные, и всё. Тишина. Не отвечает.
— Вот тебе и помощь, — сказала Лариса в пустоту. — Всё сама, как всегда.
Позвонила Надя.
— Что, дозвонилась?
— Нет. Не берёт он.
— А чего у тебя там?
— Они, Надя… они в дом мой влезли. Лидка с Колькой.
— Ох ты, Господи… Вот наглость! Ну ты держись. Если что — я через минут десять буду.
Когда Лариса вошла в дом, ноги будто ватные стали. Дети визжат, телевизор орёт, запах жареного лука — как будто не вломились, а год уже живут.
— О, явилась! — громко выдала Лидка, не моргнув. — Только не начинай, Ларис, прошу. Мы решили тут пока пожить.
— Вы что, с ума посходили?! Замок кто ломал?!
— Ну не ломали мы, — влез Колька, растянув спортивную майку на пузе. — Просто дверь старенькая, сама поддалась.
— Это мой дом, по закону мой! — крикнула Лариса.
— А по совести — наш, — нагло сказал он. — У нас дети, семья. А ты кто? Одна! Кому тебе этот дом? Иди к матери, там места навалом.
Лариса онемела. Глаза на мокром месте, но сдержалась.
— Сейчас приедет полиция, — твёрдо произнесла она.
— Да хоть губернатора зови! — гаркнул Колька. — Не уйдём!
И тут — хлопок двери.
— А ну-ка прекратили базар! — громкий мужской голос раскатился по дому.
На пороге стоял тот самый участковый, Евгений Леонидович. Высокий, в форме, с усталым лицом, но взгляд — как нож. А рядом, запыхавшаяся, Надя.
— Вот она, я же говорила! — выпалила подруга. — Захват дома! Прямо при мне, без совести!
Колька сразу сбавил тон, даже плечи опустил.
— Да вы что, товарищ начальник, родственники мы все. Так, недоразумение вышло…
— Документы на дом где? — спокойно, но твёрдо спросил Евгений.
Лариса принесла завещание. Участковый посмотрел, кивнул.
— Всё ясно. Гражданам Лидии и Николаю предлагаю добровольно покинуть помещение. Немедленно.
— Да как же так?! — завизжала Лидка. — У меня трое детей! Мы в суд подадим!
— Подавайте, — коротко ответил Евгений. — А сейчас собирайте вещи.
Когда они ушли, хлопнув дверью, Лариса стояла посреди комнаты, словно в оглушённой тишине.
— Спасибо, Евгений Леонидович… и тебе, Надь. Без вас бы я…
— Да ладно, — отмахнулся участковый. — Моя работа. А вы держитесь.
Он ушёл, а Надя осталась до ночи. Они сидели на кухне, пили чай с вареньем, и Надя всё ворчала:
— Вот ведь, какие наглые. Своего не нажили — чужое делят. Ну ничего, Бог видит.
Лариса слушала, кивала, но в голове вертелось одно:
«Вот и осталась опять одна. Но ничего. Скоро всё изменится. Скоро у меня будет тот, ради кого жить».
— Ну что, Лариса Николаевна, поздравляем, решение положительное, — сказала женщина в строгом пиджаке, пролистав последнюю бумагу. — Все документы в порядке, жилищные условия хорошие, отзыв положительный.
— Значит… — тихо начала Лариса, не веря до конца. — Значит, всё?
— Да. Вас включили в список кандидатов на усыновление. Останется пройти собеседование с комиссией и выбрать ребёнка.
Она выдохнула так, будто весь воздух из неё вышел. Хотелось и смеяться, и плакать. Сердце бухало, как молоток, в груди.
— Спасибо, — выдавила она, и губы дрожали.
— Мы вам позвоним, когда назначим дату. А пока — отдыхайте.
По дороге домой Лариса шла как во сне. На душе — светло. Ветер холодный, но даже он какой-то добрый сегодня. Солнце из-за облаков выглянуло, словно подмигнуло.
В магазине возле почты она взяла кило мандаринов и пакет конфет. Продавщица, та же Люба, заметила перемену в лице и прищурилась:
— Что, Ларка, влюбилась, что ли? Светишься вся!
— Почти, — улыбнулась Лариса. — Только не в мужчину, а в жизнь.
Люба хмыкнула:
— Вот ты скажешь тоже… Хотя, гляжу, ты в последнее время прям похорошела. Щёки порозовели, глаза блестят. Может, и вправду судьба к тебе повернулась.
— Может, — задумчиво ответила Лариса. — Только б никто опять палки в колёса не вставил.
Она знала, что Лидка просто так это дело не оставит. После того как участковый их выставил, сестра целую неделю всем уши прожужжала — будто бы Лариса «всё подстроила» и «обманом дом отжала». Соседи, конечно, слушали, но не очень верили — все знали, что Лида язык имеет длиннее дороги до райцентра.
Дома Лариса убрала постель, переставила мебель — хотела, чтобы комната была готова для ребёнка. Старый комод выкинула, покрасила стены. Покупала обои в цветах, сама клеила, мучилась, руки в клею, но счастливая.
Когда закончила, стояла посреди комнаты и смотрела — светло, уютно, будто дом сам выдохнул: ну вот, дождались, наконец-то кто-то снова жить будет по-настоящему.
На подоконник поставила мягкого медведя, которого купила ещё в городе, просто так — «на удачу». А теперь этот мишка как будто ждал кого-то.
Вечером пришла Надя.
— Ой, Ларка, я уж думала, ты меня забыла! Слышу, тут молотком грохочешь, решила — ремонт затеяла.
— Ага, готовлюсь.
— К чему? — Надя прищурилась, сразу почувствовала подвох.
— К гостю одному… маленькому.
Надя выронила ложку из рук.
— Не поняла. Это что, ты всё-таки решилась?
— Решилась. Меня в список включили. Скоро вызовут в детдом.
— Господи, ну ты смелая. Я бы, наверное, не смогла. А ты молодец. И дом есть, и сердце доброе. Только смотри, Лидка, если узнает, ещё нагадит.
— Знаю я её. Но на этот раз не дамся. Хватит, — твёрдо сказала Лариса, наливая чай. — Пусть что хочет говорит. Я своё счастье никому не отдам.
Неделя прошла быстро. В субботу Ларису позвали в детдом. Она ехала туда, как на праздник. Вся дорога — будто в дымке, голова кружилась.
Воспитательница — женщина пожилая, добрая, с мягким голосом — повела её по комнатам.
— Вот тут малыши, тут постарше. Вы смотрите, не торопитесь. Главное — сердцем почувствовать.
Лариса ходила, улыбалась детям, а внутри всё сжималось. Такие крошки, кто-то смеётся, кто-то настороженно глядит. И вдруг — взгляд. Девочка, лет четырёх, сидит на подоконнике, держит в руках старую куклу без руки. Волосики светлые, глаза огромные, голубые, будто небо перед дождём.
— Это кто? — спросила Лариса, подходя ближе.
— Сашенька. Тихая, спокойная. Сначала всё плакала, а теперь привыкла. Мама у неё умерла, а отца не нашли, — тихо ответила воспитательница. — Хорошая девочка, только вот замкнутая.
Лариса присела рядом.
— Привет.
Девочка посмотрела и молчала.
— У тебя кукла красивая.
— Она без руки, — шепнула Саша.
— Ничего. Мы ей новую пришьём, да? — улыбнулась Лариса.
Малышка чуть кивнула, и в этот момент Лариса поняла — всё. Вот оно. Это её ребёнок.
Когда она вышла из детдома, то шла и не чувствовала под собой земли. В голове звучала только одна мысль: «Я её заберу. Как угодно, но заберу».
Через неделю оформили документы, и Сашу привезли домой.
Сначала девочка робела. Ходила за Ларисой по пятам, всё смотрела, ничего не спрашивала. Потом осмелела.
— А кошечку как зовут? — спросила однажды, увидев белую пушистую Дусю.
— Дуся, — ответила Лариса.
— А можно — Снежинка? Она же белая!
— Можно, доченька.
Так и стали жить — мама, дочка и кошка Снежинка.
Соседи поначалу ахали, потом привыкли. Кто завидовал, кто сплетничал, а кто — наоборот, восхищался. А Лариса просто жила. Работала в ФАПе, по вечерам гуляла с Сашей вдоль реки, учила буквы, сказки читала.
Иногда, правда, сердце сжималось: вот бы папу девочке настоящего. Но потом думала — не всё сразу. Жизнь ведь только-только налаживаться начала.
А Лидка всё не унималась. Раз увидела Ларису на остановке, подошла, глаза сверкают:
— Ну что, чужого взяла, да? Весь посёлок теперь обсуждает. Смешила народ!
— Пусть смеются, — спокойно ответила Лариса.
— С ума сошла, ей-богу! Своего не родила, так хоть не позорилась бы.
Лариса молчала. Отвечать таким бессмысленно. Но внутри всё кипело. Как же можно быть такой злой? Родная сестра, а я ей — враг.
Через пару дней Лидка опять заявилась — теперь уже с матерью.
— Лара, ты бы хоть подумала, что людям скажут, — мать начала с порога. — Не родная кровь, мало ли что у неё за родители.
— Мам, давай без этого, ладно? Девочка золотая, добрая, воспитанная.
— Ага, пока маленькая. Потом, глядишь, вырастет — и что в ней вылезет? Ты ж не знаешь.
Лариса встала, оперлась на стол, голос дрожал:
— Мам, уйди, пожалуйста. Не хочу ссориться. Но если ещё хоть слово плохое скажешь про Сашу — не приходи больше вообще.
Мать замерла, губы поджала, и вышла, бурча:
— Вот вырастила… теперь меня выгоняет.
Жизнь шла своим чередом. Саша уже ходила в садик, выучила песню «В лесу родилась ёлочка» и репетировала перед зеркалом каждый вечер. А Лариса всё не могла насмотреться: как же она похожа на неё в детстве — те же глаза, та же ямочка на щеке.
Зимой Лариса решила — купит дочке новый комбинезон, а то старый мал. Поехала в город, зашла в магазин, выбирает, вдруг — знакомый голос за спиной:
— Лариса Николаевна! Здравствуйте!
Обернулась — участковый, Евгений Леонидович. В форме, но без фуражки, с пакетом продуктов.
— О! Здравствуйте! — растерялась она.
— Вы прям похорошели, не узнать. Как дочка?
— Всё хорошо, спасибо. Привыкаем друг к другу.
— Это замечательно. Если что — обращайтесь, помощь нужна будет, не стесняйтесь.
Он улыбнулся так тепло, что у неё внутри что-то дрогнуло.
Через неделю он сам заглянул — якобы «мимо проходил». Принёс шоколадку Саше. Девочка радостно визжала, а Лариса растерялась, пригласила в дом. Сели за чай.
— У вас уютно, — сказал он, оглядывая комнату. — Прямо дом дышит теплом.
— Спасибо. Я стараюсь.
Пили чай, разговаривали. Он рассказал, что после развода с женой уехал подальше — хотел всё забыть. Лариса слушала и понимала, что этот человек — другой. Не пустой, не фальшивый. В его глазах не было ни жалости, ни игры, только усталость и доброта.
— Мы, наверное, оба с побитыми сердцами, — тихо сказала она.
— Зато живые, — ответил он, глядя прямо в глаза.
Так начались их тихие, почти незаметные встречи. То он заедет по служебным делам, то просто мимо. Саша к нему тянулась, а Лариса ловила себя на мысли, что ждёт его шагов на крыльце.
Но спокойствие длилось недолго.
Однажды вечером, когда они втроём лепили снеговика, у ворот остановилась старая «Нива». Из неё вылез Колька.
— О! А вот и наша героиня! — крикнул он с ухмылкой. — Лариска, помнишь нас?
Она замерла. Сердце в пятки.
— Чего тебе?
— Да так, поболтать. Домик-то всё ещё твой?
— Мой.
— Ага… пока. Но мы вот юриста нашли, документы подали. Не думай, что всё так просто. Дом этот по праву семьи, а не одной…
Он не договорил, потому что из дома вышел Евгений Леонидович.
— Проблемы какие-то? — спокойно, но твёрдо спросил он.
Колька прищурился, помялся.
— Да нет, всё нормально, товарищ начальник. Поболтать заехал.
— Ну вот и поболтали. А теперь поезжайте.
Колька сплюнул, сел в машину и уехал, гудя мотором.
Лариса стояла, побелевшая, губы дрожали.
— Он опять начнёт, — прошептала она.
— Пусть попробует, — сказал Евгений. — Я рядом.
И впервые за долгое время Лариса почувствовала себя в безопасности.
Вечером, укладывая Сашу спать, она смотрела, как девочка дышит ровно, спокойно, и шептала:
— Всё будет хорошо, слышишь? У нас теперь есть дом. И мы никому его не отдадим.
Но где-то в глубине души Лариса знала — буря ещё впереди. И Лидка с Колькой не оставят её в покое.
***
Весна пришла рано. Снег ещё не растаял, а с крыш уже капает, птицы гомонят — будто всё живое потянулось к свету. Лариса стояла у окна, смотрела, как Саша в резиновых сапожках гоняет по двору лужи, и думала, что вот, наверное, ради этого и стоило жить.
Но покоя надолго не дали.
В тот день почтальон принёс заказное письмо.
— Под расписку, — сказал, протягивая.
Конверт был плотный, с гербовой печатью. Лариса открыла — и побледнела.
“Исковое заявление о признании права собственности недействительным.”
Колька с Лидкой не шутят. Всё-таки нашли юриста, подали в суд. Требуют пересмотреть завещание матери, утверждают, будто бы Лариса «вынудила» старуху оформить дом на себя.
Она села на табурет, руки дрожат.
— Господи, ну за что опять…
Саша прибежала из двора:
— Мам, а почему ты такая бледная?
— Всё хорошо, солнышко. Просто устала.
Но ночью уснуть не смогла. Сидела на кухне, пила остывший чай, смотрела в окно, где отражалась её усталость. Всё казалось — только наладилось, и снова шторм.
Утром позвонила Нади.
— Слышала? Эти, твои родственнички, уже по всему посёлку судачат. Мол, скоро «вернут себе своё».
— Да пусть говорят, — глухо ответила Лариса. — Я уже не боюсь.
— А ты к адвокату-то сходи. Не тяни.
Она и пошла. В райцентре, в старом здании суда, юрист — молодая женщина с умными глазами — внимательно прочитала бумаги.
— Не переживайте, — сказала. — Завещание оформлено по всем правилам. Подписи, свидетели, нотариус — всё в порядке. Пусть пытаются, ничего не выйдет.
— А если… вдруг?
— Даже если суд назначит проверку, им доказать будет нечего. Сплетни — не аргумент.
Лариса выдохнула. И впервые за эти дни почувствовала опору — не только внутри, но и снаружи.
Евгений Леонидович, узнав о письме, приехал вечером.
— Ну что, — спросил, снимая куртку, — сильно достали?
— Как обычно. Суд хотят.
— Ничего, я помогу. Поговорю с начальством, там знакомые юристы. Не дадим им давить.
Он говорил спокойно, уверенно, и ей стало легче. А потом они сидели за ужином, Саша лепила из пластилина снеговика, и дом наполнился тем особенным теплом, которого не бывает без семьи.
Но Лидка не сдавалась.
На суде она кричала, плакала, жаловалась:
— Мама-то больная была! Ничего не понимала! А эта воспользовалась!
Судья слушала без эмоций, перелистывала бумаги.
— Свидетели подтверждают, что покойная сама настояла оформить дом на младшую дочь, — спокойно сказала она. — Медицинское заключение указывает, что на момент подписания завещания гражданка Глухова находилась в здравом уме.
Лидка побагровела.
— Всё куплено!
— Предупреждение, — резко оборвала судья. — Ещё одно слово — удалю из зала.
Колька хмурился, молчал, но глаза метали искры.
Когда заседание закончилось, решение было коротким и чётким:
«В иске отказать. Завещание признать действительным.»
Лариса вышла на улицу, где шёл мокрый снег, и впервые за долгое время заплакала — не от обиды, а от облегчения.
Но радость длилась недолго.
Через пару дней к дому подъехала та самая «Нива». Вечер, сумерки. Саша уже спала. Евгения рядом не было — он уехал в райцентр.
Лариса вышла на крыльцо — думала, опять будут ругаться.
— Чего вам?
Колька вышел из машины, пошатываясь.
— Договориться хочу… по-хорошему. Дом оставь нам, а мы тебе денег дадим.
— Убирайся.
— Ну чего ты, Ларис, не дури. Я ж тебе родня.
Он сделал шаг ближе, и в его взгляде было что-то нехорошее.
— Отойди, — сказала она.
— Да не бойся ты, поговорим…
Он схватил её за руку. Лариса вырвалась, закричала. В этот момент на дорогу выехала полицейская машина — как гром среди ясного неба. Фары полоснули по двору, и голос:
— Стоять!
Это был Евгений. Он успел. Кольку скрутили, Лидка, что сидела в машине, визжала, ругалась, но потом притихла, когда её увезли в отделение.
После этого всё наконец стало затихать.
Следователь оформив протокол, сказал:
— На этот раз им светит условка, но это, пожалуй, охладит пыл.
Лариса стояла рядом с Евгением, сжимала в руках тёплую кружку.
— Спасибо тебе, — тихо сказала.
— За что?
— За то, что ты появился.
Он улыбнулся:
— Просто рядом быть — тоже иногда помощь.
Весной они посадили сад. На пустом участке за домом — две яблони, грушу и сирень. Саша бегала с лейкой, вся в грязи, но счастливая.
— Мам, а это навсегда вырастет?
— Конечно, навсегда, — ответила Лариса, гладя её по волосам. — Главное — ухаживать, не бросать.
С Евгением всё шло естественно. Без громких слов, без обещаний. Просто — вместе. Он всё чаще оставался ночевать, всё чаще говорил «мы», а не «я».
И когда в один вечер он протянул кольцо, простое, серебряное, и сказал:
— Пора, наверное, уже официально, — она только кивнула и заплакала от счастья.
Свадьба была тихая. На крыльце, с соседями, без пышности. Саша держала букет из ромашек и, сияя, сказала:
— А теперь у меня есть и мама, и папа!
И в тот момент все невзгоды будто растворились — в запахе сирени, в солнечном свете, в смехе.
Лидка потом ещё писала письма — жаловалась, просила «помириться», каялась. Лариса читала и не отвечала. Не из злости — просто поняла, что не хочет возвращаться туда, где боль.
Теперь у неё было настоящее: дом, сад, дочь, муж и покой.
Однажды летом Саша принесла рисунок: на нём дом, солнце и трое — мама, папа и она, все держатся за руки.
— Это мы? — спросила Лариса.
— Мы, — гордо кивнула девочка. — А сверху написала: «Моя семья. Всегда вместе».
Лариса долго смотрела на лист, потом прижала дочку к себе.
— Пусть так и будет, — прошептала она.
И за окном тихо шуршали листья молодой яблони — первой, которую они посадили.
Корни уже взялись прочно. И казалось, ничто больше их не вырвет.
— Это МОЙ дом, и вы БОЛЬШЕ НЕ ПЕРЕСТУПИТЕ ЭТОТ ПОРОГ! — Ольга хлопнула дверью, оставив свекровь с чемоданами снаружи.