— Антон, да у тебя крыша поехала?
Алина стояла посреди комнаты, в рабочем халате, прилипшем к телу от пара, и смотрела на мужа так, будто он предложил снять квартиру в Кремле. В руке она сжимала телефон, на экране которого светилось сообщение от свекрови.
— Ну что такого? — Антон оторвался от монитора, за которым достраивал виртуальный дом. — Мама с отцом хотят переехать к нам. Ненадолго. На ремонт. У них там потолок в гостиной, понимаешь, угрожающе треснул.
— Потолок треснул? — голос Алины сорвался в смесь смеха и ужаса. — У них треснул потолок в трёхкомнатной хрущёвке, которую они собираются сдавать за сорок тысяч в месяц, а ремонтировать собрались у нас? В нашей однушке? Мы что, коммуналка?
Она швырнула сумку на пол, и оттуда выкатилась пара упаковок дешёвых сосисок.
— Да они же не навсегда! Месяц, от силы два, — Антон заерзал в кресле. — Пока их квартиру приведут в порядок. Они же старики, им нельзя в пыли и строительном мусоре. Папино давление…
— Твоему папе шестьдесят два, он в прошлом месяце на лыжах с горки катался! — Алина уставилась на него, пытаясь понять, шутит ли он. — И где, интересно, они будут жить? На кухне? В ванной? Или мы с тобой переедем в этот твой виртуальный чертёж?
— Мама говорила, можно диван в гостиной… Ну, мы же как-нибудь…
— «Как-нибудь»? — Алина села на табурет у прихожей, ноги гудели после десяти часов на ногах в лаборатории, где она мыла пробирки. — Антон, у нас двадцать семь метров. Двадцать семь! Диван, на котором мы спим, залит кофе и скрипит. И ты хочешь подселить сюда твоих родителей? А где будут вещи? Их вещи? У твоей мамы один гардероб размером с нашу спальню!
Антон потёр переносицу, его лицо на экране монитора стало зеленоватым и усталым.
— Они в стеснённых обстоятельствах, Лина. Квартиру готовят к сдаче, нужен презентабельный вид. А у нас… мы же молоды, потерпим.
— Потерпим? — она засмеялась сухо. — Дорогой, мы уже третий год «терпим» в этой конурке, потому что копим на свой угол. Каждый рубль на счету. А теперь нам предлагают содержать ещё двух взрослых людей? Которые, между прочим, получают пенсию и сдают жильё! Они что, не могут снять себе комнату на время ремонта?
— Мама говорит, это деньги на ветер. Лучше родным помогут.
— Чем? — Алина вскинула брови. — Молитвами? Или советами, как мне тебя кормить? Она в прошлый раз, когда заходила, два часа читала лекцию о вреде моего салата из капусты. Говорила, у тебя от него гастрит будет. Хотя гастрит у тебя от её пирогов с капустой, которые ты трескаешь килограммами!
Телефон в её руне завибрировал. Новое сообщение. От Ольги Аркадьевны. Алина прочитала вслух, и каждая фраза падала, как камень:
«Алин, милая, не беспокойся о быте. Я всё беру на себя. Привезу свою мультиварку, буду вам готовить. Поухаживаю за вами. Антоша так худеет, наверное, некогда поесть нормально. А ты на работе весь день. Так что всё уладится. Завтра к обеду будем. Целую».
Тишина в комнате стала густой, липкой, как кисель.
— Завтра? — прошептала Алина. — Они уже всё решили. Без нас. Просто поставили перед фактом.
— Ну, видимо, у них там срочно… — Антон бессильно развёл руками.
— Срочно! — Алина вскочила. — У них там «срочно» уже пять лет! С тех пор как получили квартиру от твоей бабки! Они её «приводят в порядок» вечно! Вечно клеят обои, меняют краны и ищут идеальных жильцов! А теперь, видимо, нашли, и ремонт надо сделать в пожарном порядке! За наш счёт!
Она прошлась по комнате, её босые ноги шлёпали по холодному линолеуму.
— И что? Я должна радоваться? Что меня освободят от кухни? От моей собственной кухни? Чтобы твоя мама установила здесь свою мультиварку, как флаг, и начала править бал? Чтобы каждый вечер я слушала, как она вздыхает, глядя на наши шторы, на нашу посуду, на мою работу? «Ой, Алиночка, ну как ты могла купить такую тушёнку, это же сплошная химия!» Да я её покупаю, потому что у нас нет лишних трёхсот рублей на говядину!
Антон молчал, уставившись в стол. Потом тихо сказал:
— Они же родные. Мы не можем отказать.
— Можем! — крикнула Алина. — Я могу! Позвони и скажи, что нет. Скажи, что у нас нет места. Скажи что угодно!
— Я не могу, — прошептал он. — Они уже, наверное, чемоданы собрали.
В этот момент раздался звонок в дверь. Не ожидая ответа, Алина нажала кнопку домофона. На экране возникло улыбающееся лицо золовки, Кати.
— Открывайте, семейный совет! Я с тортиком!
Через минуту в квартире стояла Катя, вся в блеске искусственной норки и дорогой парфюмерии, от которой запершило в горле. В руках — коробка из кондитерской.
— Ну что, обсудили? — весело спросила она, оглядывая их с Антоном. — Я маму успокаивала, она вся на нервах. Говорит, Алина нас не примет. Я говорю, да брось ты, Алина у нас душа-человек!
— Катя, — начала Алина, но та уже расставляла на столе бумажные тарелки.
— Я всё понимаю, — Катя говорила быстро, не глядя на неё. — Теснота, неудобства. Но что поделаешь? Родителям нужно помочь. Они же нам квартиру оставят! Трёшку! Это ведь будущее, Антон! Надо сейчас немного потерпеть.
— Будущее? — Алина перехватила её взгляд. — Какая трёшка? Твоя мама сто раз говорила, что продаст её и разделит деньги пополам. Тебе и Антону.
Катя замерла с кусочком торта на лопатке.
— Ну, разделит, конечно. Но жильё-то останется в семье! И потом, они не навсегда. Пару месяцев. Мама будет готовить, убираться… Тебе же легче станет! Ты сможешь больше работать, больше копить.
Алина почувствовала, как внутри всё медленно закипает, как молоко на слабом огне.
— Катя, я не прошу, чтобы за меня убирались. Я прошу, чтобы у меня было моё пространство. Наше с Антоном. Пусть маленькое, но наше. Они не «помогают», они вторгаются.
Лицо Кати стало гладким и холодным, как глазурь на её торте.
— Вторгаются? В семью? Алина, они — семья. Антон — их сын. Это его дом в той же степени, что и твой. И он имеет право принять здесь своих родителей в трудную минуту.
— А я не имею права сказать «нет»? — голос Алины дрогнул.
— Ты можешь сказать что угодно, — Катя отломила кусочек торта и медленно его прожевала. — Но подумай о последствиях. Мама очень чувствительная. Если её сейчас обидеть, отвергнуть… Кто знает, как это повлияет на её решения. Наследство — штука тонкая. Можно одним словом всё испортить.
Тишина повисла в воздухе, густая и сладкая, как крем.
— То есть это шантаж? — тихо спросила Алина. — Либо мы их принимаем, либо нас лишат наследства?
— Я ничего не шантажирую! — Катя воздела руки. — Я просто говорю о реальности. О семейной реальности. Мы все друг другу помогаем. Ты помогаешь родителям сейчас — они помогут тебе потом. Это же логично.
— Логично, — повторила Алина, глядя на Антона. Он не смотрел на неё, его взгляд был прикован к крошкам на столе. Она поняла всё. Поняла, что бой проигран, ещё не начавшись.
— Хорошо, — сказала она ровно. — Пусть приезжают.
Катя сияюще улыбнулась.
— Вот и умница! Я знала, что ты всё поймёшь! Мама будет счастлива! Ну, я побежала, детей забирать из садика. Целую!
Дверь захлопнулась. Алина стояла, глядя на торт «Прага», который они с Антоном позволить себе не могли. Антон подошёл сзади, попытался обнять её за плечи.
— Лина, прости… Я не знал, что Катя придёт… Всё как-нибудь утрясётся…
Она мягко освободилась от его рук, не оборачиваясь.
— Утрясётся. Конечно. Принеси чемоданы, я освобожу шкаф в прихожей.
Она пошла в ванную, заперлась и села на крышку унитаза, уставившись на потёртый кафель. В голове стучало: «наследство, наследство, наследство». Трёхкомнатная квартира в старом, но престижном районе. Мечта. Ключ к будущему. И он висел на крючке, который держала в своих пухлых руках Ольга Аркадьевна. Алина представляла, как свекровь сидит сейчас у себя в треснувшей гостиной и с довольным видом пьёт чай. Она всё просчитала. Знала, что Антон не откажет. Знала, что Катя подоспеет с «аргументами». А Алина… А что Алина? Алина — посторонняя. Невестка. Та, которую можно прижать, поставить на место, заставить играть по чужим правилам.
Она вышла из ванной. Антон нервно накрывал на стол.
— Лина, давай поедим торта? Катя привезла, он дорогой, наверное…
— Нет, — сказала Алина. — Я не люблю «Прагу». Слишком приторно.
Она прошла на кухню, открыла холодильник и достала те самые сосиски. Положила на сковороду. Они зашипели, запахло дешёвым мясом и тоской.
На следующий день, ровно в час, раздался звонок. На пороге стояли Ольга Аркадьевна и Кирилл Петрович. За ними маячил таксист с двумя огромными чемоданами и двумя свёртками в плёнке.
— Входите, родные, — сказала Алина, и голос её прозвучал неестественно ровно.
Ольга Аркадьевна сразу же обняла Антона, потом, слегка отстранив, осмотрела Алину.
— Алин, ты что-то бледная. Не высыпаешься, наверное. Ничего, я тебе ромашковый чай заварю, он нервы успокаивает.
И, не дожидаясь ответа, прошла на кухню, окинула её быстрым хозяйским взглядом.
— Ой, и сковородочка-то у вас какая маленькая… Ну ничего, я свою привезла, чугунную, из дома. В ней всё по-другому готовится.
Кирилл Петрович, молчаливый и смущённый, поставил чемоданы в угол прихожей, заняв и без того узкий проход.
— Ну, как ваши дела? — спросил он у Антона, глядя мимо.
Началось. Дни слились в одно тягучее, душное пятно. Музыка Ольги Аркадьевны из динамика телефона (романсы), её суп в мультиварке, который пах луком и лавровым листом так, что запах въедался в одежду. Её советы, которые лились непрерывным потоком: как хранить крупы, как гладить рубашки Антона (обязательно с паром, иначе складки), какие витамины пить Алине («для репродуктивного здоровья, а то вам уже за тридцать»).
Алина приходила с работы поздно, стараясь застать уже время отхода ко сну. Она мылась в ванной, где теперь висели махровые халаты свекра и резиновый тазик для ног, и ложилась на раскладушку в гостиной, которую ставили каждую ночь. Антон спал рядом. Они почти не разговаривали. Между ними лежало невысказанное, тяжёлое, как ватное одеяло, которое принесла с собой Ольга Аркадьевна.
Однажды вечером, вернувшись, Алина застала свекровь за осмотром её платяного шкафа. Та стояла, придерживая одной рукой дверцу, и внимательно изучала вешалки.
— Ольга Аркадьевна? — тихо спросила Алина.
Та обернулась без тени смущения.
— А, ты вернулась! Я смотрела, нет ли у тебя шерстяного платья тёмного. Завтра с Кириллом в собор собрались, а я своё, кажется, моль подпортила в той квартире. У вас тут сыровато, кстати. Надо мешочки с лавандой разложить.
— У меня нет тёмного шерстяного платья, — сказала Алина, чувствуя, как по спине бегут мурашки. — И в шкафу, пожалуйста, без меня не копайтесь.
Ольга Аркадьевна медленно закрыла дверцу, её лицо выразило лёгкую жалость.
— Алин, я же не со зла. Хотела помочь привести в порядок. У тебя тут всё как-то… вперемешку. Кофты с платьями. Надо по системе хранить. Я тебе потом расскажу.
— Мне не нужно, — сквозь зубы произнесла Алина. — Мой шкаф. Мои вещи. Мой порядок.
Свекровь вздохнула, этот вздох говорил: «Ох, молодость, неблагодарность…» и вышла из комнаты.
Конфликт прорвался через неделю, из-за пустяка. Вернее, из-за ключа. Алина обнаружила, что с её связки пропал ключ от квартиры. Обыскала всё. Спросила Антона — он не знал. И тогда она увидела его. Он висел на отдельном, новеньком колечке рядом с сумкой Ольги Аркадьевны.
— Это что? — Алина сняла ключ и положил его на стол перед свекровью, которая чистила картошку.
Та посмотрела, не моргнув.
— А, ключик. Я себе дубликат заказала. А то что это: ты на работе, Антон на работе, мы с Кириллом как выходим — домой попасть не можем. Ждём под дверью. Неудобно.
— Вы заказали дубликат. От моей квартиры. Не спросив меня, — говорила Алина очень медленно, боясь, что голос подведёт.
— Да какая разница? Мы же не воры. Родные люди. Тебе же спокойнее будет, знаешь, что у нас свой ключ.
— Мне НЕ спокойнее! — Алина стукнула ладонью по столу. Картофелина покатилась на пол. — Это вторжение! Вы не имели права!
Из комнаты вышел Кирилл Петрович, за ним — Антон с испуганным лицом.
— Что случилось?
— Алина ключиком возмущается, — сказала Ольга Аркадьевна, и в её голосе впервые зазвучала не сладкая сиропность, а холодная сталь. — Я, понимаешь, права не имела. В своей семье. В семье сына.
— Это не ваша семья! — выкрикнула Алина. — Это моя квартира! Я её снимаю! Я плачу за неё! Мне решать, у кого здесь ключи!
— Твоя? — Ольга Аркадьевна медленно вытерла руки о фартук. — Антон, это твоя жена так считает? Что это её квартира?
— Мама, Лина, успокойтесь… — Антон метнулся между ними.
— Антон, ответь! — голос свекрови загремел. — Чья это квартира? Вы здесь вдвоём живёте? Или она одна?
— Мы вдвоём, конечно… но ключ… может, действительно, не надо было…
— Не надо было? — перебила его Алина. Она смотрела на мужа, и в её глазах медленно гасла последняя надежда. — Ты считаешь, это нормально? Что человек берёт и делает ключ от чужого жилья? Без спроса?
— Какое «чужое»? — вступил Кирилл Петрович, краснея. — Сын здесь живёт! Значит, и мы имеем право!
— Право на что? На безграничное вторжение? Вы живёте здесь уже месяц! Вы управляете моей жизнью! Вы лезете в мой шкаф, критикуете мою еду, устанавливаете свои порядки! Где граница? Скажите, где она?
— Граница, — Ольга Аркадьевна произнесла это слово с презрительной интонацией. — Какие вы все теперь стали, с границами. Свои, родные — и вдруг границы. Раньше в коммуналках жили — и никаких границ не было, все друг другу помогали.
— Я не хочу жить в коммуналке! Особенно со своими родственниками!
Наступила мёртвая тишина. Ольга Аркадьевна сняла фартук, аккуратно сложила его.
— Хорошо. Значит, мы лишние. Мы — навязчивые родственники. Кирилл, собирай вещи. Поедем в свою развалюху, с треснутым потолком. Умрём там в пыли, но хоть никому не будем мешать.
— Мама, нет! — Антон бросился к ней. — Лина не это имела в виду! Лина, скажи же что-нибудь!
Алина стояла, сжимая в кулаке холодный металл ключа. Она смотрела на эту сцену: рыдающая свекровь, смущённый свекор, муж, умоляюще смотрящий на неё. И понимала, что проиграла. Что сейчас она должна пасть на колени, извиниться, уговаривать их остаться. Иначе она — монстр. Монстр, который выгнал стариков на улицу.
Она сделала глубокий вдох.
— Я имела в виду именно это, — сказала она тихо, но чётко. — Мне тяжело. Мне невыносимо. Вы нарушили весь наш быт, наш покой. Я не могу так больше. Я прошу вас… уехать. До конца ремонта снимите комнату. Мы поможем деньгами. Но жить вместе — нет.
Ольга Аркадьевна подняла на неё глаза. В них не было слёз. Была ясная, ледяная решимость.
— Денег твоих не надо. И помощи твоей тоже. Антон, ты с нами? Или остаёшься с той, кто твоих родителей на порог ставит?
Антон замер. Его лицо исказилось мукой. Он посмотрел на Алину, на мать.
— Лина… может, мама права? Может, мы перегнули? Они же через пару недель уедут…
— Они не уедут, Антон, — сказала Алина устало. — Они никогда не уедут. Потом будет ремонт на кухне. Потом в ванной. Потом они «присмотрят за квартирой», пока мы в отпуске. Они врастут сюда навсегда. Ты этого хочешь?
— Я хочу, чтобы в семье был мир! — почти закричал он.
— Мира не будет, — прошептала она. — Пока мы здесь вшестером на двадцати семи метрах, мира не будет. Только война. И я уже в ней проиграла.
Она повернулась, прошла в спальню, начала складывать свои вещи в спортивную сумку. За её спиной стояла тишина, потом послышались приглушённые голоса, шум чемоданов.
Через час родители Антона уехали. Он уехал с ними, помочь устроиться. Квартира опустела. Пахло чужим супом и лавандой. Алина села на кухонный стул, положила голову на стол. В руке она всё ещё сжимала тот самый ключ.
Она знала, что это только начало. Что теперь начнётся долгая, изматывающая холодная война. Что Катя завтра позвонит с упрёками. Что Ольга Аркадьевна будет лить слёзы в телефон Антону. Что наследство — эта трёхкомнатная призрачная мечта — окончательно уплывёт от них. И что, возможно, уплывёт и Антон, разрываемый между долгом и любовью.
Но впервые за месяц она могла дышать полной грудью. В своей, пусть съёмной, пусть тесной, но своей квартире. Без чужих халатов в ванной, без чужих советов на кухне, без чувства, что за тобой следят, оценивают, осуждают.
Она подошла к окну, распахнула форточку. С улицы пахло холодом, снегом и свободой. Горькой, одинокой, но свободой.
Телефон завибрировал. Сообщение от Антона: «Устроил их в гостиницу. Дорого. Вернусь поздно. Надо поговорить».
Она не ответила. Поставила чайник. Достала свою старую, простую сковородку. Начала новую жизнь. С чистого листа. С пустого, тихого, своего листа.
Съезжай немедленно! — потребовала свекровь, забыв, что именно невестка оплачивала ипотеку