Дождь за окном давно перестал быть умиротворящим фоном, превратившись в назойливый аккомпанемент к бесконечному мытарству. Виктория стояла у того же окна, но уже не смотрела на стекающие капли. Она всматривалась в своё отражение в тёмном стекле, пытаясь найти в нём ту самую Вику, которая три года назад была так счастлива. Нашла только тёмные круги под глазами и новую морщинку у губ. Подарок от нервов.
Четыре месяца. Сто двадцать дней. Именно столько Галина Петровна прожила в их — нет, в её — квартире. Или, как выражалась сама свекровь, «временно обосновалась до решения жилищного вопроса». Временность приобрела черты перманентности, как старая жевательная резинка под столом — вроде и не нужна, но отскрести сложно.
— Викуля, ты опять у окна стоишь? — раздался за спиной голос Галины Петровны, нарочито ласковый. — Сквозняк же. Ты простудишься, а потом Димочка заразится. Мужчинам болеть нельзя, у них иммунитет слабый.
Виктория медленно повернулась. Свекровь стояла посреди комнаты в своём неизменном фиолетовом халате, скрестив руки на груди. Поза этафета — «я тут главная, и не спорь».
— Галина Петровна, окно закрыто, — ровно ответила Виктория. — И Дмитрий болел в последний раз лет пять назад, когда ещё с вами не жил.
— Вот именно, что не жил! — воскликнула свекровь, делая шаг вперёд. — А теперь живёт, и я обязана следить за его здоровьем. Кстати, о здоровье. Почему ты купила йогурт с клубникой? У Димочки на клубнику аллергия!
Виктория закрыла глаза на секунду, считая про себя до десяти. Не помогло.
— У Дмитрия нет аллергии на клубнику, — сказала она, открывая глаза. — Он её просто не любит. А йогурт купила я себе.
— Ну вот, эгоизм! — Галина Петровна покачала головой с таким видом, будто обнаружила доказательства преступления века. — Сама себе деликатесы, а мужу — остатки. Я вчера специально творог купила, домашний. Вот что нужно мужчине — белок, кальций. А не эти твои йогурты с химией.
— Домашний творог вы купили на мои деньги, — напомнила Виктория. — Как, впрочем, и всё остальное в последние четыре месяца.
Повисла тяжёлая пауза. Галина Петровна надула губы, глаза сузились до щёлочек.
— Так я тебе должна, что ли? — голос стал ледяным. — Я, мать твоего мужа, должна отчитываться за каждую копейку? Может, мне ещё квитанции приносить?
— Я бы просто хотела понимать, на что уходит двадцать тысяч в месяц, — не сдавалась Виктория. — Вы говорили, что будете покупать только продукты, но почему-то постоянно появляются новые вещи. То халат, то тапочки, то какая-то косметика…
— А что, мне старухе тряпками обтираться? — Галина Петровна сделала драматическую паузу. — Меня мошенники обобрали, лишили крова, а ты мне в тапочках отказываешь! Совесть есть?
— Совесть есть, — тихо ответила Виктория. — Поэтому я уже четыре месяца терплю, как вы живёте в моей квартире, не платите ни копейки, и ещё указываете, как мне жить.
Дверь из спальни скрипнула. На пороге появился Дмитрий, бледный, с помятым лицом. Он явно слышал разговор, но делал вид, что только что проснулся, хотя было три часа дня.
— Опять ссоритесь? — спросил он устало, потирая переносицу. — Ребята, ну сколько можно? Я работать пытаюсь!
— Димочка, — сразу перешла на высокие ноты Галина Петровна, — твоя жена меня обвиняет! Говорит, что я у неё деньги ворую! На тапочки!
Дмитрий посмотрел на Викторию с немым укором.
— Вика, ну зачем опять? Мама же не специально…
— Дмитрий, — перебила жена, и её голос впервые за долгое время прозвучал твёрдо, — давай поговорим. Втроём. Нормально, без истерик. Сядь, пожалуйста.
Муж неуверенно переступил с ноги на ногу, но всё же подошёл и сел на диван. Галина Петровна с важным видом устроилась рядом, положив руку на его плечо — мол, мы тут свои, а ты посторонняя.
Виктория села напротив, собрав все остатки спокойствия.
— Итак, — начала она, глядя прямо на мужа, — твоя мама живёт у нас четыре месяца. За это время она не предприняла ни одной попытки решить свой жилищный вопрос. Ни разу не сходила в соцзащиту, не поинтересовалась вариантами аренды комнаты, хотя я предлагала помочь. Вместо этого она полностью встроилась в нашу жизнь и диктует свои правила.
— Я пытаюсь! — вспыхнула Галина Петровна. — Но документы…
— Какие документы? — не отступала Виктория. — Вы даже паспорт не восстанавливали, который, как вы говорили, потеряли при переезде. Просто продлили временное удостоверение. Знаете почему? Потому что без паспорта в соцзащиту не обратишься. Очень удобно.
Дмитрий нахмурился.
— Мама, это правда? Ты паспорт до сих пор не восстановила?
Галина Петровна заерзала на месте.
— Ну, времени нет… И очередь в паспортном столе… Да и зачем он мне сейчас? Я никуда не выхожу особо.
— Вот именно, — кивнула Виктория. — Вы никуда не выходите. Вы сидите здесь и контролируете каждый мой шаг. Что я готовлю, как убираю, что покупаю, во что одеваюсь. Это перестало быть помощью, это стало тотальным контролем.
— Я просто заботлюсь! — слеза дрогнула в голосе свекрови. — Вы же молодые, неопытные! Я жизнь прожила, я знаю, как лучше!
— В моей жизни? — Виктория подняла бровь. — Галина Петровна, мне тридцать пять лет. Я десять лет живу одна, до замужества прекрасно справлялась. У меня есть образование, работа, я содержу себя и эту квартиру. Какая у вас квалификация, чтобы учить меня жизни?
— Как какая? — Галина Петровна вскочила, лицо покраснело. — Я мать! Я Димочку вырастила, одна, без мужа! Я знаю, что ему нужно!
— А что ему нужно? — спокойно спросила Виктория, всё ещё глядя на мужа.
— Нормальная еда! Порядок в доме! Уважение к старшим! А не эти твои полуфабрикаты и беспорядок!
— Беспорядок? — Виктория медленно оглядела комнату. — Вы называете беспорядком книги на полке? Ковёр, который лежит не так, как вам нравится? Занавески, которые вы перевесили без моего разрешения?
— Они криво висели!
— Они висели так, как я их повесила! В моей квартире! — голос Виктории впервые за долгое время повысился. — Вы понимаете это? Моя! Квартира! Не ваша, не общая, не семейная гнёздышко! Моя! Я впустила вас из сострадания, а вы устроили здесь оккупацию!
Дмитрий поднялся с дивана.
— Вика, успокойся. Не надо кричать на маму.
— Я не кричу на неё, — холодно ответила жена. — Я констатирую факты. Четыре месяца ваша мама живёт здесь бесплатно, тратит мои деньги, унижает меня в моём же доме, а вы делаете вид, что ничего не происходит. Знаешь, как это называется, Дмитрий? Соучастие.
— Что ты несёшь? — муж побледнел. — Мама в трудной ситуации!
— Ситуация перестала быть трудной, когда она отказалась её решать! — Виктория тоже встала. — Она нашла тёплое место, где её кормят, поят, платят за неё, и ещё позволяют командовать. Идеальный курорт! За чужой счёт!
Галина Петровна ахнула, схватившись за сердце — классический приём, уже знакомый.
— Димочка, ты слышишь? Она меня на улицу выгоняет! Старую больную женщину!
— Я не выгоняю, — сказала Виктория. — Я предлагаю варианты. Первый: Галина Петровна начинает активно искать жильё. Я помогаю с документами, с поиском, даже могу первый месяц аренды внести. Но в течение месяца вы съезжаете. Второй вариант…
Она сделала паузу, глядя прямо на мужа.
— Второй вариант: вы оба съезжаете. Сегодня. Потому что я больше не могу так жить.
Тишина повисла настолько густая, что можно было резать ножом. Дмитрий смотрел на жену широко раскрытыми глазами, как будто видел её впервые.
— Ты… ты серьёзно? — прошептал он.
— Абсолютно, — кивнула Виктория. — Я уже обращалась к юристу. Квартира моя, получена по наследству до брака, не является совместно нажитым имуществом. Даже если мы разведёмся, ты не имеешь на неё прав. А уж твоя мама и подавно.
— Разведёмся? — Дмитрий отшатнулся, как от удара. — Ты о разводе говоришь?
— О чём ещё мне говорить? — в голосе Виктории прозвучала искренняя усталость. — Ты последние четыре месяца не муж, а тень своей матери. Ты не защищаешь меня, не поддерживаешь. Когда она оскорбляет меня, ты отворачиваешься. Когда я плачу ночами, ты делаешь вид, что спишь. Дмитрий, у нас нет больше брака. Есть твоя мама и есть я. И ты уже сделал выбор.
Галина Петровна вдруг перестала притворяться больной. Лицо её стало сосредоточенным, хищным.
— Значит, так, — сказала она неожиданно спокойным тоном. — Раз уж пошла такая пьянка… Дима, скажи ей.
Дмитрий вздрогнул, не глядя на мать.
— Мама, не надо…
— Скажи! — голос свекрови стал железным. — Или сказать мне?
Виктория посмотрела с одного на другого. В воздухе запахло чем-то серьёзным, чем-то опасным.
— Что сказать? — спросила она тихо.
Дмитрий опустил голову, пальцы нервно теребили подол футболки.
— Вика… мама не совсем… то есть её ситуация с квартирой… — он замолчал, не в силах продолжить.
— Не совсем что? — Виктория почувствовала, как по спине пробежал холодок. — Дмитрий, что с квартирой?
Галина Петровна тяжело вздохнула, но в её глазах горел странный, почти торжествующий огонёк.
— Ладно, раз уж ты такая принципиальная, — протянула она. — Квартиру у меня не отобрали мошенники. Я её продала. Сама. За полгода до того, как переехала к вам.
Слова повисли в воздухе, тяжёлые, нелепые, не укладывающиеся в голове. Виктория медленно моргнула.
— Продали? — переспросила она. — Зачем?
— Ну как зачем? — Галина Петровна развела руками. — Деньги нужны были. Накопились проблемы… долги небольшие… да и хотелось пожить красиво. Ну, знаешь, курорты, санатории, хорошие вещи…
— Вы продали квартиру, чтобы… пожить красиво? — Виктория произнесла это так, будто пробовала на вкус абсурд. — А потом приехали к нам, рассказывая историю про мошенников и улицу?
— Ну, что-то вроде того, — пожала плечами свекровь, как будто речь шла о невымытой чашке, а не о многомиллионном мошенничестве. — Думала, поживу у вас немного, потом найду что-то… Но тут так хорошо устроилась. И Димочка рядом.
Виктория перевела взгляд на мужа. Он не смотрел на неё, уставившись в пол.
— Ты знал, — не спросила, а констатировала она. — Ты всё время знал.
— Вика, — начал он жалобно, — мама просила не говорить… Она боялась, что ты её не поймёшь…
— Не пойму? — Виктория засмеялась, и смех этот прозвучал дико, почти истерично. — Да, не понимаю! Не понимаю, как можно продать единственное жильё в шестьдесят пять лет! Не понимаю, как можно врать, изображать жертву! И не понимаю, как можно покрывать эту ложь, глядя в глаза жене!
— Деньги почти все закончились, — тихо сказал Дмитрий, всё ещё глядя в пол. — Мама вложила часть в какой-то сомнительный фонд, остальное просто потратила… Когда она приехала, у неё было всего сто тысяч на счету…
— А где остальные? Квартира в том районе стоит минимум восемь миллионов!
— Ну, — Галина Петровна вдруг смутилась, — были долги по кредитам… И я машину купила, хорошую, правда потом продала… И в Турции дважды отдыхала, в пятизвёздочном отеле… И шубу…
Виктория слушала, и мир вокруг медленно терял краски, превращаясь в чёрно-белый абсурдистский фильм. Эта женщина продала квартиру, промотала миллионы, а теперь жила у неё, претендуя на роль хозяйки.
— Вы понимаете, что вам сейчас негде жить? — спросила она, стараясь сохранять спокойствие. — Социальное жильё вам не положено — вы сами добровольно продали квартиру. Аренда на вашу пенсию — максимум комната в пригороде. Вы всё про*бали, в самом буквальном смысле.
— Вот поэтому я и живу у вас! — оживилась Галина Петровна, как будто это был железный аргумент. — Вы же семья! Вы должны помочь!
— Мы не семья, — тихо сказала Виктория. — Семьи не врут друг другу. Семьи не паразитируют друг на друге. И семьи не разрушают браки изнутри.
Она повернулась к Дмитрию. Последняя попытка.
— Ты выгонишь её. Сегодня же. И мы попытаемся начать всё с чистого листа. Без лжи, без манипуляций. Или…
— Или что? — спросил он, наконец подняв на неё глаза. В них она увидела не раскаяние, а страх. Страх перед будущим, перед необходимостью выбирать.
— Или уходишь с ней, — закончила Виктория. — Окончательно. И навсегда.
Галина Петровна вдруг вскочила, её лицо исказила злоба.
— Да как ты смеешь! Я твоя свекровь! Я старшая! Ты должна меня уважать и содержать в старости! Это твой долг!
— Мой долг? — Виктория медленно подошла к ней вплотную. — Мой долг перед кем? Перед вами, которая три года на свадьбе сидела с таким лицом, будто её на поминки пригласили? Которая ни разу не позвонила, не поинтересовалась, как у нас дела? Которая теперь, когда про*бала всё, приползла сюда и требует, чтобы её содержали? Какой долг, Галина Петровна? Вы мне ничего не дали. Ни любви, ни поддержки, ни даже элементарного уважения. Вы дали только ложь и разрушение.
— Дима! — завопила свекровь, хватая сына за руку. — Ну скажи же что-нибудь! Защити мать!
Дмитрий стоял, будто парализованный. Глаза метались от матери к жене и обратно. На лбу выступил пот.
— Я… я не могу выгнать маму, — наконец выдавил он. — Ей некуда идти.
— Есть приюты для бездомных, — холодно сказала Виктория. — Есть ночлежки. А ещё есть взрослый сын, который может снять для матери комнату и содержать её. Но для этого нужно работать, а не прятаться за спину жены.
— У меня зарплата меньше твоей! — вспыхнул Дмитрий. — Я не потяну аренду!
— Значит, будешь искать подработку. Или сменишь работу. Или ещё что-то. Но это уже твои проблемы. И её, — Виктория кивнула на свекровь. — Я четыре месяца решала ваши проблемы. Хватит.
Она повернулась и пошла к выходу из гостиной. В дверях остановилась, не оборачиваясь.
— К вечеру примите решение. Оба. Или она уходит. Или вы оба. Я поеду к родителям, вернусь в девять. К этому времени хочу увидеть либо пустую комнату, либо пустую квартиру.
— Вика, подожди! — Дмитрий сделал шаг вперёд, но она уже вышла, и дверь в прихожую тихо закрылась за ней.
На лестничной клетке Виктория прислонилась к стене, дрожа всем телом. Руки тряслись так, что она с трудом надела пальто. Сердце колотилось, в глазах стояли слёзы, но она их смахнула — нет, не сейчас. Не перед ними.
Она спустилась по лестнице, вышла на улицу. Осенний ветер ударил в лицо, и это было как глоток свежего воздуха после долгого удушья. Виктория глубоко вдохнула, потом ещё раз. И пошла, не оглядываясь на окна своей квартиры.
Ей нужно было куда-то идти. К родителям — не вариант, они жили в другом городе. Подруги… Да, у неё были подруги. Та самая Аня, которая уже трижды спрашивала, не сошла ли она с ума, терпя это цирк. Та самая Лена, которая предлагала «случайно» пролить на свекровь красное вино.
Виктория достала телефон, нашла номер Ани.
— Привет, это я. Можно к тебе? Ненадолго. Да… Всё очень плохо. Нет, на этот раз окончательно.
Она положила телефон в карман, ускорила шаг. Ветер рвал с деревьев последние листья, небо было низким и серым. Но впервые за долгие месяцы Виктория чувствовала не тяжесть, а странную, почти болезненную лёгкость. Как будто с неё сняли каменные одежды, в которых она ходила все эти месяцы.
Решение было принято. Теперь оставалось только дождаться вечера. И посмотреть, что выберет человек, которого она когда-то любила.
А выбор, она знала, уже был сделан. Просто ещё не озвучен.
Девять часов вечера. Виктория стояла у двери своей квартиры, ключ в руке, но не вставляла его в замок. Сердце стучало где-то в горле, в ушах шумело. Что она увидит за дверью? Пустоту? Или их обоих, с вызовом смотрящих на неё?
Аня, у которой она провела эти шесть часов, предлагала пойти вместе — «для моральной поддержки и на случай, если придётся вызывать полицию за хулиганство». Но Виктория отказалась. Это был её дом, её битва, её ответственность. И её одиночество.
Она глубоко вдохнула, вставила ключ. Повернула. Дверь открылась бесшумно — Дмитрий смазывал замки, это было одним из его немногих полезных умений. В прихожей горел свет.
Тишина. Не просто отсутствие звуков, а густая, тяжёлая тишина, которая бывает только в домах, где что-то решили, но ещё не сказали вслух.
Виктория сняла пальто, повесила. Разделась, надела домашние тапочки — те самые, которые Галина Петровна называла «неудобными и дырявыми». Прошла в гостиную.
Комната была пуста. Диван разобран, на нём аккуратно сложено постельное бельё. Тумбочка Галины Петровны стояла у стены, ящики вынуты, внутри пусто. Вещей свекрови нигде не было видно.
Но Дмитрий сидел на краю дивана, ссутулившись, уставившись в пол. Рядом с ним лежала его рабочая сумка, наполненная до верха.
Он поднял голову, когда она вошла. Лицо было серым, усталым, глаза красные — то ли от слёз, то ли от бессонницы. Смотрел на неё не как на жену, а как на чужого, но необходимого человека — как смотрят на врача перед операцией.
— Мама уехала, — сказал он тихо, без предисловий. — Полчаса назад. Такси вызвал, отвёз её… к той самой подруге, у которой она жила первые дни. Та согласилась взять на неделю, не больше.
Виктория кивнула, не приближаясь. Ждала продолжения.
— Я… — Дмитрий провёл рукой по лицу. — Я съезжаю. Ты была права. Во всём.
Она молчала. Давала ему говорить.
— Четыре месяца, — он засмеялся коротко, беззвучно. — Четыре месяца я делал вид, что всё нормально. Что мама просто немного… эксцентричная. Что ты преувеличиваешь. Я отворачивался, когда она оскорбляла тебя. Выходил из комнаты, когда начинались ссоры. Думал, если не видеть проблемы, её как бы и нет.
— А она была, — тихо сказала Виктория. — И росла с каждым днём.
— Знаю, — он кивнул. — Знаю сейчас. Поздно, но знаю. Вика, прости. Я был слеп. И труслив.
— Труслив — да, — согласилась она. — Но слеп? Нет. Ты видел. Просто решил, что твой комфорт важнее моих чувств. Важнее нашего брака.
Дмитрий вздрогнул, как от удара. Но не стал отрицать.
— Да. Так и было. Мне было проще делать вид, что всё хорошо, чем конфликтовать с мамой. Она всегда была… властной. После отца, который ушёл, когда мне было десять, она растила меня одна. И вырастила с мыслью, что я обязан ей за всё. За каждую потраченную копейку, за каждую бессонную ночь. Я вырос в долгу.
— И решила расплатиться мной? — спросила Виктория. — Моим домом, моими нервами, моим счастьем?
— Нет! — он резко поднялся, но тут же сел обратно, словно силы оставили его. — Нет, я не хотел этого. Я думал… думал, что как-нибудь само рассосётся. Что мама поживёт немного и уедет. Что ты потерпишь. Что любовь всё выдержит.
— Любовь выдерживает многое, — сказала Виктория. — Но не предательство. Не постоянное унижение. Не ощущение, что ты в своём доме — гость, а то и вовсе прислуга.
— Я знаю, — он прошептал. — Вика, я всё понял сегодня. Когда ты ушла, мы с мамой говорили. Вернее, она говорила, а я слушал. И впервые услышал не маму, а… постороннего человека. Женщину, которая считает, что весь мир ей должен. Которая продала квартиру, промотала миллионы, и теперь ждёт, что сын обеспечит ей старость. А сын, значит, должен заставить жену это принять.
Виктория медленно села в кресло напротив. Между ними было всего три метра, но казалось — пропасть.
— И что ты ответил?
— Что не могу заставить тебя. Что ты — отдельный человек, со своими чувствами, правами. Что эта квартира — твоя. Что она не имеет права здесь командовать.
— И?
— И она назвала меня предателем. Сказала, что ради «этой стервы» я готов выбросить на улицу родную мать. Что я никчемный сын, что она зря на меня жизнь положила, — голос его дрогнул. — А потом сказала, что если я выберу тебя, то она больше не сын мне. Навсегда.
Виктория смотрела на него. Ждала. Знала, что будет дальше. Знала по тому, как он сидит, по его сумке, по пустой комнате.
— И ты выбрал её, — сказала она не спрашивая.
Дмитрий поднял на неё глаза. В них было столько боли, что на мгновение ей стало жаль его. На мгновение.
— Я не выбрал её, — медленно проговорил он. — Я выбрал… долг. Тот самый, который она в меня вбила. Я не могу бросить её на улице. Даже после всего. Она старая, больная… У неё артрит, давление…
— У неё есть пенсия, — холодно перебила Виктория. — И есть взрослый сын, который может снять ей комнату и помогать деньгами. Но для этого нужно работать, а не жить за счёт жены.
— Я буду! — воскликнул он. — Я найду подработку, буду больше зарабатывать… Я сниму ей комнату, буду оплачивать…
— Без меня, — закончила она.
Повисла тишина. Дмитрий смотрел на неё, и в его глазах медленно угасала последняя надежда.
— Ты… не даёшь нам шанса? — прошептал он. — Даже теперь, когда мама ушла? Даже когда я всё понял?
— Дмитрий, — Виктория сказала его имя мягко, почти с жалостью. — Твоя мама ушла не потому, что ты этого захотел. А потому, что я поставила ультиматум. Если бы не это, она бы и дальше жила здесь, а ты бы и дальше делал вид, что всё нормально. Ты не изменился. Ты просто испугался потерять удобную жизнь.
— Это не так! — он вскочил, лицо исказила боль. — Я люблю тебя! Я хочу быть с тобой!
— Любить — это не только слова, — покачала головой Виктория. — Это поступки. А твои поступки последние четыре месяца говорили только об одном: твоя мама важнее. Её комфорт важнее моего. Её чувства важнее моих. Её ложь важнее нашей правды.
— Я исправлюсь! Дам тебе время, уеду к маме, устрою её, а потом вернусь! Мы начнём всё заново!
— Нет, — просто сказала она. — Не вернёшься. Потому что я не пущу.
Он замер, будто не понял слов.
— Как… не пустишь?
— Дверь будет закрыта. Ключи я поменяю завтра. Твои вещи соберу, передам через друзей. Документы на развод подам на следующей неделе, — она говорила ровно, без эмоций, как будто зачитывала инструкцию. — Ты съезжаешь сегодня. И не возвращаешься. Никогда.
Дмитрий стоял, качаясь, как будто его ударили в живот. Дышал рвано, прерывисто.
— Ты… ты серьёзно? После трёх лет? После всего, что у нас было?
— После всего, что было последние четыре месяца, — поправила она. — Ты знаешь, что я делала, пока ты «работал»? Я плакала в ванной, чтобы ты не слышал. Я пила успокоительное, чтобы не сорваться на твою мать. Я притворялась больной на работе, чтобы не объяснять, почему у меня красные глаза. Ты знаешь, сколько я похудела? Шесть килограмм. От стресса.
— Почему ты мне не сказала? — голос его сорвался на крик. — Почему не кричала, не требовала?
— Потому что я не умею кричать! — наконец сорвалась и она, вскочив с кресла. — Потому что я выросла в семье, где проблемы решают разговором, а не истерикой! Потому что я думала, что ты сам увидишь, поймёшь! Но ты не увидел! Ты предпочёл не видеть!
Они стояли друг против друга, дыхание учащённое, лица искажены болью и гневом. И в этой тишине, нарушаемой только их дыханием, что-то окончательно рухнуло. Последние остатки иллюзий. Последние надежды.
— Хорошо, — тихо сказал Дмитрий. — Хорошо. Я ухожу.
Он наклонился, взял свою сумку. Потом ещё одну, поменьше, стоявшую у ног. Выпрямился, посмотрел на неё. В его глазах уже не было надежды. Было только принятие. Горькое, тяжёлое.
— Я заберу остальные вещи позже. Когда… когда ты разрешишь.
— Я позвоню, — кивнула Виктория. — Или напишу. Не приходи без предупреждения.
— Не приду, — он пообещал. Потом сделал шаг к выходу, но остановился. — Вика… Прости. За всё.
Она молчала. Не могла сказать «прощаю». Не могла соврать.
Дмитрий ждал ещё мгновение, потом медленно повернулся и пошёл к выходу. Шаги его были тяжёлыми, неуверенными. В прихожей он остановился, будто что-то вспомнив.
— Кстати, — голос его прозвучал оттуда, глухо, — насчёт маминой квартиры… Она не совсем правду сказала. Не полностью.
Виктория нахмурилась.
— Что ты имеешь в виду?
Дмитрий появился в дверном проёме. Лицо его было странным — виноватым, но и с какой-то странной решимостью.
— Квартиру она действительно продала. Но не полгода назад. Год назад. И деньги… они не полностью потрачены.
В воздухе запахло новой ложью. Новой тайной. Виктория почувствовала, как сердце замерло.
— Говори, — приказала она коротко.
— Мама продала квартиру год назад за девять миллионов, — начал Дмитрий, не глядя на неё. — Часть, да, потратила — на долги, на отдых, на вещи. Но четыре миллиона она… положила на мой счёт. На депозит. Говорила, что это моё наследство, что она боится, что промотает всё.
Виктория медленно села обратно в кресло. Мир снова перевернулся.
— На твой счёт, — повторила она. — И ты знал об этом. Все эти четыре месяца, пока она играла в нищую, пока я оплачивала её содержание, у тебя на счету лежало четыре миллиона.
— Не у меня! — возразил он горячо. — На отдельном депозите! Я не трогал их! Даже не думал!
— Но знал, — она смотрела на него, и внутри всё медленно замерзало. — Значит, ты не только покрывал её ложь про мошенников. Ты ещё и знал, что у неё есть деньги. Что у тебя есть деньги. Но позволил мне оплачивать её жизнь. Позволил мне верить, что мы спасаем нищую старуху.
— Я хотел сказать! — воскликнул он. — Но мама запретила! Сказала, что если ты узнаешь, то выгонишь её! Что ты жадная, что только и ждёшь, чтобы завладеть её деньгами!
— Её деньгами? — Виктория засмеялась, и смех этот был ужасен. — Дмитрий, за четыре месяца я потратила на твою мать почти сто тысяч рублей! Из моей зарплаты! И при этом у неё, оказывается, есть четыре миллиона! И у тебя! И вы оба молчали! Вы оба смотрели, как я считаю копейки, как я отказываю себе, чтобы кормить и содержать богатую старуху!
— Я верну! — он бросился к ней, упал на колени перед креслом. — Все сто тысяч! Сейчас же переведу! И ещё! Вика, прости, это была ошибка! Глупость!
— Не ошибка, — она смотрела на него сверху, и в душе не осталось ничего, кроме ледяного презрения. — Это расчёт. Вы вдвоём решили, что я — дойная корова. Что можно жить за мой счёт, а свои деньги приберечь. На чёрный день. Или на новую жизнь после того, как ты от меня уйдёшь. Это ведь был план, да? Пожить у меня, пока не надоест, а потом забрать деньги и свалить?
Он молчал. Молчание было красноречивее любых слов.
— Вставай, — сказала Виктория. — И уходи. Сейчас же. А то я позвоню в полицию и расскажу про мошенничество. Про то, как вы вдвоём выманили у меня деньги под ложным предлогом.
Дмитрий поднялся. Лицо его было белым как мел. Руки дрожали.
— Ты… ты не сделаешь этого.
— Попробуй остаться и проверить, — она взяла телефон со стола. — У меня есть все чеки за четыре месяца. Все переводы. И показания свидетелей — подруги, которые видели, как твоя мать командует здесь. Думаю, для возбуждения дела по статье «Мошенничество» хватит.
Он отшатнулся, как от удара током.
— Вика, мы же не хотели…
— Уходи, — перебила она. — Пока я не передумала и не набрала 102.
Дмитрий посмотрел на неё последний раз. Взгляд его был пустым, разбитым. Потом он повернулся и буквально побежал к выходу. Дверь в прихожей захлопнулась с таким грохотом, что задребезжали стёкла.
Виктория сидела в кресле, не двигаясь. Слушала, как в тишине квартиры постепенно стихает эхо от хлопнувшей двери. Потом встала, прошла в прихожую. Проверила замок — заперто. Вернулась в гостиную.
Села на диван, на то самое место, где ещё полчаса назад сидел её муж. Бывший муж. Взяла подушку, прижала к лицу. И наконец разрешила себе заплакать.
Плакала не долго. Минут пять, не больше. Потом встала, умылась холодной водой. Вернулась в гостиную, села за стол, взяла блокнот и ручку.
Написала сверху: «План».
Первым пунктом: «Поменять замки. Завтра».
Вторым: «Найти юриста по бракоразводным делам».
Третьим: «Подать на развод. Основание — непримиримые разногласия. И мошенничество со стороны родственников супруга».
Четвёртым: «Пройти обследование у терапевта. Нервы».
Пятым: «Взять отпуск. Уехать. Куда угодно».
Она писала, и с каждым пунктом внутри становилось спокойнее. Твёрже. Яснее.
Внезапно зазвонил телефон. Не Дмитрий — номер был незнакомый. Виктория взяла трубку.
— Алло?
— Виктория? Это Игорь, коллега Дмитрия, — мужской голос звучал неуверенно. — Извините за беспокойство так поздно… Дмитрий не отвечает, а у нас завтра сдача проекта, нужны файлы с его рабочего компьютера. Не могли бы вы…
— Дмитрий больше здесь не живёт, — спокойно прервала его Виктория. — И его компьютера здесь нет. Обращайтесь к нему напрямую.
— А… понятно, — в голосе послышалось смущение. — Извините ещё раз…
— Ничего, — она положила трубку.
Посмотрела на часы — половина десятого. Ещё не поздно. Она набрала номер Ани.
— Привет. Да, ушёл. Обоим. Нет, не вернусь. Да, серьёзно. Слушай, а помнишь, ты предлагала съездить в тот дом отдыха на выходные? Давай. На месяц. Нет, я не шучу. Мне нужен перерыв. От всего.
Разговор длился ещё минут десять. Аня сначала порадовалась, потом всплеснула руками, когда услышала про четыре миллиона на счету, потом начала строить планы. Виктория слушала и улыбалась. Впервые за долгие месяцы улыбалась искренне.
Положив трубку, она обошла квартиру. Зашла в спальню — постель не застелена, на стуле висела футболка Дмитрия. Она взяла её, понесла в прихожую, бросила в пакет для мусора. Потом вернулась, застелила кровать свежим бельём — своим, с запахом любимого кондиционера.
В гостиной аккуратно сложила постельное бельё Галины Петровны, убрала в шкаф на верхнюю полку. Уберёт позже, вместе с остальными её вещами. Или отдаст через юриста. Не важно.
На кухне вымыла чашку, стоявшую в раковине. Поставила на место. Включила чайник. Пока он закипал, стояла у окна, глядя на ночной город. Огни машин, окна в соседних домах, далёкие огни рекламы.
Чайник выключился. Она заварила чай — свой любимый, с бергамотом, который Галина Петровна называла «вонючей травой». Села за стол, пила медленно, ощущая, как тепло разливается по телу.
Телефон снова завибрировал. Сообщение от Дмитрия: «Вика, я у маминой подруги. Деньги верну. Все. Прости. Дай ещё один шанс. Один.»
Она посмотрела на экран. Потом открыла настройки, нашла номер Дмитрия, нажала «заблокировать абонента». Потом то же самое сделала с номером Галины Петровны.
Выпила чай. Поставила чашку в раковину. Выключила свет на кухне, прошла в спальню. Разделась, надела пижаму — новую, шёлковую, которую купила месяц назад и не решалась надеть, потому что свекровь сказала бы, что это «дешёвая тряпка».
Легла в постель. Выключила свет. Лежала в темноте, слушая тишину. Свою тишину. Свою темноту. Свою жизнь.
И уснула без сновидений. Впервые за много месяцев.
Униженная и забытая — до тех пор, пока не всплыла правда…