Началось всё с навязчивой идеи. Максим завел разговор о домах за завтраком, в тот самый пасмурный ноябрьский понедельник, когда за окном моросил холодный дождь, превращавший двор в серо-коричневое месиво.
— Смотри, какое предложение, — он сунул телефон Ольге под нос, так что она отшатнулась от запаха кофе и тоста. На экране красовался аккуратный коттедж из красного кирпича, утопающий в пожухлой осенней листве. — В пригороде, всего полчаса езды по новой трассе. Видишь, два этажа, терраса, место под гараж. Мечта, а не дом.
Ольга медленно пережевывала кусок хлеба, глядя не на экран, а на лицо мужа. Его глаза горели тем самым странным, незнакомым блеском, который стал появляться в последние месяцы.
— Зачем нам это, Макс? — спросила она, отодвигая тарелку. — У нас прекрасная квартира. Твоя работа в двадцати минутах, моя — в пятнадцати. Магазины, поликлиника, кинотеатр — всё под боком. Зачем менять это на какую-то… деревню?
— Это не деревня, это коттеджный поселок с охраной! — поправил он, раздраженно щелкнув по экрану, чтобы показать следующее фото — просторную гостиную с камином. — И речь не о «зачем». Речь о будущем, Оль. Мы же не будем вечно вдвоем топтаться в этой двушке. Дети, в конце концов. Им нужно пространство, свежий воздух, своя комната, а не клетка в панельной многоэтажке.
Он произнес слово «дети» так уверенно, будто они уже договорились, будто это было общее решение, а не его новая навязчивая фантазия. Ольгу покоробило.
— Дети? — Она подняла брови. — Мы что, уже обсуждали? Я что-то пропустила? Ты знаешь мою позицию — сначала стабильность, потом планирование. А стабильность — это вот здесь. — Она обвела рукой свою кухню, светлую, с новым гарнитуром, который выбирала долго и мучительно три года назад. — Это моя квартира, Максим. Купленная на мои деньги, до тебя. Мой тыл. Мой фундамент.
Максим резко отодвинул стул, скрипнувший по плитке. Звук был неприятный, режущий.
— Вот именно, — сказал он тихо, но с таким напряжением в голосе, что Ольга насторожилась. — Твоя квартира. Твой фундамент. Твой тыл. А я что? Постоялец? Я семь лет живу здесь, плачу за коммуналку, за продукты, ремонтирую сантехнику, клею обои, а в итоге всё равно чувствую себя как в гостях. У тебя всё расписано, расставлено по полочкам, и малейшее мое ведро в прихожей не на том месте вызывает у тебя тихое раздражение. Я хочу наш дом, Ольга. Общий. Где моё слово будет весить столько же, сколько твое.
Он выпалил это, не глядя на нее, уставившись в дождь за окном. Ольга сидела, онемев. В голове крутились обрывки фраз: «ведро не на том месте», «гость», «тихое раздражение». Она всегда считала себя гибкой, всегда учитывала его мнение. Разве не она согласилась, чтобы он привез свой огромный, нелепый спортивный уголок, занявший половину лоджии? Разве не она уступила, когда он захотел поставить в гостиной темный кожаный диван, который ей категорически не нравился?
— Ты не гость, — наконец выдохнула она, и голос её звучал чужим, плоским. — Ты мой муж. Но это не отменяет того, что квартиру я купила сама. И продавать её, чтобы вложиться в какой-то дом, о котором я не мечтала, я не собираюсь. Ты хочешь свой дом — прекрасно. У тебя же есть своя однушка. Продавай её, бери ипотеку, стройся. Я не против. Но моя жилплощадь — не разменная монета в этой игре.
Максим обернулся. Его лицо было бледным, губы плотно сжаты.
— Моя однушка сдаётся, — сказал он отрывисто. — Это наш дополнительный доход. Ты сама была не против, когда мы поженились. «Деньги лишними не бывают», — твои слова.
— Ну и пусть сдаётся! Но если ты хочешь дом, то этот актив можно конвертировать. Или ты хочешь конвертировать мой актив, а свой оставить в резерве? — вырвалось у неё прежде, чем она успела обдумать.
Он молчал секунду, две, три. Потом резко кивнул, словно ставя точку в бессмысленном споре.
— Я опоздываю. Поговорим вечером.
Но вечером они не поговорили. Максим задержался на работе, пришел уставший, сразу уткнулся в ноутбук. Атмосфера в квартире стала густой, липкой, как ноябрьская слякоть за окном. Ольга ловила себя на том, что теперь действительно раздражается из-за его раскиданных носков, из-за немытой чашки в раковине. Каждая мелочь становилась подтверждением его утренних слов: «ты считаешь меня гостем». А он, в свою очередь, стал подчеркнуто аккуратным, почти стерильным в своих действиях, что злило её еще больше. Это была тихая, изматывающая война без выстрелов.
Через пару недель Максим, казалось, сменил тактику. Тема дома отошла на второй план, зато появились проблемы с той самой однушкой.
— Квартиранты задерживают оплату, — сообщил он как-то за ужином, ковыряя вилкой в картофельном пюре. — Говорят, у одного из них сокращение, ищет новую работу. Просят отсрочку.
— На сколько? — насторожилась Ольга.
— Не знаю. Месяц, может два. Выгнать жалко — люди в сложной ситуации, семья с ребёнком. И искать новых сейчас, в такую жару… — он махнул рукой.
Ольга промолчала. Жалко людей — это понятно. Но бизнес есть бизнес. Их общий бюджет, и без того потрепанный недавней покупкой ему новой машины, явно пострадает. Она чувствовала подвох, но не могла его ухватить. Максим говорил об этом с такой искренней досадой, хмурился так естественно.
Потом случилась «авария». Максим позвонил с работы взволнованный.
— Оль, представляешь, соседи сверху затопили мою квартиру. Там, говорят, потолок в гостиной обвис, в спальне лужа. Нужно срочно ехать, оценивать ущерб, договариваться.
— Подожди, какие соседи? Там же живёт пожилая пара? — припомнила Ольга.
— Да они! У них трубу прорвало. Я уже говорил с ними — пенсионеры, глаза несчастные, денег у них нет. Страховки, естественно, тоже. Придётся ремонтировать за свой счёт.
— Максим, это же тысячи! Ты не можешь просто так взять и оплатить всё! Нужно через суд…
— Ольга, какие суды? — его голос на том конце провода стал резким. — Там старики, ей-богу, у одного давление под двести! Я что, их на улицу выгоню из-за какого-то потолка? Я сам всё сделаю, потихоньку. Только материалы купить… Дай, пожалуйста, с нашей карты тысяч сорок. Я потом верну, как только квартиранты рассчитаются.
Ольга почувствовала, как в груди похолодело. Не столько из-за денег, сколько из-то тона. Это была не просьба, а мягкое, но непререкаемое требование. И эта история… Слишком уж гладко складывалась. Проблемные квартиранты, беспомощные соседи, неожиданный ремонт. Всё это выстраивалось в какую-то удобную для него цепочку, которая вела к одному — его квартира как источник дохода и актив временно выбывала из игры. И требовала вливаний.
— Сорок тысяч — это много, Макс, — осторожно сказала она. — У нас планы на зимний отпуск, ты сам знаешь. Давай я заеду, посмотрю сама? Может, не всё так страшно?
— Не надо! — он почти выкрикнул, затем понизил голос. — Там сейчас сыро, холодно, ты простудишься. И вообще, я уже всё уладил. Дай денег, пожалуйста. Это же наше общее, в конце концов. Неужели ты мне не доверяешь?
Последняя фраза повисла в воздухе тяжёлым, неудобным вопросом. Не доверяешь? После семи лет брака? Ольга стиснула зубы.
— Хорошо. Переведу.
Она перевела. А потом, когда он уехал в якобы внезапную командировку (совещание поставщиков в другом городе, срочно, на три дня), она не выдержала. Беспокойство, подозрения, это гнетущее чувство обмана гнали её. Она начала не с уборки, а с его рабочего стола. Аккуратно, стараясь ничего не сдвинуть с места. Папки с отчетами по работе, счета за машину, старые квитанции. Ничего. Потом дошла до гардероба. Перебирала его свитера, джинсы, коробку с зимними шапками. И в глубине полки, под стопкой давно не носимых футболок, её пальцы наткнулись на жесткий уголок папки-скоросшивателя.
Сердце заколотилось где-то в горле. Она вытащила её. Простая серая папка. Внутри — несколько листов. Самый верхний был знаком — бланк нотариального заявления. Её взгляд упал на строчку «Даритель» и ниже — размашистую, узнаваемую подпись Максима. А чуть ниже, в графе «Одаряемый» — «Смирнова Валентина Андреевна». Его мать.
Ольга медленно опустилась на корточки, прислонившись спиной к шкафу. В ушах шумело. Она листала бумаги. Договор дарения. Акт приема-передачи. Выписка из ЕГРН, где владельцем числилась уже Валентина Андреевна. Дата — май. Полгода назад. Ещё до первых разговоров про дом. До историй про неплатежеспособных квартирантов. До мифического потопа.
Значит, так. Квартира уже полгода как не его. Мать владеет ею официально. И весь этот спектакль с арендой, с заливом, с ремонтом — просто дымовая завеса. Чтобы она, Ольга, не полезла проверять, не задала лишних вопросов. А пока он создавал видимость, что его актив проблемный, он давил на неё, чтобы она продала свой — единственный реальный актив в их семье. И вложила всё в «общий» дом. Который, будучи купленным в браке, стал бы общим. И её деньги, вложенные в него от продажи её единоличной квартиры, растворились бы в этой общности. А его бывшие деньги, выведенные через дарение матери, остались бы в безопасности. План. Чёткий, циничный, подлый план.
Она сидела на полу, сжимая в руках холодные листы, и не плакала. Внутри всё выгорело дотла, осталась только спокойная, ледяная пустота. И ясность. Теперь она всё понимала.
Он вернулся поздно, под утро. Ольга ждала его в гостиной, в темноте, только свет от фонаря во дворе падал косыми полосами на пол. Папка лежала у неё на коленях.
— Оль? Что не спишь? — он включил свет в прихожей, моргнул.
— Заходи, — сказала она ровным, безжизненным голосом.
Он вошел, сбросил сумку, и его взгляд сразу упал на папку. Он замер. Лицо стало маскоподобным, бесстрастным, но в глазах мелькнула паника, которую он тут же подавил.
— Что это? — спросил он, делая шаг вперёд.
— Не надо, — Ольга подняла руку, останавливая его. — Не подходи. Просто ответь на один вопрос. Правда, что ты полгода назад подарил квартиру матери?
Он молчал, глотая воздух. Шея его покраснела.
— Это… это было нужно. Для мамы. Ей спокойнее, когда есть своя жилплощадь. А то у неё там коммуналка, соседи…
— Не ври! — её голос, наконец, сорвался, ударив по тишине квартиры как хлыст. — Не ври мне в лицо, Максим! Ты подарил квартиру матери в мае! А в сентябре начал рассказывать мне сказки про то, какой замечательный дом в пригороде! Ты требовал, чтобы я продала свою, чтобы мы купили общий! Ты вывел свою собственность из-под удара, чтобы в случае чего ничего не потерять, а мою хотел превратить в общую! Ты что, думал, я такая дура, что не вычислю? Что не замечу, как ты меня в ловушку заманиваешь?!
— Это не ловушка! — выкрикнул он, и в его голосе прорвалась та самая агрессия, которую он долго скрывал. — Это здравая логика! Да, я обезопасил свою квартиру! Потому что я знаю, как всё бывает! Знаю, как люди после развода делят всё подчистую! А тебе что, мало того, что у тебя есть своё? Тебе нужно и моё прибрать? Мы же семья, Ольга! И дом должен быть общим, на двоих! А не так, что у тебя своя крепость, а я в ней на птичьих правах!
— Птичьих правах? — она встала, и папка с грохотом упала на пол. — Ты семь лет жил в этой «крепости»! Ел мою еду, спал на моей кровати, пользовался всем, что я создавала! И всё это время, оказывается, копил в себе обиду и строил планы, как бы урвать себе кусок побольше! Не общий дом ты хотел, Максим. Ты хотел, чтобы я лишилась своего, а ты при этом сохранил своё! Ты хотел меня обокрасть, под соусом семейного счастья! Это не здравая логика. Это подлость. Чистой воды подлость.
Они стояли друг против друга, тяжело дыша, как два врага после драки. Весь фасад их обычной жизни, все эти годы тихого быта, рассыпались в пыль, обнажив вот этот уродливый, расчетливый фундамент.
— И что теперь? — спросил он наконец, с вызовом. — Выгонишь?
— Да, — ответила она просто. — Собирай вещи. Сегодня же. Ключи от моей «крепости» оставь на столе. И езжай к своей маме. Раз уж ты ей так доверяешь и так о её спокойствии печёшься. Пусть она тебе теперь и даёт кров.
Он уехал до рассвета. Собирался молча, зло, швыряя вещи в чемодан. Она сидела на кухне и смотрела, как за окном ноябрьская тьма постепенно сменяется грязно-серым утром. Не было ни слёз, ни истерики. Была только усталость. Глубокая, костная усталость от семи лет жизни с незнакомцем.
Развод прошёл быстро. Делить им было нечего — машина была оформлена на него, её квартира — на неё. Он не оспаривал, подписал бумаги быстро, будто спешил поскорее стереть этот эпизод из жизни.
Прошло месяца три. Зима вступила в свои права, засыпав город снегом, который к вечеру превращался в коричневую кашу. Ольга потихоньку возвращалась к жизни одной. Как-то раз позвонила их общая знакомая, Света.
— Оль, привет. Ты как?
— Нормально. Работаю.
— Слушай… Я Максима видела. В торговом центре, у метро. Он… не очень выглядит.
Ольга промолчала, давая понять, что тема нежелательна. Но Света, плохо воспринимающая такие сигналы, продолжила:
— Разговорились. Он в той же своей однушке не живёт, оказывается. Снимает комнату где-то на окраине, в старом фонде. Говорит, мать квартиру сдаёт другим, а ему говорит — ты взрослый мужик, сам зарабатывай, сам снимай. Мол, раз подарил, значит, её теперь право. Вот так-то.
Ольга закрыла глаза. Картинка сложилась окончательно, с чёткостью пазла. Максим, такой хитрый и предусмотрительный, попался в свои же сети. Его мать, Валентина Андреевна, женщина с характером и трезвым взглядом на жизнь, просто взяла то, что ей предложили. Квартира в её собственности — значит, её право решать, что с ней делать. Сыну, который так легко расстался с жильём, видимо, не очень-то и доверяла. Или просто решила, что раз он начал с подставы жены, то и с ней может провернуть что-то подобное. Логика железная.
— Жалко его, что ли? — спросила Света.
— Нет, — честно ответила Ольга. — Он сделал свой выбор. Рассчитывал всех переиграть — и меня, и жизнь. А в итоге переиграла его собственная мать. Справедливо.
Она положила трубку и подошла к окну. Шёл снег, крупный, пушистый. Дети кричали во дворе, катаясь с горки. В её квартире было тихо, тепло и спокойно. Её квартире. Никому не подаренной, не проданной, не вложенной в сомнительные общие мечты.
Справедливость наступила сама собой, без её участия. Он рыл яму для неё, а свалился в неё сам. Остался с комнатой в ветхом доме, с работой, которой явно не хватало на его новые амбиции, и с матерью, которая преподала ему суровый урок о доверии и собственности.
А она осталась здесь. В своей «крепости». С чистым, пусть и пустым, пространством вокруг. С тишиной, которая уже не казалась враждебной. Она выжила. Сохранила то, что было ей дорого. И этот холодный, ясный зимний вечер был её вечером. Только её. И это было главное.
Я рядом