— Я не поеду копать картошку к твоим родителям вместо нашего отпуска на море, Сергей! Я весь год пахала, чтобы купить эти путевки, и не собираюсь гробить спину на грядках только потому, что твоя мама так захотела! — возмущалась Виктория, когда муж, даже не разувшись, сообщил ей эту «радостную» новость, стоя в дверях спальни.
Ее голос сорвался на фальцет, но руки продолжали механически сжимать ярко-бирюзовый купальник. Ткань была прохладной и гладкой, она пахла магазинной новизной и обещанием соленого ветра, которого Вика ждала, как спасения, последние полгода. Еще минуту назад этот кусок синтетики казался билетом в рай, а теперь выглядел в ее руках нелепо, как клоунский нос на похоронах. На дне раскрытого чемодана, похожего на жадную пасть, уже лежали аккуратные стопки сарафанов, шляпа с широкими полями и крем от загара с фактором защиты пятьдесят.
Сергей стоял в дверном проеме, прислонившись плечом к косяку. Он не переоделся после работы — все та же несвежая офисная рубашка, расслабленный узел галстука и выражение лица человека, который пришел сообщить неприятную, но необходимую вещь, вроде повышения тарифов ЖКХ. Он не выглядел виноватым. Скорее, он выглядел уставшим от того, что ему сейчас придется объяснять очевидные вещи глупому, капризному ребенку.
— Вик, убери этот тряпочный набор, — поморщился он, кивнув на купальник в её руках. — Я же тебе русским языком сказал: планы поменялись. Мать звонила час назад, вся в слезах. У отца спину прихватило, радикулит прострелил так, что он до туалета ползком добирается. А там тридцать соток под солнцем горят. Колорадский жук пошел, окучивать надо, потом копать раннюю… Короче, аврал. Если мы не приедем, они там лягут костьми на этом поле.
Виктория медленно опустила руки. Купальник безвольно шлепнулся на дно чемодана, перечеркнув бирюзовой полосой белое парео.
— Сережа, ты сейчас шутишь? — её голос задрожал, теряя уверенность. Она пыталась поймать его взгляд, но муж смотрел куда-то в угол, на пылинку на шкафу. — У нас вылет завтра в 14:00. Такси заказано. Чемоданы наполовину собраны. Я мечтала об этом отеле с января. Я откладывала с каждой премии, отказывала себе в обедах, ходила в старых сапогах, чтобы мы поехали в нормальную «пятерку», а не в клоповник. И ты предлагаешь мне все это перечеркнуть ради жуков?
Сергей прошел в комнату, пнул носком ботинка пустую коробку из-под пляжных шлепанцев и тяжело опустился в кресло, вытянув ноги.
— Я не предлагаю, я констатирую факт. Я сын. И ты, как моя жена, тоже часть семьи. А семья — это не только когда весело коктейли сосать у бассейна и фотки в соцсети пилить. Это когда надо — значит надо. Мать плакала в трубку, Вика. Ты хочешь, чтобы у нее давление шарахнуло и мы потом еще и похороны оплачивали вместо твоего отпуска?
— Я хочу на море, — отчеканила Виктория, чувствуя, как внутри закипает холодная, злая ясность. — И мне плевать на жуков. У твоих родителей есть пенсия, есть овощные магазины на каждом углу. Картошка в «Пятерочке» стоит тридцать рублей килограмм! Мы потратили на путевки сто восемьдесят тысяч. Ты понимаешь арифметику, ты же инженер! Мы можем купить три грузовика этой чертовой картошки, засыпать ею дачу твоей мамы по самую печную трубу, и еще останется на сдачу! Зачем этот мазохизм?
Сергей скривился, словно у него резко заболел зуб. Это была его стандартная реакция на любые логические доводы жены, которые шли вразрез с железобетонными установками Валентины Петровны.
— Ты все меряешь деньгами, Вика. В этом твоя проблема. Духовности в тебе ноль, одна бухгалтерия в голове. Это не просто картошка, это труд моих стариков. Это их земля, их пот, их жизнь. Как ты можешь жрать эту картошку зимой, если ты палец о палец не ударила, чтобы ее вырастить? Совесть не замучает?
— Я ее не жру, Сергей. Я ем рис и макароны. Картошку ведрами ешь ты, — парировала она, сжимая кулаки так, что ногти впились в ладони. — И я не меряю деньгами, я меряю своей жизнью. У меня две недели отпуска в году. Две! Я работаю главным бухгалтером, у меня отчетный период только закончился, я света белого не видела, у меня дергается глаз! И я должна провести свой законный отдых в позе страуса, вдыхая запах навоза и слушая лекции твоей мамы о том, что я неправильно держу тяпку? Нет уж.
— Не утрируй, — отмахнулся он пренебрежительно. — Свежий воздух, физический труд — это полезно. Голова проветрится от твоих цифр. А море твое никуда не денется, стоит оно там миллионы лет и еще столько же простоит. А урожай сгорит за неделю. Отец там на обезболивающих, а мы будем пузо греть? Как я ему в глаза потом посмотрю?
Он говорил так уверенно, так по-хозяйски распоряжаясь её временем, её силами и её деньгами, что Виктории захотелось подойти и ударить его чем-нибудь тяжелым. Но она сдержалась. Она просто не могла поверить, что этот разговор происходит на самом деле, за двенадцать часов до вылета.
— Сергей, послушай меня внимательно, — она сделала шаг к нему, нависая над креслом. — Я не отменю поездку. Если у тебя такая острая потребность быть идеальным сыном — пожалуйста. Чемодан тебе собирать не надо, кинь пару трусов в рюкзак и езжай к маме. Спасай урожай, воюй с жуками. А я полечу одна. Я не гордая, мне компания не обязательна, я прекрасно отдохну и без твоего нытья.
Сергей посмотрел на нее снизу вверх. В его взгляде появилась какая-то странная, пугающая смесь жалости и злорадства. Он полез во внутренний карман пиджака, медленно, словно давая ей время осознать момент, и достал оттуда сложенный вчетверо лист бумаги и толстый белый конверт.
— Ты не полетишь одна, Вика, — спокойно, почти буднично сказал он, бросая бумаги на журнальный столик поверх глянцевого журнала о путешествиях, где на обложке сияла лазурная вода. — Никто никуда не полетит.
— Что это? — Виктория замерла, чувствуя, как сердце пропускает удар.
— Это заявление на возврат, — ответил Сергей, расстегивая верхнюю пуговицу рубашки, будто ему стало жарко от собственной праведности. — Я еще утром, до работы, заехал в офис туроператора. Я аннулировал тур. Полностью. И на себя, и на тебя.
В комнате повисла тишина, но не та, звенящая и драматичная, о которой пишут в дамских романах, а плотная, душная тишина коммунальной ссоры, когда воздух становится вязким от взаимного презрения. Виктория смотрела на документ о возврате средств. Синяя печать «АННУЛИРОВАНО» перечеркивала её фамилию, словно ставила крест на её существовании как личности.
— Ты сделал это утром? — тихо спросила она, не поднимая глаз от бумаги. — Мы завтракали, ты пил кофе, шутил про погоду в Турции, целовал меня в щеку перед выходом. А потом пошел и тайком сдал билеты?
Сергей пожал плечами, словно речь шла о смене тарифного плана на телефоне, а не о краже её мечты.
— Я принял мужское решение. Я знал, что ты начнешь устраивать истерики, торговаться, предлагать деньги отцу, лишь бы не пачкать руки. Я убрал соблазн, Вика. Чтобы у нас не было путей отступления. Семья должна быть вместе и в горе, и в радости, а не разбегаться по курортам, когда у родителей проблемы.
Виктория подняла на него взгляд. В её глазах плескалось неподдельное изумление, смешанное с брезгливостью, будто она обнаружила, что все это время жила с чужим человеком.
— Ты называешь это «мужским решением»? — переспросила она ледяным тоном. — Это подлость, Сергей. Мелкая, трусливая подлость. Ты лишил меня выбора. Ты распорядился моим временем и моим трудом, как будто я твоя собственность. Или как будто я крепостная твоего отца.
— Прекрати драматизировать! — рявкнул Сергей, и его спокойствие дало трещину. Он вскочил с кресла и начал ходить по комнате, размахивая руками. — «Крепостная», «собственность»… Нахваталась этих словечек из интернета! Ты просто ленивая эгоистка, Вика. Белоручка. Тебе лишь бы пузо греть и коктейли тянуть, пока старики гнутся. Ты хоть раз подумала, каково маме? Она мне звонит, плачет, говорит, что не справляется. А я ей что скажу? «Извини, мам, Вика устала перекладывать бумажки в офисе, поэтому мы летим жрать омаров»?
— Я не перекладываю бумажки, я зарабатываю деньги! — Виктория шагнула ему навстречу, и ее голос стал жестким, как удар хлыста. — Те самые деньги, на которые мы живем, Сергей. Те самые, на которые куплена твоя машина и сделан ремонт в этой квартире. Моя зарплата в два раза больше твоей, если ты вдруг забыл. И я имею полное право потратить эти две недели так, как считаю нужным, а не стоя раком на грядке под палящим солнцем!
Сергей остановился и посмотрел на неё с нескрываемым пренебрежением.
— Вот оно что. Деньгами попрекнула. Классика. Я так и знал, что рано или поздно ты это скажешь. Значит, раз ты больше получаешь, то тебе теперь все можно? Можно плевать на традиции, на уважение к старшим? Да грош цена твоим деньгам, если ты человеком перестала быть. Труд, Вика, облагораживает. А валяние на пляже — это деградация.
Он подошел к ней вплотную, нависая своей массивной фигурой, пытаясь задавить авторитетом, который таял с каждой секундой.
— Короче так. Хватит базарить. Тема закрыта. Билетов нет. Отеля нет. Есть долг перед семьей. Завтра в шесть утра выезжаем. Я уже сказал матери, что мы будем к обеду. Она пирогов напечет, баню истопит. Днем работаем, вечером отдыхаем по-человечески, на природе, а не в этой вашей пластмассовой Турции.
Он начал загибать пальцы, перечисляя график их «отпуска», и каждое его слово падало тяжелым камнем в душу Виктории.
— С утра — полив, пока солнце не встало. Потом отец покажет фронт работ по прополке. Там сорняк попер, надо все вычистить под ноль. Потом мне надо крышу на сарае перекрыть, ты будешь подавать шифер и гвозди. А вечером поможешь матери с закрутками, у нее огурцы пошли, банки надо мыть. Две недели плотного графика. Зато приедем — загорелые, подтянутые, с чувством выполненного долга. Это тебе не «алл-инклюзив», тут реальная жизнь.
Виктория слушала его и понимала, что он не шутит. Он действительно все это спланировал. В его голове уже нарисовалась идеальная картина: послушная жена в старом халате таскает ведра, благодарные родители умиляются трудолюбию детей, а он, Сергей, выступает в роли мудрого патриарха, который направил глупую бабу на путь истинный.
— Ты все решил, — утвердительно кивнула она. — Расписал мою жизнь по минутам. Гвозди, банки, сорняки.
— Именно, — самодовольно усмехнулся Сергей, решив, что она смирилась. — И не надо делать такое лицо, будто тебя на каторгу ссылают. Люди так живут веками. Это нормально. Ты мне потом еще спасибо скажешь, когда зимой откроешь банку своих огурцов.
Виктория посмотрела на открытый чемодан, где все еще лежали её вещи — яркие, легкие, пахнущие свободой. Потом перевела взгляд на мужа, который уже начал расстегивать ремень, собираясь переодеваться в домашнее. Внутри у неё что-то щелкнуло. Последняя нить, связывающая её с этим мужчиной, лопнула с сухим треском, похожим на звук разрываемой бумаги.
— А деньги? — спросила она совершенно спокойным голосом. — Те деньги, которые тебе вернули за тур. Где они?
Сергей замер. Он ожидал продолжения скандала, криков, но этот деловой вопрос сбил его с толку.
— На тумбочке, — буркнул он, кивнув в сторону прихожей. — В конверте. Там почти все, удержали процентов двадцать. Но это неважно.
— Почему неважно?
— Потому что я уже нашел им применение, — заявил он тоном, не терпящим возражений. — Отцу нужен новый мотоблок, старый совсем сдох. А остальное отложим на закупку навоза по осени и дрова для бани. На даче всегда расходы, ты же знаешь. Так что считай, что деньги пошли в дело, на развитие семейного хозяйства.
Виктория молча развернулась и пошла в прихожую.
Виктория вошла в спальню, держа в руке пухлый белый конверт. Она взвесила его на ладони, словно оценивая вес своей наивности. Там, внутри, лежали не просто купюры. Там были её невыпитые утренние кофе, её сверхурочные часы до рези в глазах, её отказ от нового пальто. Всё это Сергей одним махом превратил в навоз и мотоблок.
Муж уже стянул с себя брюки и стоял в одних трусах, почесывая волосатый живот. Этот жест, такой домашний и привычный, сейчас вызывал у Вики приступ тошноты. Она увидела в нем не мужа, а чужого, неприятного мужика, который случайно оказался в её спальне.
— Ну что, успокоилась? — спросил он, заметив конверт в её руке. — Вот и умница. Положи деньги в комод, в верхний ящик. Завтра по дороге заедем в строительный, глянем цены на рубероид, а мотоблок я уже в интернете присмотрел, с доставкой прямо к участку. Отец счастлив будет, он о таком пять лет мечтал.
Виктория не двинулась с места. Она смотрела на него, как энтомолог смотрит на редкого, но ядовитого жука.
— Ты уже и мотоблок присмотрел? — переспросила она тихо. — Оперативно. То есть, пока я выбирала нам экскурсии, ты выбирал технику для папы?
— Естественно, — хмыкнул Сергей, натягивая старые, вытянутые на коленях спортивные штаны. — Я хозяин. Я должен думать наперед. А экскурсии — это пыль. Посмотрели развалины и забыли. А техника — это вещь, на года. Ты, Вика, должна гордиться, что у тебя муж хозяйственный, а не транжира какой-нибудь. Все в дом, все в семью.
— В какую семью, Сережа? — Вика подняла конверт на уровень глаз. — В семью твоих родителей? Потому что в нашей семье ты украл отпуск и деньги у своей жены.
Сергей резко выпрямился, лицо его налилось нездоровой краснотой.
— Опять начинается? Я же сказал — тема закрыта! Это общие деньги! У нас общий бюджет!
— Нет, — Вика покачала головой. — Это мои деньги. Ты свою зарплату тратишь на кредит за машину, на бензин и на свои бесконечные «посиделки» с друзьями в гараже. А путевки оплачивала я. С карты, которая оформлена на меня. И ты, как вор, пошел и обналичил их, чтобы купить папе игрушку.
— Да как у тебя язык поворачивается?! — заорал Сергей, делая шаг к ней. Вены на его шее вздулись. — Отец меня вырастил! Он мне жизнь дал! А ты жалеешь сраные бумажки для родного человека? Да ты просто жадная, мелочная стерва! Я для кого стараюсь? Для нас! Чтобы нам потом было что жрать зимой!
— Я не буду жрать твою картошку, Сергей! — крикнула она в ответ, и в её голосе наконец прорвалась та самая сталь, которая заставила мужа на секунду замереть. — Я могу купить себе любую еду! Я не голодаю! Мне не нужна эта подачка в виде мешка гнилой картошки ценой в мой отдых и мои нервы!
Вика подошла к шкафу, рывком открыла дверцу.
— Ты сказал, нам надо выезжать в шесть утра?
— Да, в шесть, — настороженно ответил Сергей, сбитый с толку её резкой сменой тона. — Поэтому давай, ложись спать. И убери этот конверт, глаза мозолит.
Виктория не ответила. Она начала доставать из шкафа вещи Сергея. Не те, что он просил для дачи, а все подряд. Свитера, джинсы, рубашки. Она кидала их на пол, прямо к его ногам. Куча быстро росла.
— Ты че творишь? — Сергей опешил. — Совсем рехнулась? Зачем ты все вываливаешь? Нам столько не нужно, я же сказал — только старое бери!
— Я не собираю вещи на дачу, Сережа, — сказала Вика, вытаскивая с верхней полки его зимнюю куртку и швыряя её поверх груды одежды. — Я освобождаю шкаф.
— Для чего? — тупо спросил он.
— Для своих новых платьев. Которые я куплю на эти деньги.
Она похлопала конвертом по ладони.
— Ты совсем дура? — Сергей нервно рассмеялся, но смех вышел жалким. — Какие платья? Завтра электричка!
— Ты не понял, — Вика посмотрела на него с ледяным спокойствием. — Я никуда не еду. Ни завтра, ни послезавтра. Я остаюсь здесь. А ты берешь этот навозный капитал, — она кинула конверт прямо в кучу его одежды, — и валишь к маме. Один. Навсегда.
— Чего? — Сергей вытаращил глаза. — Ты меня выгоняешь? Из моего дома?
— Это моя квартира, Сергей. Добрачная. Ты здесь только прописан временно. И регистрация, кстати, заканчивается через месяц. Я не буду её продлевать.
— Ах ты тварь… — прошипел он, и лицо его исказилось от злобы. Он уже не был тем вальяжным хозяином, который минуту назад рассуждал о мотоблоке. Теперь перед ней стоял загнанный в угол зверек. — Ты меня шантажировать вздумала? Квартирой попрекаешь? Да я… Да я тут ремонт делал! Я обои клеил! Я полку в ванной прибил!
— Полку можешь забрать, — кивнула Вика. — Вместе с обоями, если отдерешь. А вот деньги за путевки я считаю компенсацией за моральный ущерб и за то, что терпела твою маму три года.
Она наклонилась, схватила охапку его одежды и с силой швырнула её в сторону коридора.
— Собирай свое барахло. У тебя десять минут.
— Ты не посмеешь, — прорычал Сергей, сжимая кулаки. — Я муж! Я глава семьи! Ты обязана меня слушать! Если я сейчас уйду, я больше не вернусь, слышишь?! Ты одна останешься! Кому ты нужна будешь, разведенка, в тридцать лет? С котами жить будешь!
— Лучше с котами, чем с таким «главой», который ворует у жены отдых, — отрезала Вика. — Коты, по крайней мере, не требуют мотоблок.
Она подошла к кровати, где лежал открытый чемодан с её вещами. Спокойно, методично начала выкладывать обратно в шкаф свои сарафаны. Сергей стоял посреди комнаты, окруженный разбросанным тряпьем, и тяжело дышал. Он понимал, что его привычная тактика — задавить, наорать, унизить — дала сбой. Впервые за все время брака Виктория не боялась потерять его. И это было страшнее всего.
— Вика, не дури, — он попытался сменить гнев на милость, голос стал заискивающим. — Ну погорячились и хватит. Ну, хочешь, я маме позвоню, скажу, что мы на три дня приедем? А? Компромисс найдем. Ну нельзя же так из-за какой-то поездки семью рушить.
Виктория даже не обернулась.
— Время пошло, Сережа. Девять минут.
Сергей смотрел на жену, и в его глазах медленно угасала растерянность, уступая место холодной, липкой злобе. Он понял, что «перегнуть» обратно не получится. Виктория не истерила, не топала ногами, она просто вычеркнула его из своей жизни, как неудачную строку в бухгалтерском отчете. Осознание того, что он теряет не только жену, но и комфортную квартиру, бесплатную домработницу и стабильный источник финансирования, ударило его сильнее, чем любое оскорбление.
— Ну и подавись, — выплюнул он, резко нагибаясь и выхватывая из кучи тряпья на полу белый конверт с деньгами. — Думаешь, напугала? Да я найду себе бабу в сто раз лучше! Молодую, хозяйственную, которая будет ценить семью, а не жопу на пляже греть!
Он запихнул конверт в карман спортивных штанов и начал судорожно, рывками собирать свои вещи. У него не было под рукой чемодана — его старый баул лежал на антресолях, а доставать его сейчас было бы унизительно долго. Сергей схватил с полки в прихожей большой пакет из супермаркета, потом еще один, плотный, для строительного мусора, который так и остался лежать после ремонта ванной, и начал с остервенением пихать туда джинсы, свитера, носки.
— Ты еще приползешь, Вика, — бормотал он, комкая рубашки так, что пуговицы трещали. — Приползешь, когда у тебя кран потечет или розетка заискрит. Будешь выть от одиночества в этих стенах. А я даже трубку не возьму. Я матери скажу, какая ты есть на самом деле. Вся родня узнает, что ты мужа выгнала из-за грядки! Позорище!
— Рассказывай кому хочешь, — равнодушно бросила Виктория, продолжая аккуратно складывать свои сарафаны обратно в шкаф. — Только не забудь упомянуть, что ты украл у меня сто восемьдесят тысяч. Это добавит красок в твою героическую биографию.
— Я не украл! — взвизгнул Сергей, на секунду прекращая трамбовать куртку в мусорный пакет. Лицо его пошло красными пятнами. — Это компенсация! За мои потраченные годы! За то, что я терпел твой скверный характер! И вообще, считай, что это алименты на содержание твоей больной совести!
Он метнулся в ванную. Послышался грохот падающих флаконов. Через минуту он вылетел оттуда, держа в руках электробритву и, почему-то, начатый тюбик дорогой зубной пасты.
— Это тоже мое! — рявкнул он. — И дрель я заберу! Она на балконе!
— Забирай, — кивнула Вика, даже не глядя в его сторону. — И перфоратор возьми, и ящик с гвоздями. Только быстрее. У тебя осталось три минуты. Потом я меняю личинку замка. Мастер уже в пути, я вызвала его, пока ты тут штанами тряс.
Это было блефом, никакого мастера она еще не вызывала, но подействовало это на Сергея отрезвляюще. Он понял, что время разговоров закончилось. Схватив раздувшиеся пакеты, из которых торчали рукава и штанины, он выглядел не как гордый глава семьи, а как пойманный с поличным вокзальный воришка.
В коридоре он замешкался, пытаясь натянуть кроссовки, не выпуская из рук свою ношу. Один пакет порвался, и на пол вывалилась пара зимних ботинок, гулко ударив о ламинат. Сергей выругался, пнул ботинки ногой к порогу, решив не поднимать.
— Ключи, — Виктория протянула руку ладонью вверх.
Сергей выпрямился, тяжело дыша. В его взгляде сейчас было столько ненависти, что, казалось, обои вот-вот начнут сворачиваться в трубочку. Он полез в карман, достал связку ключей с брелоком в виде маленького домика — подарок Вики на годовщину — и с силой швырнул их на пол. Ключи со звоном отскочили и заехали под обувную полку.
— Да подавись ты своей халупой! — заорал он уже в открытую дверь, чтобы слышали соседи. — Я к маме еду! Там меня любят! Там настоящая жизнь! А ты сгниешь здесь одна со своими деньгами, сухая вобла! Ноги моей здесь больше не будет!
— Какое счастье, — тихо произнесла Виктория. — И Сережа…
Он обернулся уже на лестничной площадке, надеясь, что она сейчас сломается, попросит прощения, остановит его. В его глазах мелькнула искра надежды на триумф.
— Что? — спросил он с вызовом.
— Навоз не забудь купить, — ледяным тоном произнесла она. — Осень близко.
Виктория с силой захлопнула тяжелую входную дверь прямо перед его носом. Щелкнул замок, отсекая её от прошлого. Два оборота. Потом еще задвижка.
Она прислонилась спиной к холодному металлу двери и закрыла глаза. Она ожидала, что сейчас её накроет истерика, польются слезы обиды, появится страх перед будущим. Но ничего этого не было. В квартире стояла тишина. Не тяжелая, не гнетущая, а звенящая, чистая тишина освобожденного пространства. Воздух вдруг стал каким-то легким, вкусным.
Виктория открыла глаза и посмотрела на свою прихожую. Грязные следы от ботинок Сергея, валяющиеся на полу ключи, забытый зимний ботинок у порога — все это казалось мелким мусором, который легко убрать. Главный мусор она уже вынесла.
Она прошла в комнату, взяла с тумбочки телефон. Открыла приложение банка. Баланс был жалок по сравнению с тем, что был утром, но зарплата должна была прийти через три дня. А кредитный лимит позволял многое.
Вика зашла на сайт авиакомпании. Ближайший рейс был завтра вечером. Не Турция. Тайланд. Один билет.
— Алло, мам? — набрала она номер, и голос её звучал твердо и весело. — Нет, все в порядке. Просто хотела сказать, что я улетаю в отпуск. Одна. Да, Сережа поехал к родителям. Надолго. Думаю, навсегда. Нет, мам, не плачь. Поздравь меня. Я наконец-то развелась с картошкой…
– Ты куда собралась, а кто нам готовить будет? – возмущенно воскликнул муж, увидев жену с чемоданом на пороге