— Ты офигел сейчас? — Нина даже не повысила голос, но слова ударили так резко, что Андрей подскочил на месте. — Повтори, что ты только что сказал.
Андрей стоял напротив неё в тесной кухне, держа в руках свою бесконечно мято-кривую футболку как флаг капитуляции.
— Я… я просто сказал, что ты могла бы дать маме деньги сегодня, — пробормотал он, отводя глаза. — У неё с оплатой опять проблема, а у меня на карте сейчас пусто. Ну, декабрь всё-таки… расходы… подарки…
— Подарки? — Нина повернулась к нему и прищурилась. — Кому? Себе на «подработку» или твоей маме на очередные «непредвиденные расходы»?
Андрей шумно выдохнул:
— Ты опять начинаешь…
— Да, Андрей, я опять начинаю, — перебила она. — Потому что 12 декабря, счёт за отопление вырос в два раза, карточка у меня ушла в минус, а ты снова стоишь передо мной с глазами щенка и просишь «дать маме». Хотя, если быть точной, просишь не ты, а требует она, а ты просто передаточный пункт.
Андрей фыркнул, сел за стол, уткнулся в телефон, но Нина видела — обиделся не по-детски. Большой мужик, 33 года от роду, но стоит ему сказать что-то неудобное — сразу губы трубочкой, глаза вниз.
Нина открыла холодильник. Внутри — как обычно зимой у обычных людей перед зарплатой: яйца, кусок сыра, банка огурцов, три сосиски в пакете и унылая пачка творога, который Андрей «точно будет есть, вот прям с понедельника».
Сварила кофе себе, ему не предложила. В декабре по утрам кухню пробирал запах холодного воздуха — окно закрыто, но всё равно сифонит, дом старый, панелька.
Андрей поднял глаза:
— Ты хотя бы выслушай. У мамы реально проблема — ей этот… как его… счёт за ремонт подъезда выставили. И срок завтра.
— Андрей, — она поставила кружку на стол и оперлась ладонями о стул напротив, наклонившись чуть к нему, — скажи мне честно: ты веришь, что твоей маме завтра перекроют жизнь, если она не заплатит за ремонт подъезда? В декабре? Перед Новым годом?
— Да при чём тут… — начал он, но Нина уже почувствовала, как в груди поднимается тот самый знакомый комок. Тот, который появлялся каждый раз, когда она понимала, что снова, снова, в который раз за три года их брака ей придётся платить не пойми за кого.
В комнате за стеной телевизор что-то бубнил — Андрей перед выходом включил и забыл выключить. Смешно: вечно забывал. Точно так же забывал закрывать toothpaste, вытаскивать зарядку из розетки, забирать грязные носки из-под кровати. Но при этом отлично помнил график «проблем» своей матери.
— Слушай, — сказал он уже спокойнее, — ну ты же знаешь, что она одна. Пенсия маленькая. Я… я же не могу её бросить. Ты бы своего отца бросила?
— Отец меня никогда не просил содержать его, — отрезала Нина. — И никогда не ставил меня в тупые ситуации.
Андрей встал, подошёл к подоконнику, почесал щёку. За стеклом — серое декабрьское утро, небо как пластиковый таз, снег грязными кучами под домом.
— Мы же семья, Нин, — наконец сказал он, будто ставил печать на вердикт. — Семья помогает друг другу.
— Точно, — Нина резко распрямилась. — Семья. Только знаешь что? У меня ощущение, что семья у тебя — это ты и твоя мама, а я в этом дуэте просто донорский кошелёк.
Он обернулся:
— Вот ты опять начинаешь со своей жёсткостью…
— Потому что устала. — Она села. — Андрей, я работаю на удалёнке до ночи, беру заказы, сверяю таблицы, пишу тексты. Пока ты «подрабатываешь» по два часа в неделю и приносишь домой максимум пачку чипсов. Я тяну ипотеку, я тяну коммуналку, продукты, мебель, ремонт. Твоё участие — ноль. Но при этом ты считаешь нормальным, что я должна спонсировать твою маму. Почему?
Андрей сжал губы и пожал плечами:
— Потому что так правильно. Потому что ты зарабатываешь больше. Потому что… ну… так выходит.
— «Так выходит» — это формулировка для школьников, забывших домашку, — сказала она спокойно, почти тихо. — А не для взрослого мужчины.
Он открыл рот, чтобы возразить, но в этот момент зазвонил звонок.
Они оба посмотрели на дверь — короткий взгляд, полный понимания.
— Открывай, — сказала Нина. — Это явно не курьер.
Андрей поплёлся в коридор. Нина не встала — смысла не было. Через пять секунд в кухню вплыла Светлана Петровна — как холодный сквозняк.
В пальто с мехом, хотя в подъезде и так тепло. С сумкой, словно на выставку шла. Лицо — трагедия на половину района.
— Ой, Ниночка, здравствуй, — протянула она так сладко, что даже зубы свело. — Вот пришла поговорить. Андрей говорил, ты занята… но я думаю, что такой разговор важнее.
Нина подняла глаза на свекровь, не меняя выражения лица:
— Конечно. Какой именно разговор? Про деньги?
Светлана Петровна сделала вид, что не поняла сарказма:
— Ну что ты, Ниночка… просто сложилась тяжёлая ситуация. Мне нужно заплатить до завтра, а у Андрюши сейчас сложности… декабрь всё-таки, время затрат…
— Сложности? — Нина вопросительно посмотрела на мужа. — Которые он успешно решает моими переводами. Уже три года.
Свекровь всплеснула руками:
— Ниночка, ну что ты опять начинаешь? — Она села без приглашения. — Мы же семья.
— Да, — Нина кивнула. — Я это слово сегодня уже слышала. Похоже, в вашей семье оно означает «Нина платит».
Андрей шмыгнул носом, от волнения или от холода — неясно.
Светлана Петровна поправила воротник:
— Знаешь, я вообще-то никогда не просила от тебя многого. Но когда речь идёт о здоровье, о необходимом…
— Стоп, — Нина подняла ладонь. — Сегодня у вас подъезд. В прошлый раз был «срочный ремонт телефона». До этого — «поменять окна». Ещё до этого — «Андрюше на курсы». — Она наклонилась чуть вперёд. — Вы понимаете, что я веду учёт? У меня всё записано, вплоть до дат.
Свекровь вспыхнула:
— Ты хочешь сказать, что я обманываю?
— Я хочу сказать, — спокойно ответила Нина, — что вы считаете мои деньги общими. А свои — личными.
Андрей тихо пробормотал:
— Нин, ну ты же видишь, у мамы реально тяжело…
— А у меня легко? — резко повернула к нему голову Нина. — Мне зарплату не удвоили. Снегом в декабре не покрыло новые возможности. Я не граблю банк по вечерам, чтобы тянуть всех ваших родственников, Андрей!
Светлана Петровна поднялась:
— Ты неблагодарная. Я всю жизнь жила ради сына…
— И продолжаешь, — перебила Нина. — Только теперь — за мой счёт.
Андрей вспыхнул:
— Как ты можешь так с моей матерью разговаривать?!
Нина встала тоже — медленно, но так, что в комнате будто похолодало.
— Очень просто. Потому что меня достало. Декабрь у вас каждый год бедный. Каждый месяц — бедный. Но почему-то деньги на новые сапоги, на косметику, на поездки к подруге у вас всегда находятся. Вот только на счета — нет. Потому что есть я.
Повисла жёсткая тишина. Только за окном стучали редкие льдинки по стеклу — ветер поднялся.
Светлана Петровна зашипела:
— Ты эгоистка. Сама ничего не понимаешь в семье. Женщина должна поддерживать, мягко направлять…
— Женщина, — перебила Нина, — должна выбирать, кем её быть. И я выбираю перестать быть банком.
Светлана Петровна захлопнула сумку:
— Я не потерплю такого отношения.
— Идите, — кивнула Нина. — Дверь знаете.
Свекровь вылетела из кухни, будто током ударило. Андрей остался стоять на месте — растерянный, злой, сгорбленный.
— Нин… — его голос дрогнул. — Ну зачем ты так? Это же мама…
Нина посмотрела на него долго, тяжело, но без злости — только усталость.
— Знаешь, Андрей… иногда мне кажется, что ты до сих пор не понимаешь, кто тебе жена, а кто тебе мама. И в кого ты вцепился сильнее.
Он открыл рот — и закрыл. Сел. Уткнулся в ладони.
— Ну и что дальше? — спросила мама Нины, аккуратно ставя на стол тарелку с оливками и ломтиками сыра. — Ты останешься у нас? Или… — она замялась, потому что знала характер дочери: решения принимает быстро, но редко говорит вслух до конца.
Нина сидела за кухонным столом, обхватив ладонями кружку с горячим чаем, и смотрела в окно, где тёмный декабрьский вечер отражал только тусклый свет лампы. Декабрь будто специально сгущал тени — как её собственная усталость.
— Не знаю, мам, — ответила она тихо. — Пока здесь. У меня в голове каша.
Отец молча поднял глаза от газеты:
— Если он придёт сюда качать права — пусть даже не пытается. Я понимаю, что это ваше дело, но хамства я не потерплю.
Нина улыбнулась краешком губ.
— Пап, он не придёт. Он максимум позвонит раз шесть подряд и будет писать сообщения несвязным текстом.
Отец кивнул:
— Ещё хуже.
Нина не спорила. Да, хуже. Потому что не решит ничего. А только вымотает.
Телефон завибрировал. Она не смотрела, но прекрасно знала, кто это. Несколько секунд — пауза — опять вибрация. Мама бросила взгляд на экран.
— Может, возьмёшь трубку?
— Нет. — Нина убрала телефон в карман. — Пусть сначала сам с собой поговорит.
Она могла бы вернуться домой. Могла бы просто забрать вещи, поставить ультиматум, договориться. Но что-то внутри наконец сломалось — не хрустью, не криком, а тихим, глухим изломом, как старый деревянный шкаф, который внезапно перестал закрываться.
И опять телефон.
И опять.
— Дочь, — мама села напротив. — Я тебя прошу не принимать решений сгоряча. Я понимаю, что у него мать… сложная. И сам он… ну тоже… — она дипломатично замолчала.
— Мам, — Нина посмотрела прямо ей в глаза, — он взрослый мужик. Но ведёт себя как подросток с вечным оправданием «так получилось».
Мама вздохнула.
— Просто жалко. Всё-таки семья.
— Семья — это работа двоих, — сказала Нина. — А не одного. Я не против помогать кому-то. Но не жить за троих и ещё слушать, что я эгоистка.
Отец тихо кашлянул, отложил газету:
— Ты всё правильно говоришь. Главное — не возвращайся туда просто потому, что зима, Новый год, жалко и всё такое. Жалость — худший фундамент.
Он был прав. Нина знала.
Она встала из-за стола и пошла в комнату, где стоял её чемодан. Села на кровать, открыла его — внутри аккуратно сложены вещи, ноутбук, документы, зарядки. Всё, что она успела захватить в ту бурную ночь.
Телефон снова завибрировал.
Снова.
Она с раздражением вытащила его. На экране:
Андрей:
— Нам надо поговорить. Срочно.
— Я серьёзно, Нин. Встреть меня.
— Пожалуйста.
— Я стою у подъезда ваших.
У неё внутри всё сжалось.
Последнее сообщение пришло две минуты назад.
Она глубоко вдохнула. Мама выглянула в дверь:
— Он там?
Нина кивнула.
— Ты его впустишь? — осторожно спросила мама.
— Нет, — ответила Нина твёрдо. — Но выйду. На пять минут.
Она накинула пальто, спустилась вниз. Холодный воздух подвала и подъезда пах черствыми газетами и химией, от которой мыл лифт соседний этаж. Во дворе — желтоватый свет фонарей и мокрый снег, который не решался ложиться.
Андрей стоял у входа, сгорбившись, руки в карманах. На его лице — смесь отчаяния, растерянности и упрёка: фирменная, знакомая до боли.
— Нин… — он шагнул вперёд.
— Говори здесь. Мне холодно, — отрезала она.
Он остановился.
— Я не хочу, чтобы мы ругались. Я не хочу, чтобы ты уходила.
— Ты не заметил, Андрей, — сказала она спокойно. — Я уже ушла.
Он вздохнул, глядя куда-то в сторону:
— Ну, может, и сорвался вчера. Но ты тоже… сказала много лишнего. Ты же знаешь, как мама переживает. Ей плохо, когда ты так реагируешь.
— А мне три года было хорошо? — Нина засмеялась коротко. — Каждый месяц — «ну помоги», «ну ты же понимаешь», «ну так вышло». Ты хотя бы раз спросил меня: а мне удобно? А мне нормально?
Он посмотрел на неё, как в первый раз.
— Я… думал, что мы же вместе. У тебя всё под контролем. Ты сильная, ты…
— Вот именно. — Нина скрестила руки. — Ты привык, что я сильная. Привык, что я тяну, плачу, решаю, ищу. А ты… ты просто существуешь рядом. И даже спасибо мне не говоришь. Только маму слушаешь бесконечно.
Слова били по нему, и он это понимал — она видела по глазам.
— Я могу измениться, — попытался он.
— Андрей, ты три года говорил эти слова. Срок вышел.
Он шагнул ближе:
— Я люблю тебя. Я не хочу всё разрушить.
Она замерла на секунду — а потом тихо отвечала:
— Ты хочешь сохранить не нас. Ты хочешь сохранить удобство. И привычку.
Он отвернулся, обхватив голову руками, будто пытаясь проверить, не упал ли мозг. Потом резко развернулся:
— Ладно. Если тебе так важно — я поговорю с мамой. Поставлю ей условия. Скажу, чтобы больше не лезла…
Нина подняла руку, останавливая поток.
— Ты не понимаешь. Дело не в ней. Дело в тебе. Ты не умеешь говорить «нет». Не умеешь жить своей жизнью. Не умеешь брать ответственность. И если завтра она снова попросит денег — ты опять придёшь ко мне. И что я буду делать? Снова спасать? Нет. С меня хватит.
Андрей опустил плечи. Несколько мгновений он просто дышал, тяжело, шумно.
— Ты правда не дашь мне шанс? — спросил он тихо.
— Я дала тебе три года. Целых три года — шанс за шансом.
Он хотел возразить, но слова застряли. И было видно — сказать уже нечего.
— Ладно… — прошептал он наконец. — Я пойду.
Он медленно пошёл прочь по двору, шаркая ботинками по каше из талого снега. Снег падал редкими крупными хлопьями, как будто сам не верил, что ещё чуть-чуть — Новый год.
Нина стояла, пока он не исчез за углом, и только потом развернулась и пошла обратно.
Мама ждала её в коридоре:
— Всё так плохо?
— Хуже, — Нина сняла пальто. — Он даже сейчас думал не о нас, а о том, что скажет мать.
Она прошла на кухню, села за стол. Тонкие шторы колыхало сквозняком — дома было теплей, но от этого тепло только менее чувствовалось.
Вот она — тишина. Вроде такая желанная. Но внутри — клубок.
Она достала ноутбук и машинально включила рабочий документ. Строки текста, правки, комментарии — всё это было знакомым, родным, стабильным. В отличие от её брака.
Работа спасала. Всегда спасала.
Прошёл час. Потом два. Она увлеклась текстами так, что на секунду забыла о происходящем — мозг благодарно ухватился за привычное. Только когда мама позвала ужинать, Нина заметила: на телефоне 25 пропущенных. Она не открывала.
— Дочь, — мама придвинула к ней тарелку. — Ешь. Ты ничего не ела сегодня нормально.
— Спасибо, мам, — Нина взяла вилку. — Я просто не голодная.
— Ну хоть пару ложек.
Она послушалась. Еда почувствовалась тяжёлой — как если бы желудок пытался сказать: «Ты сейчас не об этом думаешь».
Ещё час — и телефон снова вибрирует.
Три новых сообщения.
И одно — от свекрови. Потому что, конечно же, она тоже не удержится.
Нина всё же открыла.
Светлана Петровна:
— Я надеюсь, ты довольна. Андрюша совсем в расстроенных чувствах. Ты должна подумать о том, что его жизнь рушится из-за твоих принципов.
Нина почти улыбнулась.
Конечно. Принципы виноваты.
Она написала ответ — короткий, почти ледяной:
— Его жизнь рушится не из-за принципов. А из-за безответственности.
Нажала «отправить» — и заблокировала номер.
Мама тихо наблюдала за ней.
— Ты сильная, — сказала мама. — Но сильным тоже нужно время, чтобы отойти.
— Да, — Нина кивнула, — но я не отхожу. Я принимаю решение.
Она встала, подошла к окну. Внизу на стоянке мерцали фары — кто-то парковался. В квартире напротив уже поставили елку. Декабрь пах предновогодними суетой, надеждами, отчаянием и ощущением, что вот-вот — новая жизнь.
Нина шепнула себе:
— Завтра я вернусь в квартиру. Официально. За документами. И буду решать дальше.
С этого момента внутри её как будто закрылась дверца. Никаких сомнений. Никаких «может быть».
И самое страшное — ей стало легче.
Не оттого, что ушла. А оттого, что наконец перестала врать себе, что всё наладится.
Но ночами легче не бывает.
К двум часам она всё ещё не спала. Думала. Перебирала в голове разговоры за год, за два, за три. Где-то смеялась мысленно над абсурдностью; где-то хотела плакать от того, что долго терпела.
Телефон снова завибрировал. Она вздрогнула — и всё-таки посмотрела.
Андрей:
— Я сейчас у вашей двери. Выйди, пожалуйста.
— Я не могу так.
— Поговорим. По-человечески.
— Дай пять минут. Я замёрз.
Она закрыла глаза.
Чёрт.
Вот это он умеет — давить на жалость.
Но она уже знала, что сделает.
Она встала, вышла в коридор. Мама выглянула:
— Ты куда?
— Сейчас. На минуту.
Спустилась вниз.
Андрей стоял в куртке, с шарфом, но всё равно казался продрогшим.
— Нин… — он шагнул к ней. — Я правда не могу без тебя. Мне плохо. Мне хреново. Ты же знаешь, как я к тебе…
— Андрей, — перебила она мягко, но твёрдо. — Пойдём наверх. Я скажу тебе всё сразу. Одним разом.
Он кивнул — будто надеялся услышать что-то другое.
Но Нина уже решила.
Поднимаясь по лестнице, она впервые за долгое время не дрожала. Никакой паники, никакой слабости. Только чёткое понимание, что это — путь к свободе.
Когда дверь квартиры закрылась за Андреем, воздух стал плотнее, будто стены тоже напряглись, ожидая, что произойдёт дальше. Он стоял в коридоре, переминаясь с ноги на ногу, а Нина смотрела на него в полный рост, не пытаясь скрыть усталости.
— Говори, — сказала она. — Всё, что хотел.
Андрей провёл рукой по лицу:
— Я… не знаю, с чего начать. Я запутался. У меня всё как будто валится. Ты ушла, мама давит, работа нервная. Я не выдерживаю.
— Это не начало, — спокойно сказала Нина. — Это оправдание. Попробуй ещё раз.
Он замолчал, пытаясь подобрать слова, которые бы звучали убедительно. Но уверенность исчезла, и он только сжал руки.
— Я не хочу тебя терять, — выдавил он наконец. — Я правда… я люблю тебя. Я думал, мы семья. Я думал, ты понимаешь, через что я прохожу.
— Я понимаю. — Нина кивнула. — Но это не делает меня обязанной терпеть всё, что происходит.
Он вскинул глаза:
— Но мы же можем всё исправить! Ты просто… слишком резко ушла. Не дав мне шанса.
— Андрей, — она сделала шаг ближе. — Пойми, я три года была рядом. Три года молчала, сглаживала, вслух не говорила, что мне плохо. Ты думаешь, я резко ушла? Нет. Я ушла только тогда, когда уже не оставалось сил продолжать.
Он опустил взгляд.
— Я не хотел, чтобы так получилось.
— Но получилось, — тихо сказала Нина. — И теперь нужно не возвращаться назад, а принимать решения.
Он вскинул голову, голос сорвался:
— Ты хочешь развестись?
Она посмотрела прямо, не отводя глаз:
— Да.
Слово, произнесённое спокойно, ударило его сильнее крика. Андрей будто потерял опору: руки опустились, плечи дрогнули.
— Нет… — выдохнул он. — Нет, подожди, это слишком… Ты не можешь так просто…
— Я могу, — мягко ответила Нина. — И не «просто так». Я иду туда, куда давно должна была пойти.
Он сделал шаг вперёд, но она подняла руку, останавливая:
— Не надо. Я знаю, что ты хочешь сказать. Но я повторю: ты хочешь вернуть не меня. Ты хочешь вернуть привычный уклад. Чтобы всё было «по-старому». Но по-старому — это плохо. Это больно. Это не работает.
Андрей сел на стул, наклонился, опираясь локтями на колени.
— Но что я теперь буду делать? — почти прошептал он.
— Жить. — Нина не смягчала голос. — Сам. Без того, чтобы перекладывать всё на меня. Может, наконец станешь взрослым.
Он закрыл лицо руками. Несколько секунд — тишина, густая, как вязкая вода.
А потом — совсем тихо:
— А ты… ты совсем не хочешь попробовать ещё раз?
— Нет, — сказала она без паузы. — Я хочу попробовать свою жизнь.
Она знала, что жестоко. Знала, что он сейчас рухнет. Но разве не она падала все эти годы? И разве он хоть раз подхватил? Хоть раз?
Он поднялся, шатко, будто стоял на льду.
— Ладно… — сказал он. — Если ты решила… я ничего не смогу.
— Не сможешь, — ответила Нина честно. — Потому что это решение не про тебя. А про меня.
Он вдохнул, как человек, которому только что сообщили диагноз.
— Мне надо выйти, — сказал он глухо.
— Я провожу.
Они спустились. На улице снова падал снег — лениво, крупными хлопьями, которые кружились, будто не могли выбрать, куда лечь. Андрей застегнул куртку, посмотрел на неё долгим, растерянным взглядом.
— Я… если тебе понадобится помощь… хоть какая-нибудь…
— Я справлюсь, — сказала она. — И ты тоже.
Он кивнул. И ушёл. Сначала медленно, как будто надеялся, что она позовёт обратно. Потом быстрее. А потом исчез за поворотом.
Нина стояла под фонарём, пока холод не пробрался под пальто. Но внутри было тепло — спокойное, ровное, уверенное.
Наконец-то.
Вот это чувство — не эйфория, не облегчение, а честность с собой.
Она поднялась домой. Мама встретила её тихим взглядом — без вопросов, без оценок.
— Всё? — спросила она.
— Да, — сказала Нина.
В её голосе не было ни дрожи, ни горечи. Только факт.
Она зашла в комнату, закрыла дверь, села на кровать. Достала чемодан, открыла его — и впервые за последние дни не почувствовала тяжести. Она не бежала. Она возвращалась к себе.
Нина протянула руку к ноутбуку, но остановилась.
Не работа сегодня.
Не отвлечение.
Сегодня — просто быть.
Она легла на подушку, закрыла глаза. За окном было слышно, как редкие машины шуршат по мокрому снегу. Дом дышал спокойно, ровно. И в этом дыхании было что-то новое — будущая жизнь, которую она только-только начала строить.
Утром она проснулась сама, без будильника, впервые за долгое время с ясной головой. В квартире было тихо. Мама тихо готовила на кухне, отец что-то читал в гостиной. Мир не рухнул. Мир просто стал другим.
Нина оделась, собрала волосы и посмотрела на себя в зеркало. В отражении — спокойная, взрослая женщина, которая наконец перестала ждать чудес от тех, кто их не создаёт.
Она взяла сумку и паспорт.
Сегодня — первый визит, первый шаг к официальной точке. Она не спешила, но и не тянула.
Закрытые двери не должны оставаться приоткрытыми.
Мама выглянула:
— Ты хочешь идти сейчас?
— Да. Надо не откладывать.
— Хочешь, я с тобой?
— Спасибо, мам. Но я сама.
Она улыбнулась — искренне. Потому что впервые сама была на своей стороне.
Нина вышла из подъезда. Снег перестал, воздух был свежий и прозрачный. Декабрь не казался больше тяжёлым. Он был… новым. Началом. Не надо ждать января, чтобы менять жизнь. Достаточно решиться.
Она шла по двору, чувствуя, как каждый шаг словно отрывает от неё старые привычки, старую боль, старую роль, в которой она так долго жила. Теперь — нет. Теперь всё иначе.
Впереди были дела, документы, разговоры, бытовые хлопоты. Да, всё это. Но вместе с этим — свобода.
И самое главное — возможность построить жизнь без постоянного чувства вины, тяжести и ожидания, что кто-то когда-то начнёт её ценить.
Когда она вышла на главную улицу, телефон вибрировал. Сообщение. От неизвестного номера — но она узнала стиль.
Светлана Петровна:
— Надеюсь, вы одумаетесь.
Нина не открыла. Удалить — и всё.
Впервые без сожалений.
Мама хочет на пенсию выйти. Так что придётся тебе продать свой магазин, чтобы купить ей домик у моря, – нагло сообщим муж