— Заткни его, наконец! Твое существо опять орет! Я работать не могу! — Сергей влетел в комнату, и дверь со всего размаху хлопнула о стену. Лицо его было перекошено, в глазах стояла та белая, слепая ярость, от которой мурашки побежали по спине у Арины.
Она съежилась, прижала к плечу Влада, который захлебывался плачем. Комок подступил к горлу, горячий и колючий. Неделя. Всего неделя, как на ней это новое, еще не обсиженное кольцо. До этого он был другим: голос мягче, руки осторожнее, слова… слова были как мед. Теперь же смотрел на нее и на сына, как на досадную, вонючую помеху, которую вот-вот швырнет в мусорный бак.
— Сейчас покормлю, успокоится, — выдавила она, едва шевеля губами. — Прости, что побеспокоила.
— Побеспокоила? Мать моя второй день на валерьянке, у нее давление! Я на работе, как выжатый лимон! Это сколько можно-то? Я с ума сойду!
Он стоял над ней, широкий, перекрывая свет от окна. От него пахло дорогим кофе и чем-то резким, чужим — может, стрессом, а может, ненавистью. Арина чувствовала вину, липкую и неотвязную, хоть и не понимала, в чем ее грех. Не укачала вовремя? Грудь не та? Не так пеленки сменила? Владу три месяца, он мир узнавал через плач, через дискомфорт в животике, через требование материнских рук. Как ему это объяснить?
— Серж… Он же младенец, — начала она и тут же закусила губу. Говорить было бесполезно.
— Младенец! Точно! — он фыркнул, и этот звук был страшнее крика. — Твой младенец. А в этом доме ему не рады. Ты меня поняла? Не рады. Надоело. Надоели эти вопли, этот запах детской блевотины и пеленок. Надоело, что ты вечно с ним, как привязанная. Мы теперь муж и жена. Понимаешь? Или ты думала, я на всю жизнь нянькой твоей козявке стану?
Арина молча качала сына, глядя в пол. Линолеум был холодный, с серыми разводами. Она помнила каждый его скол.
— Вот что, — голос Сергея стал тише, но от этого не безопасней, а наоборот. — Решение есть. Простое и цивилизованное. Отдай его. В детдом, на временное попечение — неважно. Там за ним присмотрят. А мы с тобой начнем жить. Нормально. Как люди. Будешь дома цветы разводить, на йогу ходить. Я все обеспечу. А с ним… С ним ты никогда не выберешься из этой ямы. Он — яма.
Она подняла на него глаза. Не узнавала. Ничего не узнавала в этом плотном лице с аккуратными морщинками у глаз, которые раньше казались смешинками. Он ведь клялся. В больнице, когда она сидела на краешке сгоревшей квартиры, с Владом на руках, в одной старой кофте. Клялся, что возьмет на себя все, что станет отцом, что они будут счастливы. Глаза у него тогда были влажные, честные.
— Ты же обещал, — прошептала она, и голос предательски дрогнул.
— Обещал? — Он усмехнулся, прошелся по комнате, сгреб со стола пачку сигарет. — Я обещал позаботиться о тебе. О тебе, Арина! А он — твоя проблема. Ты ее должна решить. Сама. У тебя же, кроме меня, никого нет. Квартира твоя дотла сгорела, из детдома ты сама, подружонки твои по углам ютятся. На улицу пойдешь? С ним? Соцзащита мигом отнимет, ты же не потянешь. А я… я дам тебе все. Но только без него.
Он вышел, оставив за собой тяжелый шлейф угрозы. Арина сидела, не двигаясь, пока Влад не засопел у нее на плече, измученный собственными слезами. В голове стучало: «Детдом. Отдай. Проблема». Она взяла сына за ручку, такую крошечную, с ямочками на костяшках. Частичку себя. Предать. Отдать. Как вещь.
Но и правда ведь — некуда. Детдом, потом училище, работа в салоне за копейки в конверте, сожительство с Макаром… Макар. Красивый, легкий, ветреный. Ушел, не оглянувшись, когда узнал о беременности. Сказал по телефону: «Рви, Арин. Не цепляйся. Я тебя погублю». И пропал. А она осталась одна в своей однушке на окраине, потом роды, потом эти жалкие пособия, на которые молочную смесь еле-еле тянула… А потом пожар. Соседи говорили, проводка. От квартиры остались почерневшие стены и смрад гари. Она с Владом тогда у педиатра была — вот и спасение. А жить негде. И тут Сергей, друг Макара, с которым они раньше компанией пиво пили. Появился с коробкой памперсов и детским пюре. Смотрел так участливо. Говорил: «Я всегда тебя, Арин, выделял. Макар — дурак. Дай мне шанс тебя исправить. Я все устрою».
И она, оглушенная горем и страхом, поверила. Отчаяние — плохой советчик. В ЗАГС шла как на эшафот, но с крошечной надеждой: а вдруг? Вдруг будет дом? Вдруг будет муж? Вдруг сын будет отца знать?
Теперь эта надежда лежала в ошметках. Он хотел не семью. Он хотел ее. Одну. Без прошлого, без привязок. Чистый лист. А Влад был живым, кричащим свидетельством ее прошлого, которое Сергей жаждал стереть.
В тот вечер Сергей выпил. Пиво, потом коньяк. Стал громче, навязчивее. Приходил в детскую, стоял в дверях и смотрел на спящего Влада с таким отвращением, что Арине становилось физически плохо.
— Уснул, гаденыш? — бубнил он. — Только бы не проснулся. Слышишь, Арина? Чтобы тихо было. Или я сам его усыплю.
Он не бил ее. Пока. Но в воздухе уже висела эта возможность, густая, как смог. Когда он, наконец, рухнул на диван в гостиной и захрапел, Арина перестала дышать. Потом выдохнула. И зашевелилась.
Она действовала на автомате, как во сне. Уже месяц, с первых его срывов, у нее была собрана «тревожная» сумка: пачка памперсов, две баночки пюре, смесь, бутылочка, вода, сухие салфетки, смена белья для Влада, свой свитер, документы, все деньги, что удавалось спрятать по рублю — несколько тысяч. Сумка стояла за шкафом в прихожей. Она взяла ее, накинула на Влада, уже проснувшегося и хныкавшего, теплое одеяльце, свой старый пуховик. На цыпочках — в прихожую. Ключи со столика. Не скрипнула ли дверь? Сердце колотилось так, что в ушах звенело.
На улице — ноябрь. Не первый снег еще не выпал, но ноябрьское ненастье, самое противное: дождь с мокрым снегом, ветер, сдирающий с деревьев последние липкие листья. Темно, только фонари да мокрый асфальт блестит. Арина прижала Влада, закутанного в капюшон пуховика, и побежала. Куда? Прочь. Прочь от этого дома, от этого квартала частных домов с высокими заборами, где Сергей поселил ее «для тишины».
Ноги вязли в лужах, вода затекала за голенища сапог. Дождь сек по лицу. Влад заплакал, испуганный бегом, холодом. «Тише, солнышко, тише, все хорошо», — бормотала она, сама не веря своим словам. Она бежала к спальному району, к многоэтажкам, где можно затеряться, где есть круглосуточные магазины, люди. Спустя полчаса, выбившись из сил, она юркнула под козырек закрытого ларька. Трясущимися руками достала телефон. К кому? Друзей близких нет. Подруга Аня из детдома уехала в деревню к тетке, звала с собой, но это далеко, билетов нет. Оставался один адрес. Последняя, совсем тонкая ниточка.
Она набрала номер, который помнила со времен встреч с Макаром. Трубку взяли не сразу.
— Алло? — голос был сонный, хрипловатый.
— Зоя Романовна? Это… это Арина. Макарина… бывшая. Помните? Простите, что поздно… Мне… мне некуда больше пойти.
В трубке повисло молчание. Потом вздох.
— Арина? Что случилось-то? Где ты?
— На улице. С ребенком. Сыном. Вашим… внуком. Пожалуйста, можно к вам? На одну ночь? Умоляю.
Еще пауза. Арина сжала телефон так, что пальцы побелели.
— Адрес помнишь? Такси вызывай. Я тебе заплачу, когда приедешь. Жду.
Арина рыдала, уже не стесняясь, вызывая такси через приложение. Влад, согретый ее дрожью, притих. Машина приехала быстро. Садясь в салон, пахнущий ароматизатором и чужим теплом, Арина оглянулась: пустая, освещенная дождем улица. Никого. Он еще спит. У нее есть время.
Зоя Романовна открыла дверь не в халате, а в стареньком тренировочном костюме, как будто и не ложилась. Лицо у нее было испуганное, усталое, но глаза, Макарины глаза, всматривались пристально.
— Заходи, заходи скорее, промочила вся… Ребенка-то, ребенка дай!
Она почти выхватила сверток с Владом из окоченевших рук Арины. В прихожей пахло котом, лекарственной ромашкой и старыми книгами — знакомый, почти родной запах из другой жизни. Арина стояла, снимая промокшие сапоги, и не могла остановить дрожь — мелкую, внутреннюю, будто моторчик завелся под ребрами.
— Иди в ванную, горячей водой грейся, — скомандовала Зоя Романовна, уже распеленая Влада. — Я его сейчас, голубчика, оботру, во что-нибудь заверну. Детского ничего нет, но что-нибудь придумаем.
Арина послушно побрела в ванную. Горячая вода обожгла кожу, смывая холод и отчаяние. Она плакала беззвучно, стоя под душем. Что теперь? Одна ночь — это только передышка. Куда завтра? Обратно — нельзя. Это смерть. Для нее. Для Влада.
Когда она вышла, в затянутом ситцевыми цветочками халате, в кухне было тихо. Зоя Романовна сидела за столом, качала на руках закутанного в большое банное полотенце Влада. Он спал, причмокивая губами. На лице женщины был странный, застывший шок.
— Арина… — голос ее сорвался. — У него… на левом плечике. Родинка. В форме кленового листочка. Такая же… точь-в-точь… как у Макара.
Арина кивнула, опустилась на стул. Силы покидали ее.
— Да. Он ваш внук. Владик. Макар… Макар не знал. Я и сама еще не знала, когда он ушел.
— Ушел… — повторила Зоя Романовна, и в ее глазах вспыхнула давняя, знакомая Арине боль. — Он не ушел, Арина. Его забрали.
Тихо, почти монотонно, смотря куда-то в угол, заставленный банками с соленьями, Зоя Романовна рассказала историю, которую Арина слышала в совершенно иной версии. О том, как на фирме, где работал Макар, внезапная проверка, как нашли крупные финансовые нарушения, как все стрелки сошлись на нем — молодом, перспективном финансовом директоре. Как он, понимая, что его подставили, но не имея сил тянуть ее, Арину, в эту яму, решил порвать все одним махом. Уверенный, что его ждет не меньше пяти лет, он разыграл спектакль равнодушия и измены. «Забудь меня, найди другого, будь счастлива». А подлог, следы, давление — все вело, по ее догадкам, к Сергею. Который всегда завидовал другу, который смотрел на Арину еще тогда, но не мог подойти, пока она была с Макаром.
— Я не могу ничего доказать, — шептала Зоя Романовна, покачивая внука. — Следствие закрыто, он уже полтора года в колонии. Я езжу, но он… он сломлен. И я думала, что ты… что ты нашла себе счастье с Сергеем. Он же приходил ко мне, говорил, что помогает тебе, что вы общаетесь… Я и думала: ну что ж, может, и к лучшему. А он… он оказывается…
— Он женился на мне, — глухо сказала Арина. — Говорил, что любит. А на самом деле… он хотел, чтобы я Влада отдала. Только что так и сказал: «Отдай. Это твоя проблема».
Зоя Романовна закрыла глаза. Потом резко встала, пошла к шкафу, достала бутылку валерьянки, отпила из горлышка.
— Зверь. Расчетливый, подлый зверь. И пожар твой… Ты думала, это случайность?
У Арины похолодело внутри. Она не думала. Она была слишком измотана, чтобы думать. Но теперь кусочки пазла, уродливого, страшного, стали сходиться. Сергей убрал Макара. Сергей изолировал ее, лишив жилья. Сергей предложил «спасение» на своих условиях. И теперь требовал окончательной платы — отказа от сына.
— Что делать? — спросила она, и это был вопрос не к свекрови, а к самой себе, к миру, к богу, в которого верила плохо. — Он найдет меня здесь. Он будет звонить, угрожать. У него… у него что-то с головой. Он не остановится.
— Надо фиксировать, — сказала Зоя Романовна неожиданно твердо. — Угрозы. Признания. У меня есть… один человек. Следователь на пенсии. Друг покойного мужа. Он поможет советом. А ты… ты должна поговорить с Сергеем. Записать. Выманить у него правду.
План был рискованный, почти безумный. Но другого не было. Утром, как и ожидалось, начались звонки. Сначала тихие, увещевающие: «Арин, вернись, я же люблю тебя, я сорвался, прости». Потем, когда она молчала, — откровенный поток грязи и угроз. Она включала громкую связь, и Зоя Романовна, бледная, записывала на старый диктофон. «Я тебя найду, сука. Ты думаешь, спрячешься? Я все для тебя сделал! Все! И Макара посадил, и квартиру твою спалил, чтобы тебе некуда было податься! И ты теперь моя! Моя! Вернешься, или я вас с твоим выродком…»
Голос его становился все невменяемее. Через два дня, по совету старого следователя, Арина согласилась на встречу. В людном месте, в кафе у метро. У нее в сумочке — включенный диктофон. Рядом за столиками — два «дяденьки» из отдела по борьбе с насилием в семье, знакомые того самого следователя.
Сергей вошел, как ураган. Он был небрит, глаза красные, мокрое пальто на нем висело мешком. Увидев ее, он не пошел, а бросился к столику, сметая стул.
— Где ты шлялась? Дома холодно, еды нет! Домой, быстро!
— Я не вернусь, Сергей. Мы с тобой кончили.
Он засмеялся, коротко, истерично. Наклонился к ней, и от него пахло перегаром и потом.
— Кончили? Мы только начали! Я столько вложил! Ты думаешь, легко было? Макара этого, праведника, подвести? Он же пай-мальчик, все по учебнику! Каждую бумажку десять раз перепроверял! Пришлось полгода готовиться, связи включать, бабки вбухивать! А твоя конура… там вообще просто было, старуха-соседка вечно керосинку забывала выключить… Я всего лишь помог. Чтобы тебе не маяться. Чтобы ты ко мне пришла. Чистая. А он… — он кивнул в сторону ее живота, будто Влад был все еще там, — он — грязь. От него надо избавиться. Я уже договорился, в хорошее место, в Подмосковье, платное… Ты даже навещать сможешь, раз так привязалась. Но жить будешь со мной.
Он говорил, и слова лились, откровенные, чудовищные. Он уже не скрывал ничего, уверенный в своей безнаказанности, в ее полной зависимости. Он даже похвастался, как ловко подбросил в компьютер Макара сомнительные проводки.
— И все ради тебя, дура! А ты… ты сбежала. Ну ничего. Сейчас домой поедем. Все наладим.
Он схватил ее за руку, больно, до хруста в костях. В этот момент и подошли «дяденьки». Все произошло быстро: звонкий щелчок браслетов, приглушенная ругань Сергея, который сначала не понял, а потом рванулся, как бык, и его скрутили. Арина сидела, прижав к груди сумочку с диктофоном, и смотрела, как его уводят. Он обернулся на пороге, и его взгляд, полный немыслимой обиды и ненависти, прожиг ей душу насквозь. «Ты моя! — крикнул он хрипло. — Ты все равно моя! Вернешься!»
Но она не вернулась.
Дальше была бумажная волокита: заявление, признание записи допустимым доказательством, возбуждение новых дел — о поджоге, о подлоге, о ложном доносе. Сергея взяли под стражу. Психиатрическая экспертиза показала расстройство личности, маниакальную одержимость. Его отправили на принудительное лечение. Адвокат Зои Романовны и ее старый друг-следователь копались в деле Макара. Находились новые детали, свидетели, готовые дать показания под гарантию защиты. Процесс по пересмотру дела тянулся еще долгих девять месяцев.
Арина с Владом жили у Зои Романовны. Тесно, бедно, но тихо и безопасно. Она устроилась в салон через подругу, Зоя Романовна сидела с внуком. Они как-то притерлись друг к другу, две женщины, связанные любовью к одному мужчине, которого не было, и к мальчику, который был.
В тот день, когда Макар вышел, шел тот же мелкий, противный ноябрьский дождь. Он был худой, очень худой, и в глазах — пустота, которую не мог заполнить даже свет от фонаря во дворе. Он поднимался по лестнице, не зная, что его ждет за дверью. Зоя Романовна открыла, не выдержала, расплакалась. Он обнял мать, стоя в тесной прихожей, и тут увидел Арину. Она стояла на пороге кухни, и в руках у нее был Влад, уже крепкий годовалый карапуз, с серьезными серыми глазами.
Макар отшатнулся, будто увидел призрак. Не мог вымолвить ни слова.
— Это Владик, — тихо сказала Арина. — Твой сын.
Она не кинулась ему на шею. Слишком много было боли, слишком много предательств — и его, и ее собственного, когда она поверила Сергею. Стояла и ждала. Ждала его реакции.
Макар медленно подошел. Присел на корточки, чтобы быть с сыном на одном уровне. Влад внимательно, без страха, разглядывал незнакомого мужчину. Потом потянулся к нему пухлой ручкой, тронул пальцем щетину на щеке.
И только тогда Макар заплакал. Беззвучно, по-мужски, но плечи его тряслись. Он обнял сына, прижался лицом к его теплой курточке, и из его горла вырвалось что-то среднее между стоном и словом «прости».
Прощать было еще рано. Раны были слишком свежи. Но у них было то, чего не отнимешь: общий ребенок, общее горе и кусок жизни, который Сергей так и не смог у них украсть. Они сидели потом на кухне, пили чай, и Влад ползал у них под ногами, стуча игрушкой по полу. Говорили мало. О деле, о Сергее, о будущем. Макар выходил на работу не скоро, нужно было восстанавливаться, и физически, и душевно. Но был дом. Была мать. Был сын. И была она — Арина, которая не сбежала, когда стало трудно, которая выстояла.
Любовь, может, и не вернулась в тот же миг в прежнем, легкомассном виде. Но проросло что-то другое — крепкое, корневое, выносливое. Как это дерево за окном, которое стояло голым и черным под ноябрьским дождем, но в глубине, под корой, уже хранило сок для будущей весны. Они смотрели на сына, и этого пока что было достаточно. Достаточно, чтобы начать все сначала. Медленно, осторожно, день за днем.
Муж наорал на меня, после того как я запретила ему тратить мои деньги на свою родню