— Да сколько можно, мам! — Николай резко оттолкнул табурет, и тот грохнулся о стену. — Мы договаривались, что это временно!
— Ты не ори на мать, — отрезала Валентина Павловна, поджимая губы. — Я, между прочим, не на курорт приехала. У меня беда, я нуждаюсь в помощи.
— Беда? — Татьяна подняла глаза от раковины. — Это не беда, Валентина Павловна. Это вы устроили себе комфорт за наш счёт.
— Ах вот как, — усмехнулась свекровь, перекрестив руки. — Значит, я теперь лишняя? В квартире, где мой сын живёт?
— Ваш сын, — Татьяна вытерла руки о полотенце, — живёт со своей женой. И да, я хочу, чтобы у нас снова был дом, а не филиал вашего дома престарелых.
Николай встал между ними, усталый, с красными глазами после очередной бессонной ночи.
— Хватит. Обе. Я вас прошу.
— Она меня провоцирует! — вскинулась Валентина Павловна. — Я только добро хочу, а в ответ одно хамство. Я ведь не ради себя стараюсь, а ради вас!
— Ради нас? — Татьяна усмехнулась, чувствуя, как внутри всё кипит. — Да вы с первого дня начали перекраивать всё под себя. Кастрюли свои расставили, коврик выкинули — “старомодный”. Мои полотенца — “слишком яркие”. Даже кота выгоняете с кухни, потому что “шерсть летает”!
— Не начинай, Таня, — вздохнул Николай, — она же старый человек, ей непросто привыкнуть.
— Привыкнуть? — она резко повернулась к нему. — А мне просто, да? Мама твоя живёт тут третий месяц, и я уже не знаю, где у нас мои вещи. Всё “мамино”, “мамина полочка”, “мамина подушка”, “мамина диета”! Смешно уже.
Тишина накрыла кухню. Только чайник булькал, выплёвывая пар. За окном серый ноябрь — холод, мокрый снег, лужи под ногами.
Николай вздохнул, провёл рукой по лицу.
— Таня, ну ты понимаешь, что я не могу её выгнать. Куда она пойдёт?
— Не знаю, — ответила она устало. — Но я не обязана жить с человеком, который меня ненавидит.
— Я тебя не ненавижу, — вдруг вмешалась Валентина Павловна. — Просто ты не умеешь уважать старших. Вот в наше время…
— В ваше время, — перебила Татьяна, — женщины молчали и терпели. А я не собираюсь.
Николай стукнул кулаком по столу.
— Да сколько можно, а?! Каждый день одно и то же! Мама, жена… Я устал!
Он выскочил из кухни, хлопнув дверью.
Обе остались молча — каждая в своём окопе.
Вечером Татьяна пришла домой после работы. В прихожей — запах валерьянки и котлет, телевизор гремит, как на стадионе. Валентина Павловна в халате сидит на диване и громко обсуждает с соседкой сериал.
— А, пришла! — заметила она. — Танечка, я тебе бельё перестирала. Там всё неправильно было — порошка много насыпаешь.
— Не надо было, — отрезала Татьяна, снимая сапоги.
— Ну как же, я же помочь хотела, — голос свекрови звучал обиженно, но глаза блестели от самодовольства.
«Помочь», — мысленно передразнила Татьяна. — «Да ты просто не можешь не контролировать всё вокруг».
Она прошла в спальню, где кровать стояла по-другому. Переодевалась молча, сжав зубы.
Тишина комнаты резала по ушам, как стекло.
Когда Николай вернулся, Татьяна уже сидела у окна, обхватив колени.
— Тань, давай спокойно, — начал он, снимая куртку. — Мама, ну, может, перегибает, но она же старается. Ей тяжело одной, Валя на свадьбе вся в делах…
— А мне легко? — перебила она. — Я прихожу домой и чувствую себя квартиранткой. Всё не моё. Даже место на кухне уже не моё.
— Не перегибай.
— Перегибаю? — голос сорвался. — Да ты хоть понимаешь, что она нас разводит? Специально! То тебе шепчет, что я холодная, то мне — что ты “мамин сынок”. Ей нравится, когда мы ругаемся.
— Перестань, — устало сказал он. — Это не заговор, это просто жизнь.
— Жизнь? — Татьяна рассмеялась. — Тогда объясни, почему она распоряжается моей квартирой, как своей? Почему без спроса приглашает гостей?
Он опустил глаза.
— Она просто хотела…
— Не оправдывай, — перебила она. — Лучше скажи честно: тебе удобно, что она всё решает за нас?
— Конечно, нет! — вспыхнул Николай. — Я просто пытаюсь всем угодить. Я не хочу выбирать между вами!
— Но ты уже выбрал, — тихо сказала Татьяна. — И не меня.
Он замолчал. И это молчание было громче любого крика.
На следующий день всё повторилось.
Татьяна возвращается домой — а там опять “перестановка”. Шкаф сдвинули, диван повернули, вещи из ящиков переложены.
На кухне Валентина Павловна готовит ужин и с кем-то разговаривает по телефону:
— Да, Валюш, конечно! У нас тут просторно. Хотите — свадьбу у нас сыграем. Ну а что, раз молодым хочется домашнего тепла…
Татьяна застыла в дверях.
— Просторно? — медленно произнесла она. — Тут, где даже пройти нельзя из-за ваших сумок?
Свекровь обернулась, улыбка — ледяная.
— Ну не кипятись, Танечка. Это всего один день. Родственники посидят, пофотографируются — и всё.
— Один день? — Татьяна едва сдержалась. — Вы даже меня не спросили!
— Да что ты как маленькая, — отмахнулась та. — Это же праздник.
— Праздник? В моей квартире?! — сорвалась Татьяна. — Нет, Валентина Павловна. Ни свадьбы, ни застолий здесь не будет.
— А кто тебя спрашивать будет? — спокойно произнесла свекровь. — Решать будем с Колей.
— Конечно, с Колей, — усмехнулась Татьяна. — Как всегда. Я тут никто.
Она выскочила из кухни, хлопнув дверью спальни.
Слёзы душили, но плакать не хотелось. Хотелось орать. Или уйти.
Через пару дней пришла соседка Марина — с пирогом в руках и улыбкой.
— Танюш, привет! А я слышала, вы квартиру продаёте? Поздравляю! Дом купите, да? Валентина Павловна рассказывала.
Татьяна застыла.
— Что? — тихо спросила она. — Кто тебе это сказал?
— Ну, она. Сказала, что всё уже решено, просто документы оформляют.
В этот момент Николай вошёл из кухни, побледнел.
— Марин, ты не так поняла, — поспешно сказал он. — Это пока разговоры.
Марина смутилась, извинилась и ушла.
Дверь хлопнула, и в квартире повисла густая тишина.
— Так, — Татьяна шагнула к мужу. — Объясни. Какие “разговоры”? Кто продаёт квартиру?
— Таня, не заводись, — пробормотал он. — Мама просто мечтает о доме. Мы думали… может, переехать за город…
— “Мы”? — она скрестила руки. — “Мы” — это вы с ней?
Он отвернулся.
— Ну я просто хотел, чтобы всем было удобнее…
— Всем? — перебила она. — Всем, кроме меня? Эта квартира — моё наследство, Коль. Моей бабушки. Я тут выросла. А ты позволил своей матери распоряжаться, как своей собственностью.
Из комнаты вышла Валентина Павловна, в руках — кипа бумаг.
— Татьяна, не кричи, — произнесла она спокойно. — Мы ничего не сделали. Просто смотрели варианты. Дом, сад, воздух… детям хорошо будет.
— Каким детям?! — выкрикнула Татьяна. — У нас их нет, потому что вы каждый день портите нам жизнь!
Свекровь вспыхнула:
— Вот теперь понятно, почему у вас детей нет. Нервная, эгоистка, всё под себя.
Татьяна замерла, глядя прямо в глаза.
— Вон. Из моей квартиры. Прямо сейчас.
Николай шагнул вперёд:
— Таня! Не смей!
— Я серьёзно, — тихо сказала она. — Или она, или я.
Валентина Павловна сжала губы, бросила взгляд на сына.
— Вот видишь, Коленька, — сказала она с нажимом. — Вот кого ты выбрал.
И ушла в свою комнату, громко хлопнув дверью.
Ночью Татьяна не спала.
Лежала на спине, смотрела в потолок.
Николай дышал рядом ровно, но она чувствовала — не спит.
— Коль, — прошептала она. — Я ведь не враг твоей матери. Просто не могу больше жить в этом аду.
Он долго молчал, потом выдохнул:
— Я понимаю. Но не знаю, что с этим делать.
— Сделай хоть что-то, — сказала она. — Пока ещё не поздно.
Ответа не было. Только тиканье часов и шорох ветра за окном.
Утром, когда Татьяна вышла на кухню, Валентина Павловна сидела с газетой и чашкой кофе.
— Танюша, — произнесла она спокойно, — я тут подумала, нужно всё-таки обсудить, как выставить квартиру на продажу.
Татьяна остановилась, глядя на неё.
— Вы правда не понимаете, что переступили черту?
— Да не кипятись, — свекровь улыбнулась. — Я просто хочу как лучше.
Татьяна усмехнулась:
— Лучше для кого?
— Для всех, — уверенно сказала Валентина Павловна.
— Нет, — тихо ответила Татьяна. — Только для себя.
Она развернулась и вышла из кухни.
— Ты уходишь? — голос Николая был тихим, почти безжизненным.
Татьяна стояла у прихожей, застёгивала пальто. За окном — серый ноябрь, холодный дождь, ветви качаются, будто тоже спорят.
— Да, — ответила она спокойно. — На время.
— Куда?
— К маме.
Он сжал губы, кивнул.
— Может, подождёшь до вечера? Мама у подруги, можно поговорить спокойно.
— Мы уже всё обсудили, Коль, — сказала она, натягивая шарф. — Ты не сделал ни шага, чтобы что-то поменять.
— Я просто не хочу ссориться.
— А я — жить в ссоре каждый день. Это разное.
Он хотел что-то сказать, но промолчал.
Татьяна взяла сумку и вышла, закрыв дверь за собой тихо, без хлопка — будто боялась разбудить прошлое.
У матери было тепло. Не только в квартире, где пахло корицей и чистотой, но и как-то внутри — впервые за долгое время.
— Я знала, что всё к этому идёт, — сказала Лариса Петровна, когда дочь молча села за стол. — Рассказывай.
— Рассказывать нечего, — Татьяна отпила чай. — Они с Колей решили продавать квартиру. Мою. Даже не сказали.
Мать подняла брови.
— И документы?
— Пока нет, но близко. Он не сказал «нет», понимаешь? Он просто молчит. Как всегда.
— Значит, он выбрал, — тихо сказала мать. — Ты должна защитить себя. Сходи к нотариусу. Пока не поздно.
Татьяна кивнула. Слёзы не шли. Она устала даже от слёз.
Через несколько дней Николай позвонил. Голос — усталый, виноватый.
— Таня, я скучаю. Мама у Вали, мы не разговариваем. Я понял, что всё перегнулось. Можно я приду?
— Зачем? — спросила она.
— Поговорить.
— Ладно. Завтра вечером.
Он пришёл, как школьник после двойки: небритый, с опущенными плечами.
В руках — букет хризантем и пакет с пирожками.
— Привет, — выдохнул он. — Можно?
— Заходи.
Он сел, не поднимая глаз.
— Таня, я правда не хотел всё так испортить. Мама давила, я запутался. Я просто хотел, чтобы всем было хорошо.
— Всем — это никому, — ответила она. — Ты не замечал, что от её «заботы» всем только хуже?
— Да я… думал, что время всё утрясёт.
— Время ничего не решает, если человек не решается сам, — тихо сказала Татьяна. — Коль, мы взрослые. А живём, как дети, которые ждут, что кто-то всё разрулит.
Он посмотрел на неё.
— Что ты хочешь, чтобы я сделал?
— Чтобы ты выбрал, наконец.
— Между кем и кем?
— Между семьёй и привычкой быть послушным сыном.
Он сжал кулаки.
— Это нечестно. Она мне мать.
— А я тебе кто?
Ответа не было.
Прошла неделя.
Николай звонил редко. Говорил сухо, будто из вежливости.
Татьяна занялась документами: нотариус помог оформить долю собственности официально. С облегчением подписала бумаги, как будто поставила точку в старой главе.
Иногда ловила себя на том, что скучает по нему. По его неуклюжим шуткам, по запаху табака на пальцах, по тому, как он каждое утро бормотал «пять минут ещё». Но потом вспоминала, как он молчал, когда мать её унижала. И скука проходила.
Однажды вечером он всё-таки пришёл. Без звонка.
Стоял на пороге — растерянный, как чужой.
— Можно?
— Заходи, — сказала она.
Он вошёл, осмотрелся. Квартира была другой — чище, светлее, будто выдохнула. На полках — только её вещи. Никаких “маминых диет”, “маминых кастрюль”.
— Ты замки поменяла?
— Да.
Он кивнул.
— Понимаю.
— Не думаю.
— Тань, я ушёл от мамы.
Она подняла глаза.
— Правда?
— Да. Снял комнату. Не могу больше так.
— И что теперь?
— Не знаю, — честно сказал он. — Просто хотел, чтобы ты знала.
Они долго сидели в тишине. Потом он вдруг тихо добавил:
— Знаешь, я всё время думал, что смогу угодить всем. А в итоге потерял всё.
— Ты не всё потерял, — сказала она. — Просто уже не то, что было.
Он посмотрел на неё:
— А может, начнём заново? Без неё, без старых ошибок?
— Начинать заново — не то же самое, что притвориться, будто ничего не было, — ответила Татьяна. — Я не хочу жить ожиданием, что однажды она снова придёт.
Он замолчал. Потом встал.
— Значит, всё?
— Значит, пора честно жить.
Он кивнул. У двери задержался, хотел что-то сказать — не сказал.
И ушёл.
Прошёл месяц.
Татьяна жила одна. Работала, встречалась с подругами, иногда ездили с мамой на дачу.
Поначалу было пусто, но постепенно пришло чувство свободы.
Она перестала ждать звонков. Перестала проверять сообщения.
Зимой выпал первый снег. Она стояла у окна с чашкой чая и думала, что, может, это и есть взрослая жизнь — когда не больно, а просто тихо.
В один вечер раздался звонок в дверь.
На пороге стояла Валентина Павловна.
Без макияжа, без уверенности. Пальто мятое, глаза красные.
— Таня… можно войти?
Татьяна не ответила.
— Мы с Колей… поссорились. Он снял комнату, а я не знаю, куда идти. Валя с мужем за границей, не дозвониться. Я… я устала.
— И что вы хотите от меня?
— Приюти на пару дней. Пока не устроюсь. Я не враг тебе, честно. Просто дура старая.
Татьяна стояла, сжимая ручку двери. Внутри всё боролось: жалость, обида, злость.
Перед глазами всплыли сцены — крики на кухне, передвиженные шкафы, слова “какая твоя квартира”, пустые глаза мужа.
— Нет, — сказала она наконец. — Простите.
— Таня…
— Я больше никого не пускаю в свой дом.
Валентина Павловна стояла секунду, потом тихо кивнула, опустила глаза и вышла в темноту.
Дверь закрылась. Щёлкнул замок.
Татьяна прислонилась к стене. Долго стояла, пока дыхание не выровнялось.
Потом прошла в комнату, налив себе чай.
На столе лежала фотография — старая, ещё до всех ссор: она, Николай, улыбаются, на заднем плане — Валентина Павловна, тоже вроде довольная.
Татьяна посмотрела на фото, перевернула его лицом вниз и тихо сказала:
— Хватит.
Через несколько недель Николай написал.
«Мама уехала к сестре в Нижний, я один. Прости за всё. Просто хотел, чтобы ты знала, что теперь я понял».
Она долго смотрела на экран. Потом стерла сообщение.
Без злости. Без боли. Просто так надо.
Вечером она зажгла лампу, поставила чайник.
С улицы пахло снегом и бензином, за окном в сугробах играли дети.
В квартире было тихо, уютно и — впервые за долгое время — по-настоящему своё.
Татьяна прошла по комнатам, задержалась у окна.
Город мерцал огнями, машины скользили по мокрому асфальту, жизнь шла, как и прежде.
Она улыбнулась — чуть грустно, но спокойно.
Никаких “маминых шкафов”, никаких ссор, никаких чужих решений.
Только она и её дом.
И впервые за долгое время Татьяна почувствовала не одиночество — а свободу.
«Ты нашёл другую, а твоя мать теперь ещё и мою квартиру забрать хочет?» — мой голос звучал чужим, надломленным, когда я встала на защиту своего будущего перед безразличным Алексейем