— Коля, почему ключ не поворачивается до конца? Что у нас, замок заело? Или ты изнутри закрылся? — Ирина с силой надавила плечом на дорогое полотно входной двери цвета «венге», пытаясь преодолеть неожиданное сопротивление. С той стороны что-то мягко пружинило, мешая открыть дверь шире, чем на жалкую щель.
Из квартиры пахнуло не привычной прохладой и тонким ароматом диффузора с нотками лемонграсса, а густой, липкой волной спертого воздуха. Пахло так, будто в их прихожей одновременно жарили лук на сале, курили дешевые сигареты без фильтра и сушили промокшую под осенним дождем псину.
— Ирочка? Ты? — послышался испуганный шепот, и в щели показалось заспанное лицо мужа. Глаза у Коли бегали, а на щеке отпечатался след от подушки. — Ты же говорила, что только в пятницу… Почему так рано?
— Открой дверь, Николай. Немедленно. Что там у тебя навалено?
Коля засуетился, зашуршал чем-то тяжелым, отодвигая баррикаду. Ирина шагнула через порог и тут же споткнулась. Её итальянская лодочка на шпильке врезалась в огромный, раздутый клетчатый баул, перетянутый скотчем. Рядом с ним громоздилась еще пара сумок поменьше, из которых торчали какие-то тряпки и горлышко трехлитровой банки с мутным рассолом.
Но самое страшное творилось на полу. На её идеальной, светло-бежевой плитке, которую она выбирала три месяца и заказывала по каталогу, лежала гора обуви. Это была не просто обувь. Это было кладбище стоптанных, грязных, видавших виды ботинок. Огромные резиновые сапоги с налипшими комьями засохшей глины стояли прямо на ворсистом коврике, беззастенчиво пачкая его бурой жижей. Рядом валялись растоптанные мужские кроссовки, источающие кислый дух, и какие-то женские сапоги с отваливающимися набойками.
Ирина замерла, чувствуя, как чемодан выскальзывает из ослабевшей руки. Колесики стукнулись о пол, и этот звук показался выстрелом в тишине.
— Что это? — спросила она тихо, обводя рукой этот натюрморт. — У нас прорвало канализацию, и ты пригласил бригаду сантехников со всего района?
— Тише, Ириш, ну чего ты сразу начинаешь, — Коля виновато улыбнулся и попытался приобнять её за плечи, но Ирина брезгливо отстранилась. От мужа пахло перегаром и тем же жареным луком. На его домашней футболке красовалось свежее жирное пятно. — Это дядя Витя с семьей. Они проездом, понимаешь? Им перекантоваться надо было пару дней, а гостиницы сейчас дорогие, сам черт ногу сломит с этими ценами.
— Дядя Витя? — Ирина посмотрела на мужа как на умалишенного. — Тот самый, который на нашей свадьбе перевернул стол с закусками и уснул в салате?
— Ну, это давно было, он исправился, — забормотал Коля, пытаясь ногой незаметно задвинуть грязные резиновые сапоги под банкетку. Глина размазалась по бежевой плитке жирным, уродливым шрамом. — Они в город по делам приехали, зубы лечить, да и на рынок за вещами. Куда им деваться? Не на вокзале же ночевать родным людям.
Ирина медленно сняла пальто. Вешать его было некуда. Их лаконичная вешалка в стиле хай-тек была погребена под ворохом тяжелых, пахнущих сыростью курток, бушлатов и каких-то вязаных платков. Сверху на её любимый бежевый тренч был наброшен засаленный ватник, воротник которого лоснился от жира.
— Убери это, — сказала она ледяным тоном, указывая на ватник. — Немедленно убери эту грязь с моей одежды.
— Да чистый он, Ир, чего ты, — промямлил Коля, но ватник всё же снял, комкая его в руках. — Они простые люди, без закидонов. Устали с дороги, спят сейчас. Ты не шуми, пожалуйста, тетя Валя только уснула, у неё давление скачет.
Ирина прошла вглубь коридора, ступая осторожно, словно по минному полю, боясь наступить в грязь. Зеркало во весь рост, которое она протирала специальным средством перед отъездом, было заляпано. Жирные отпечатки пальцев, следы от лба, какие-то брызги. Кто-то явно прислонялся к нему лицом или опирался грязными руками, обуваясь.
— Ты пустил в нашу квартиру, в которой мы только месяц назад закончили ремонт, людей, которые не знают, что такое сменная обувь? — Ирина провела пальцем по консоли. На пальце осталась серая пыль и крошки. — Коля, мы же договаривались. Никаких гостей с ночевкой. Тем более — твоей дальней родни, которую я видела один раз в жизни и мечтала развидеть обратно.
— Ну не мог я им отказать! — взвился шепотом Коля. — Они позвонили, уже когда на вокзал приехали. «Коленька, выручай, мы тут с сумками, холодно». Что я должен был сказать? «Идите к черту»? Я же не зверь, Ира. Я гостеприимный хозяин.
— Ты не хозяин, Коля, — Ирина посмотрела на грязные разводы на полу, ведущие в сторону кухни. — Ты швейцар. Только швейцарам платят, а ты работаешь за «спасибо» и за то, чтобы твою квартиру превратили в хлев.
— Не преувеличивай, — обиделся муж. — Ну, натоптали немного, на улице слякоть. Я подотру. Вот проснутся, позавтракают, и я всё уберу. Будет чисто, как в аптеке. Ты голодная? Там тетя Валя котлет нажарила, своих, домашних, жирненьких. И сало привезли, с прослоечкой.
Ирина почувствовала, как к горлу подкатывает тошнота. Этот запах жареного дешевого мяса и старого масла пропитал, казалось, даже штукатурку.
— Я не хочу котлет, — она сделала шаг в сторону гостиной, но Коля вдруг преградил ей путь, растопырив руки, как вратарь.
— Ириш, не ходи туда пока, — в его голосе прозвучала настоящая паника. — Там дядя Витя отдыхает. Он, понимаешь… немного не в форме. Устал с дороги, ну и отметили встречу чуть-чуть. Пусть поспит человек, не буди его.
Ирина посмотрела мужу прямо в глаза. В них плескался страх. Не за неё, не за её комфорт, а страх перед тем, что сейчас произойдет неизбежное столкновение двух вселенных.
— Отойди, — сказала она тихо.
— Ира, ну пожалуйста… Пойдем на кухню, чайку попьем…
Ирина молча отодвинула мужа в сторону. Жест был коротким и властным. Она подошла к двери в гостиную, распахнула её и замерла на пороге. Реальность оказалась хуже любых её самых смелых кошмаров. В её стерильном мире, где каждая вещь знала свое место, произошла катастрофа.
Гостиная, которой Ирина гордилась больше всего на свете, напоминала поле битвы, где армия варваров одержала сокрушительную победу над цивилизацией. Её белоснежный диван из молочной экокожи, который они с Колей ждали под заказ три месяца и на который она даже садиться разрешала только в домашней одежде, был оккупирован.
Посреди этой белой, сияющей чистоты, раскинув руки и ноги в позе морской звезды, храпел грузный мужчина. Дядя Витя. Он лежал не просто поверх пледа, который Ирина всегда аккуратно складывала на подлокотнике. Нет, он лежал прямо на нежной обивке. На нем были старые тренировочные штаны с вытянутыми коленями и майка-алкоголичка, задравшаяся на волосатом животе. Но самым страшным было не это.
Ирина перевела взгляд ниже. Ноги гостя, обутые в черные, застиранные носки с дыркой на большом пальце, покоились на декоративной подушке с ручной вышивкой. Тот самый валик за десять тысяч рублей, который Ирина привезла из Милана, теперь служил подставкой для чьих-то потных пяток.
— Коля, — голос Ирины звучал ровно, но в этом спокойствии было что-то мертвое. — Скажи мне, что у меня галлюцинации. Скажи, что я сошла с ума от переутомления, и на самом деле на моем диване не лежит потный мужик в уличных штанах.
— Ириш, ну он же устал, — зашептал Коля, семеня рядом и пытаясь загородить собой обзор, словно его тощее тело могло скрыть эту катастрофу. — Они ехали в душном автобусе пять часов! У человека спина больная, радикулит прихватило. Куда я должен был его положить? На пол?
Ирина медленно, шаг за шагом, прошла вглубь комнаты. Каждый вдох давался с трудом. Воздух здесь был плотным, тяжелым, пропитанным перегаром, запахом немытого тела и дешевого табака. Окно, конечно же, было закрыто наглухо — видимо, чтобы «не продуло» больного дядю.
Она подошла к журнальному столику. Её гордость, дизайнерский столик из массива дуба, покрытый сложным, дорогим лаком, превратился в привокзальный буфет. Прямо на полированной поверхности, без всяких салфеток или подставок, стояла открытая банка с маринованными огурцами. Рассол мутной лужицей растекался по дереву, впитываясь в поры, оставляя белесые, неустранимые следы. Рядом валялись огрызки черного хлеба, шкурки от сала, нарезанная кружочками колбаса прямо на газетке и, как вишенка на торте, пепельница.
В качестве пепельницы использовали Иринину любимую кофейную чашку из тончайшего фарфора. В ней, утопая в сером пепле, плавали разбухшие окурки.
— Ты дал им мою чашку? — спросила Ирина, глядя на окурки. — Ты позволил им курить в гостиной?
— Да в форточку они курили! Просто бычки сюда складывали, чтобы не мусорить! — Коля всплеснул руками, искренне не понимая масштаба трагедии. — Ира, ну что ты заладила: чашка, столик, диван… Это же вещи! Просто барахло! А тут люди живые, родня! Нельзя же быть такой мещанкой. Ты оцениваешь людей по чистоте носков, это низко!
— Низко — это гадить там, где тебя приютили, — Ирина взяла со стола банку с огурцами. Под ней, как она и ожидала, осталось влажное белое кольцо. Лак был испорчен безнадежно. — Ты видишь это, Коля? Этот стол стоил половину твоей годовой зарплаты. Теперь это дрова.
— Я заполирую! Куплю средство и всё исправлю! — запальчиво пообещал муж, хотя в его глазах читалась неуверенность. — Подумаешь, пятнышко! Накроем салфеточкой, и видно не будет. Главное — душевность, Ира. Дядя Витя нам, между прочим, мешок картошки привез и банку меда. От всей души! А ты нос воротишь.
В этот момент дядя Витя на диване всхрапнул особенно раскатисто, чмокнул губами и перевернулся на бок. Его рука, тяжелая и липкая, соскользнула с живота и шлепнулась на белую кожу дивана, оставив влажный след. Ирина увидела, что под его головой нет даже подушки — он спал, прижимаясь щекой с двухдневной щетиной прямо к подлокотнику. Жир с его кожи, смешанный с дорожной пылью, медленно, но верно втирался в структуру дорогого материала.
Ирина почувствовала, как внутри неё, где-то в районе солнечного сплетения, начинает подниматься холодная, злая волна. Это была не истерика. Это было прозрение. Она смотрела на мужа и видела не доброго, мягкого человека, которого любила, а бесхребетное существо, которому плевать на её труд. Она пахала на двух проектах, чтобы купить этот диван. Она искала этот столик по всей Европе. А он позволил превратить результат её бессонных ночей в лежбище для скота, просто чтобы выглядеть «хорошим парнем» в глазах родни.
— Буди его, — сказала Ирина. Голос стал сухим и жестким, как наждачная бумага.
— Что? — Коля отшатнулся.
— Буди его немедленно. Пусть встает, забирает свои огурцы, свои носки и убирается с моего дивана. Сейчас же.
— Ира, ты в своем уме? Человек спит! Он выпил с дороги, расслабился. Куда я его подниму? У него голова болеть будет! Имею я право, как хозяин, дать родственнику отдохнуть?
— Ты здесь не хозяин, Коля, — Ирина подошла к окну и рывком распахнула створки. Холодный осенний ветер ворвался в комнату, смешиваясь с запахом перегара. — Ты здесь жилец. Квартира куплена мной, ремонт сделан на мои деньги. Твоего здесь — только старый ноутбук и зубная щетка. И судя по всему, твоего уважения ко мне здесь тоже нет.
— Ах, вот как мы заговорили! — лицо Коли пошло красными пятнами. Он перестал заискивать и перешел в наступление, как всегда делали слабые люди, когда их прижимали к стене фактами. — Деньгами меня попрекаешь? Квадратными метрами? Да, я зарабатываю меньше, но я вкладываю душу в этот дом! Я создаю уют! А ты… Ты сухарь, Ира. Ты робот. Тебе важнее, чтобы на диване складочки не было, чем то, что к нам люди тянутся. Да дядя Витя — душа-человек! Он последнюю рубаху отдаст!
— Мне не нужна его рубаха, — Ирина брезгливо посмотрела на храпящее тело. — Особенно учитывая, что она наверняка такая же грязная, как и эти штаны. Мне нужно, чтобы его здесь не было.
В этот момент в коридоре послышалось шарканье, и дверь в гостиную скрипнула. На пороге возникла грузная женщина в байковом халате необъятных размеров. Волосы у неё были всклокочены, а в руке она держала надкушенный бутерброд с колбасой. Тетя Валя.
Она с интересом оглядела Ирину, жуя и не торопясь глотать.
— О, явилась, хозяйка, — проговорила она громким, базарным голосом, от которого у Ирины зазвенело в ушах. Крошки от хлеба полетели на пол. — А чего так рано? Мы думали, ты к вечеру будешь. Колька говорил, ты добрая, а ты вон какая… Дверь нараспашку, сквозняк устроила. Закрой окно-то, Витю продует, у него почки слабые.
Ирина посмотрела на тетю Валю, потом на дядю Витю, продолжающего храпеть, потом на Колю, который трусливо втянул голову в плечи. Пазл сложился. Её дом больше не был её крепостью. Это был проходной двор, где её мнение стоило меньше, чем комфорт пьяного родственника с больными почками.
— Окно останется открытым, — четко произнесла Ирина. — Потому что здесь нечем дышать.
— Ишь ты, фифа какая, — хмыкнула тетя Валя, проходя в комнату и по-хозяйски усаживаясь в кресло, на которое Ирина даже кошку боялась пускать. — Дышать ей нечем. Родным духом пахнет, а не химией твоей. Ты бы лучше чаю поставила, да на стол накрыла по-человечески. А то Колька один тут бегает, старается. Не повезло парню с бабой, сразу видно.
Коля за спиной тетки делал Ирине страшные глаза, умоляя промолчать. Но Ирина уже перешагнула ту черту, за которой работают просьбы и компромиссы.
— А ты не смотри на меня так, не смотри, — Тетя Валя заметила взгляд Ирины, прикованный к куску колбасы, с которого жир капал прямо на велюровую обивку кресла. Она демонстративно откусила еще кусок, чавкая с вызовом. — Мы не в музее, чай. Живем по-простому. Колька, племянничек, сказал: «Тетя Валя, чувствуйте себя как дома». Вот мы и чувствуем. А ты, я погляжу, гостям не рада? Морду воротишь?
Ирина молчала, чувствуя, как внутри натягивается струна, готовая вот-вот лопнуть и хлестнуть по всему этому балагану. Она видела, как крошки от дешевого батона падают в ворс ковра. Того самого ковра, который она пылесосила специальной насадкой, чтобы не повредить структуру.
— Встаньте, — тихо сказала она.
— Чаво? — тетка перестала жевать, уставившись на неё маленькими, заплывшими глазками.
— Встаньте с кресла, Валентина. Вы его пачкаете. Ешьте на кухне. У нас так принято.
— Слыхал, Коль? — тетка повернулась к племяннику, который жался у дверного косяка, боясь встретиться взглядом с женой. — «У нас так принято». У нас в деревне свиней в хлеву лучше встречают, чем твоя царевна родню. Мы к вам со всей душой, с гостинцами, а она мне — «встаньте». Ты кто такая, чтобы мне указывать? Я Кольку на горшок сажала, когда ты еще пешком под стол ходила!
На диване зашевелилась туша дяди Вити. Он с трудом разлепил глаза, мутные от вчерашнего возлияния, и смачно зевнул, обнажив ряд желтых, прокуренных зубов.
— Чего разорались, бабы? — прохрипел он, почесывая волосатую грудь прямо через майку. — Дайте поспать человеку. Колян, принеси водички, а лучше пивка холодненького. Башка трещит, жесть прям.
— Пивка нету, — пискнул Коля. — Ира приехала.
— А, хозяйка… — Витя сел, и диван жалобно скрипнул под его весом. Плед, на котором он лежал, сбился в ком, открывая взору серое пятно на белоснежной коже — след от его потной головы. — Ну, здорово, коли не шутишь. Ты это, не серчай, что мы тут расположились. Квартирка у вас ничего, просторная. Только белое всё, маркое. Непрактично это, дочка. Мы вот с Валькой думаем, может, задержаться у вас на недельку-другую? Пока я зубы не вставлю, а то в нашей деревне коновалы одни. Колясик не против, да, племяш?
Ирина медленно перевела взгляд на мужа. Коля побледнел так, что стал сливаться с обоями.
— На недельку-другую? — переспросила она, и в её голосе зазвучал металл. — Коля?
— Ну… мы обсуждали… — замямлил он, теребя край футболки. — Я думал, мы потом поговорим… Они же родня, Ира! Им дорого снимать жилье, а у нас три комнаты, мы же вдвоем живем, места навалом! Я думал, ты поймешь…
— Ты думал? — Ирина усмехнулась, и эта усмешка была страшнее крика. — А ты не подумал спросить меня? Это моя квартира, Коля. Моя ипотека, которую я закрыла год назад, пока ты искал «себя» и менял работы раз в три месяца.
— Опять ты за своё! — вдруг взвизгнула тетя Валя, вскакивая с кресла. Крошки дождем посыпались на пол. — Моё, моё! Жадная ты баба, Ирка! У мужика своего последнее достоинство отбираешь! Он хозяин или кто? Он мужик в доме! Сказал — останутся, значит, останутся! А ты, если такая гордая, можешь и потерпеть! Не развалишься! Мы люди простые, нам много не надо. Угол да тарелка супа.
— Угол? — Ирина обвела рукой разгромленную гостиную. — Вы заняли не угол. Вы оккупировали мой дом. Вы превратили его в свинарник за полсуток! Вы жрете на моем кресле, спите в грязных носках на моем диване, курите в моей чашке!
— Да что ты заладила про свои чашки! — рявкнул дядя Витя, окончательно проснувшись. — Вещизм это! Гниль в тебе, девка, гниль буржуйская! Мы к вам с добром, а ты нам тычешь ценой мебели. Тьфу!
Он смачно плюнул на пол. Прямо на паркет. Маленький, блестящий плевок упал рядом с ножкой журнального столика.
В комнате повисла тишина. Но это была не тишина покоя. Это была та секунда затишья перед взрывом, когда фитиль уже догорел до пороха.
Ирина посмотрела на плевок. Потом на Колю. Муж стоял, опустив глаза, и молчал. Он не бросился вытирать пол. Он не одернул хама-родственника. Он просто стоял и ждал, когда жена «разрулит» ситуацию, которую он сам создал. Он предал её не с другой женщиной. Он предал её с этим бытовым хамством, позволив унизить её в её же собственном доме.
— Ты отдал ключи от моей квартиры своим деревенским родственникам, пока я была в отъезде, и они превратили мой новый ремонт в свинарник? Ты сказал им: «Живите сколько хотите, моя жена добрая»? Нет, дорогой, жена не добрая, жена — справедливая. Родственники едут на вокзал прямо сейчас, а ты — следом за ними!
— Ира, не начинай, — взмолился Коля. — Они сейчас поедят, мы всё обсудим…
— Нет, дорогой, — перебила она его, глядя прямо в его бегающие глазки. — Ночлежка прикрыта!
Она резко развернулась и пошла в коридор.
— Куда пошла-то? — крикнула ей в спину тетя Валя. — Чайник поставь! И хлеба нарежь, мы с дороги не наелись!
Ирина не ответила. Она подошла к входной двери и распахнула её настежь. Холодный воздух с лестничной клетки ворвался в квартиру, разбавляя спертый запах пота и перегара. Она зафиксировала дверь ботинком и вернулась в прихожую, где горой была свалена обувь гостей.
— Эй, ты чего удумала? — насторожился дядя Витя, выглядывая из гостиной.
Ирина молча наклонилась, схватила его грязные, вонючие кроссовки двумя пальцами и с размаху швырнула их в открытую дверь. Они пролетели через площадку и гулко ударились о стену напротив, оставив грязный след на побелке.
— Ты что творишь, стерва?! — заорала тетя Валя, подавившись колбасой.
Следом за кроссовками полетели резиновые сапоги с налипшей глиной. Грохот стоял такой, что, казалось, сейчас содрогнутся стены. Ирина работала как машина. Без эмоций, без пауз. Сапоги тети Вали, какая-то сумка, пакет с банками.
— Родственники едут на вокзал прямо сейчас! — прокричала Ирина, перекрывая начинающийся гвалт. Она схватила огромный клетчатый баул, который стоял у входа, и поволокла его к порогу. Он был тяжелым, но ярость придала ей сил. — А ты, Коля, — она обернулась к мужу, который застыл с открытым ртом, — поедешь следом за ними!
— Ира, прекрати! Ты позоришь нас перед соседями! — взвыл Коля, наконец отмирая и бросаясь к ней.
— Это ты меня опозорил! — рявкнула она, отталкивая его с такой силой, что он отлетел к стене. — Ты притащил в мой дом грязь и заставил меня в ней жить. Вон! Вон отсюда все!
— Ах ты, сука городская! — дядя Витя, красный от гнева, в одних носках топал к выходу, на ходу натягивая штаны, которые спадали с его живота. — Я тебе сейчас покажу, как старших уважать!
— Только тронь, — Ирина схватила с тумбочки тяжелую металлическую ложку для обуви. Это было единственное оружие, которое попалось под руку, но в её глазах было столько решимости использовать его, что дядя Витя затормозил. — Я за себя не ручаюсь. У вас есть две минуты, чтобы собрать свои тряпки и исчезнуть. Время пошло.
Лестничная площадка мгновенно превратилась в филиал восточного базара. Тетя Валя, забыв о давлении, с удивительной прытью скакала по бетонным ступеням, собирая разбросанные банки с соленьями. Одна из банок всё-таки разбилась, и мутный рассол с укропом и чесноком растекался по площадке, смешиваясь с грязью от сапог. Запах стоял непередаваемый — смесь уксуса, старых носков и дешевой драмы.
— Ироды! Люди добрые, грабят! — голосила родственница, прижимая к груди уцелевший пакет с салом. — Витька, чего стоишь, пень трухлявый? Собирай манатки! Она ж бешеная, она ж сейчас и нас с лестницы спустит!
Дядя Витя, пыхтя и чертыхаясь, натягивал второй кроссовок, прыгая на одной ноге. Штаны с него всё-таки сползли, явив миру застиранные семейные трусы в горошек, но ему было уже не до стыда. В глазах Ирины горел такой холодный, нечеловеческий огонь, что спорить с ней было страшнее, чем с участковым.
Ирина вернулась в квартиру, перешагнув через лужу на пороге. Коля стоял в центре коридора, бледный, с трясущимися губами. Он смотрел на жену так, словно видел её впервые. В его взгляде не было раскаяния, только животный страх за собственный комфорт, который рушился прямо на глазах.
— Ты… Ты ненормальная, — выдавил он, пятясь назад, когда Ирина направилась в их спальню. — Ты понимаешь, что ты наделала? Это же мои дядька с теткой! Как я им теперь в глаза смотреть буду? Ты меня опозорила на всю родню!
Ирина молчала. Она вошла в спальню, где на кровати, к счастью, никто не успел полежать, и рывком открыла шкаф. С верхней полки полетел пустой чемодан на колесиках — тот самый, с которым они ездили в Турцию в медовый месяц. Чемодан с грохотом упал на пол, раскрывшись, как голодная пасть.
— Ира, прекрати истерику! — Коля семенил следом, хватая её за руки. — Ну погорячилась и хватит! Сейчас успокоимся, позовем их обратно, извинимся… Скажем, что у тебя ПМС или нервный срыв на работе. Они поймут, они люди отходчивые!
Ирина стряхнула его руку, как назойливое насекомое. Она методично, охапками, начала выгребать вещи мужа из шкафа. Рубашки, джинсы, свитера — всё летело в чемодан бесформенной кучей. Она не складывала их, не разглаживала. Она просто избавлялась от мусора.
— Что ты делаешь? — взвизгнул Коля, увидев, как его любимая толстовка полетела в кучу. — Куда ты это собираешь?
— Туда же, куда и твоих гостей, — ответила Ирина, запихивая сверху его носки и нижнее белье. Чемодан не закрывался. Она с силой надавила коленом, услышала хруст пластика, но молния всё-таки сошлась. — На выход, Коля.
Она выкатила чемодан в коридор. Коля бежал рядом, пытаясь перехватить ручку, но натыкался на её локоть.
— Ира, ты не имеешь права! Я здесь прописан! Это и мой дом! Куда я пойду на ночь глядя? У меня денег нет, до зарплаты неделя!
Ирина остановилась у входной двери. Там, на лестнице, дядя Витя и тетя Валя уже собрали свои баулы и теперь злобно шипели что-то, глядя в проем двери. Увидев Ирину с чемоданом, они притихли.
— Ты прописан у мамы в Саратове, Николай, — четко, разделяя каждое слово, произнесла Ирина. — Здесь у тебя только временная регистрация. Была. Завтра я её аннулирую. А насчет того, куда пойти…
Она вытолкнула чемодан на лестничную клетку. Он прокатился пару метров и врезался в ноги дяде Вите. Тот охнул и отскочил.
— Твои родственники едут на вокзал прямо сейчас, — громко сказала Ирина, глядя в лицо мужу. — А ты — следом за ними. Ты же так хотел проявить гостеприимство? Вот и проявляй. Проводишь их, купишь билеты, посидишь с ними в зале ожидания. Поешьте там пирожков, поговорите о душе. Тебе там самое место.
— Ира… — Коля смотрел на неё, и в его глазах наконец-то появилось понимание. Понимание того, что это не ссора. Это конец. — Но я же люблю тебя… Ну ошибся, ну с кем не бывает… Не выгоняй, пожалуйста.
— Ты сказал им: «Живите, сколько хотите, моя жена добрая», — напомнила Ирина, и её лицо скривилось в брезгливой гримасе. — Нет, дорогой. Жена не добрая. Жена — справедливая. И справедливость требует, чтобы ты жил с теми, чей комфорт тебе важнее моего мнения.
Она положила руку ему на грудь и с силой толкнула. Коля, не ожидавший этого, пошатнулся и сделал шаг за порог. Он оказался на грязном бетоне подъезда, рядом со своими маргинальными родственниками и кучей барахла.
— Ирка! Стерва! — заорала тетя Валя, обретя дар речи. — Да кому ты нужна будешь, сухая вобла! Одна останешься! С кошками сдохнешь!
— Пошли вон, — коротко бросила Ирина.
Она потянула тяжелую дверь на себя. Коля сделал попытку вставить ногу в проем, но наткнулся на её взгляд — взгляд, в котором не было ни любви, ни жалости, ни даже ненависти. Только желание отмыться. Он отдернул ногу.
Замок щелкнул. Ирина дважды повернула вертушку, потом закрыла верхний замок на все четыре оборота.
В квартире стало тихо. Но это была не та тишина, что раньше. Сквозь закрытые окна всё еще просачивался запах дешевого табака и перегара. На полу в коридоре темнели грязные разводы. На зеркале жирным пятном отсвечивал отпечаток чьего-то лба.
Ирина прислонилась спиной к двери и сползла вниз, прямо на пол. Она посмотрела на свои руки — они были в пыли. Она посмотрела на свою идеальную квартиру, которая теперь напоминала притон после облавы.
Но впервые за этот вечер ей стало легко. Она не чувствовала боли потери. Она чувствовала облегчение человека, которому ампутировали гангренозную конечность. Да, будет шрам. Да, предстоит долгая реабилитация в виде клининговой службы и, возможно, замены паркета. Но зато яд больше не течет по венам.
За дверью послышался шум лифта, матерная брань дяди Вити и удаляющийся стук колесиков чемодана. Лифт звякнул и уехал вниз. Ирина встала, отряхнула юбку и пошла на кухню за перчатками и мусорными мешками. Генеральная уборка её жизни только начиналась…
-Милая, с этой зарплаты переходим на раздельный бюджет — меня достало тебя содержать — выдал муж, жуя ужин, купленный на мои деньги.