— Мам, пап, я взяла ту самую вырезку, как ты просил! И сыр нашла, который по акции не пробивался, пришлось администратора звать! — голос Виктории, звонкий и запыхавшийся, разорвал тишину прихожей.
Она с грохотом опустила на плитку четыре тяжеленных пакета из супермаркета. Пластиковые ручки, казалось, въелись в пальцы до костей, оставляя красные, горящие борозды. Виктория выдохнула, откинула со лба прилипшую прядь волос и прислушалась. В квартире было странно тихо. Пугающе тихо для дома, в котором с утра обосновались двое активных пенсионеров и годовалый именинник. Она ожидала услышать звон посуды — мама наверняка уже инспектировала бы кухню, — или гулкий бас отца, рассказывающего внуку очередную байку про рыбалку, пока тот пускает слюни в манеже.
Но вместо этого из гостиной доносились лишь ритмичные, глухие звуки ударов по мячу и свист трибун — работал телевизор.
— Мам? — позвала Вика уже тише, чувствуя, как внутри зарождается неприятный холодок.
Она скинула кроссовки, не заботясь о том, чтобы поставить их ровно, и прошла в комнату. Картина, открывшаяся ей, была до безобразия, до тошноты бытовой и расслабленной. На широком бежевом диване, раскинув ноги, лежал Игорь. На нем были только застиранные домашние боксеры в мелкую клетку. На волосатой груди покоился пульт от приставки, а рядом, на журнальном столике, среди пустых упаковок от чипсов, потела банка пива.
Игорь лениво повернул голову в её сторону, не отрывая взгляда от экрана, где виртуальные футболисты гоняли мяч по зеленому полю.
— О, явилась, — буркнул он, почесывая живот. — Пива взяла? Я же писал смс.
Виктория замерла в дверном проеме. Она обвела взглядом комнату. Манеж с Тёмкой стоял в углу, ребенок спал, тихо посапывая в обнимку с плюшевым медведем. Но в комнате не было ни следа присутствия её родителей. Ни маминой вязаной кофты, брошенной на кресло, ни папиного футляра с очками на тумбочке. Дверь в гостевую комнату была приоткрыта, и оттуда тянуло нежилой пустотой.
— Игорь, а где родители? — спросила она, стараясь, чтобы голос не сорвался. — Они пошли гулять? С дороги? У папы же спина…
Муж нажал на паузу. Экран замер. Он сел, сладко потянулся, хрустнув суставами, и сделал долгий глоток пива.
— Не, не гулять. Они съехали.
Виктория моргнула. Смысл слов доходил до неё медленно, как сквозь толщу воды.
— Куда съехали? В смысле — съехали? Они приехали три часа назад. Мы их встретили на вокзале, привезли, разобрали сумки… Игорь, что за шутки?
Он поморщился, словно она спросила у него решение сложного уравнения, отвлекая от важного дела.
— Вик, ну какие шутки. Они меня напрягали. Реально. Твой батя начал мне рассказывать, как правильно кран чинить, хотя я его не просил. Мать твоя сразу полезла в холодильник, начала там свои банки переставлять. Шум, гам, суета. Я устал за неделю, понимаешь? Я хочу в свой выходной лежать вот так, — он хлопнул ладонью по дивану, — и ни о чем не думать. А тут ходят чужие люди, смотрят.
Виктория почувствовала, как пол под ногами качнулся. Она метнулась в гостевую. Пусто. Идеально заправленная кровать. Ни чемоданов, ни сумок. Исчезли даже тапочки, которые она специально купила для отца. На тумбочке лежал лишь сиротливый листок бумаги, вырванный из блокнота, с какими-то цифрами.
Она вернулась в гостиную, чувствуя, как кровь приливает к лицу, делая его горячим, почти пылающим.
— Ты… ты что сделал? — прошептала она.
— Я им такси вызвал, — спокойно пояснил Игорь, снова берясь за джойстик. — И адрес дал. Там гостиница есть недалеко, ну, типа хостела, но приличная. «Уют» называется, кажется. Им там лучше будет. И нам спокойнее. Вечером придут на чай, поздравят мелкого и свалят к себе. Все довольны.
Виктория смотрела на него и не узнавала. Это был не тот мужчина, с которым она жила пять лет. Перед ней сидело существо с абсолютно гладкой, непробиваемой кожей, лишенное эмпатии, как кирпич. Телефон в её кармане завибрировал. На экране высветилось: «Папа». Она сбросила, не в силах сейчас услышать его растерянный голос, потому что знала — она просто разрыдается. Вместо этого волна ярости, густой и черной, поднялась откуда-то из желудка.
— Как ты мог выгнать моих родителей, которые приехали из другого города на первый юбилей внука, ночевать в гостиницу?! Потому что тебе захотелось походить по квартире в трусах и расслабиться?! Игорь, ты выставил стариков за дверь, пока я была в магазине!
Игорь даже не поморщился от её крика. Он лишь сделал музыку в игре погромче.
— Не истери, Вика. Никто их не выгонял. Я им вежливо объяснил, что у нас тесно. Что мне нужно личное пространство. Ты сама подумай: однушка переделанная в двушку, жара, ребенок. Куда тут еще два пенсионера? Они взрослые люди, всё поняли. Батя твой, конечно, побухтел что-то про гостеприимство, но собрались они быстро. Я даже за такси заплатил, так что не надо из меня монстра делать.
— Ты заплатил за такси… — повторила Виктория, задыхаясь от абсурдности его аргументов. — Ты заплатил, чтобы вышвырнуть моего отца, у которого радикулит, и маму, которая везла тебе твои любимые соленья через полстраны? Ты отправил их в хостел? В ночлежку?
— Это не ночлежка, а эконом-отель, — поправил он менторским тоном. — И вообще, хватит орать, Тёмку разбудишь. Принесла пожрать или нет? Я с утра на одних чипсах.
Виктория смотрела на его расслабленную позу, на белесые ноги, покрытые редкими волосами, на равнодушное лицо, освещенное мерцанием экрана. В пакетах в коридоре таяла замороженная форель, и нагревался дорогой сыр. А в голове билась только одна мысль: он не просто их выгнал. Он стер их, как ненужный файл, чтобы освободить место для своего комфорта. И сейчас он ждал, что она пойдет жарить ему мясо.
Игорь тяжело вздохнул, словно ему приходилось объяснять таблицу умножения нерадивому первокласснику. Он наконец отложил джойстик в сторону, всем своим видом показывая, какой огромной жертвой для него является этот разговор. Диван скрипнул под его весом, когда он сменил позу, закинув руки за голову и выставив напоказ волосатые подмышки.
— Вика, ну вот давай без драмы, а? — начал он тягучим, ленивым голосом, в котором сквозило высокомерное снисхождение. — Ты смотришь на это как женщина — эмоции, сопли, «ах, мамочка обидится». А ты посмотри как рациональный человек. Как я.
Он потянулся к банке с пивом, встряхнул её, проверяя остатки, и допил теплый глоток.
— Вот твой отец. Хороший мужик, не спорю. Но у него эта привычка… Ты замечала? Он постоянно шмыгает носом. Каждые тридцать секунд. Шмыг. Шмыг. Шмыг. Я полчаса с ним на кухне посидел, пока ты собиралась, и у меня чуть глаз дергаться не начал. Я ему говорю: «Сергей Палыч, может, платок дать?». А он смеется: «Это, мол, у меня хроническое, старческое». А мне что делать? Слушать эту симфонию весь вечер? Я расслабиться хочу, понимаешь? У меня нервная работа, я менеджер среднего звена, на мне ответственность!
Игорь говорил это с таким пафосом, будто управлял ядерным реактором, а не перекладывал накладные в офисе логистической компании.
— А мама твоя? — продолжил он, войдя во вкус. — Она же как танк. Только зашла — и сразу: «Игорек, а почему у вас пыль на шкафу?», «Игорек, а давай я тебе котлеток нажарю, ты худой какой-то». Я не хочу котлеток! Я не хочу отчитываться за пыль в собственном доме! Я хочу ходить в трусах, чесать яйца, когда они чешутся, и рыгать, если мне хочется рыгать после пива. Это мой дом, Вика. Моя крепость. А с ними я должен сидеть в рубашке, втягивать живот и поддерживать беседы про погоду в Сызрани. Нахрена мне это надо в законный выходной?
Виктория слушала его, и ей казалось, что с каждым словом воздух в комнате становится всё более спертым, ядовитым. Она смотрела на знакомое лицо — на этот чуть вздернутый нос, на родинку над губой, которую она когда-то считала милой, — и видела перед собой абсолютно чужого человека. Чудовище, выращенное на диване. Эгоиста, чья вселенная схлопнулась до размеров собственного комфорта.
— Они приехали раз в год, Игорь, — тихо сказала она, чувствуя, как немеют пальцы. — Раз в год. На день рождения внука. Ты не мог потерпеть два дня? Просто ради меня? Ради того, чтобы мой папа увидел, как Тёмка ходит?
— А зачем терпеть, если можно не терпеть? — искренне удивился он, разведя руками. — Вот в чем ваша женская проблема — вы любите страдать. А я решил проблему эффективно. Оптимизировал пространство.
Он потянулся к своему смартфону, лежащему на столике экраном вниз, разблокировал его и сунул под нос Виктории.
— Вот, смотри. Хостел «Уютный уголок». Рейтинг 3.8 на картах, вполне прилично. Я им двухместный номер снял, не койко-место в общем, заметь! Я щедрый. Там душ на этаже, правда, но они же советские люди, закаленные, в общагах жили. Им не привыкать. Зато центр города недалеко, могут погулять, на достопримечательности посмотреть. Я им даже адрес на бумажке крупно написал, чтобы не заблудились. Таксиста предупредил, чтобы довез прямо до крыльца. Я всё продумал!
На экране светилась фотография убогой комнатушки с крашеными зелеными стенами и двумя узкими железными кроватями, застеленными пестрым дешевым бельем. Это напоминало больничную палату в провинциальном диспансере, а не место для отдыха пожилых людей.
— Ты отправил моих родителей в ночлежку с рейтингом 3.8, — медленно проговорила Виктория, не отводя взгляда от экрана. — Моего отца, который тебе на свадьбу подарил машину. Мою маму, которая сидела с тобой, когда ты болел ангиной, и варила тебе бульоны, пока я была на смене.
— Ой, давай без этого «кто кому что должен», — поморщился Игорь, убирая телефон. — Машину мы давно продали, а бульоны — это её инициатива была. Я же говорю: они люди простые, им этот ваш «лакшери» не нужен. Им главное — переночевать. А здесь, — он обвел рукой комнату, — здесь моя территория. Я хочу смотреть футбол, пить пиво и не думать о том, что за стенкой кто-то храпит или ходит в туалет. Это вопрос гигиены, ментального здоровья! Ты же психологов читаешь, должна понимать про личные границы. Вот я свои границы отстоял.
Он снова откинулся на подушки, довольный собой. В его глазах не было ни капли раскаяния, ни тени сомнения. Только железобетонная уверенность в том, что мир создан для его удобства, а остальные люди — это просто декорации, которые можно двигать по своему усмотрению. Если декорация мешает — её выносят на склад. Или в хостел.
Виктория почувствовала, как внутри неё что-то с громким треском оборвалось. Словно лопнула та самая натянутая струна, на которой держалось её терпение, её попытки быть хорошей женой, её оправдания его лени и грубости. Она вдруг поняла: это не лечится. Это не усталость, не стресс на работе. Это гниль. Глубокая, въевшаяся в кости душевная гниль.
Она посмотрела на свои руки, всё еще красные от тяжелых пакетов. В них она тащила деликатесы, чтобы порадовать его. А он в это время вышвыривал из дома тех, кто подарил ей жизнь.
— Я тебя поняла, — сказала она голосом, лишенным интонаций. Он звучал так сухо и мертво, что даже Игорь на секунду насторожился, но тут же отмахнулся от этого чувства.
— Ну вот и отлично, — хмыкнул он. — Я знал, что ты умная баба, позлишься и остынешь. Давай, тащи пожрать чего-нибудь, я реально проголодался с этими нервами. Там торт был, я видел коробку. Неси сюда, прям целиком, я кусок отрежу. Праздник же, в конце концов. Надо отметить мою гениальную дипломатию.
Он снова нажал «Play» на джойстике. Игроки на экране побежали за мячом. Игорь погрузился в игру, уже забыв о существовании жены, родителей и какой-то там совести. Виктория постояла еще секунду, глядя на его лысеющий затылок, развернулась и молча пошла на кухню.
Виктория вошла на кухню, и её встретила идеальная, стерильная чистота. Ни грязных чашек, ни крошек, ни следов готовки — мама, даже за те полчаса, что провела здесь, успела навести свой фирменный порядок. На столешнице сиротливо стояла большая белая коробка, перевязанная голубой атласной лентой. Главный гвоздь программы. Торт, который она заказывала за месяц у лучшего кондитера города.
Она медленно подошла к столу. Руки, которые еще минуту назад дрожали от тяжести пакетов и от пережитого шока, теперь двигались с пугающей, механической точностью. Виктория потянула за край ленты. Атлас скользнул по пальцам, узел распался. Она сняла крышку.
Внутри было произведение искусства. Три килограмма нежнейшего бисквита, пропитанного ягодным сиропом, укрытые белоснежным сливочным кремом. Сверху красовалась сахарная фигурка медвежонка с цифрой «1» в лапах и надпись, выведенная шоколадом: «Любимому внуку и сыночку Тёме». Мама так радовалась, выбирая дизайн по видеосвязи. Папа шутил, что от такого торта у него слипнется всё, что может слипнуться, но деньги перевел первым.
— Вика! Ну ты там уснула, что ли? — донесся из гостиной недовольный голос Игоря. — Неси уже, у меня желудок к позвоночнику прилип! И нож захвати, только нормальный, острый!
Этот крик стал последней каплей. Он прозвучал как скрежет металла по стеклу, окончательно уничтожив в Виктории остатки сомнений. Она смотрела на сладкого медвежонка, который улыбался ей сахарным ртом, и понимала: праздника не будет. Не будет свечей, не будет фотосессии, не будет радостного смеха родителей. Этот торт, символ семейного тепла, здесь, в этой квартире, отравленной эгоизмом мужа, выглядел как инородное тело. Как красивая роза на куче навоза.
Виктория не стала искать нож. Она не стала искать тарелки. Она просто взяла картонную подложку обеими руками. Торт был тяжелым, влажным, дышащим холодом и ванилью.
Она развернулась и пошла обратно в комнату. Её шаги были бесшумными. Внутри неё разлилась звенящая пустота, в которой не осталось места ни любви, ни жалости, ни даже злости. Было только холодное, хирургическое понимание того, что нужно удалить опухоль.
Игорь всё так же лежал на диване. Он даже не удосужился сесть. Услышав шаги жены, он лишь скосил глаза, не выпуская джойстик из рук. На экране телевизора шла напряженная серия пенальти.
— О, наконец-то, — буркнул он, заметив в её руках торт. — Ну давай сюда. Прям так жрать будем? Без тарелок? Ну, в принципе, по-холостяцки, мне нравится. Ставь на пузо, ща я матч добью и разрежу.
Он хлопнул себя ладонью по волосатому животу, приглашая её поставить угощение прямо на него, как на сервировочный столик. Его лицо выражало абсолютное, скотское самодовольство. Он был царем горы, повелителем дивана, человеком, который «решил вопросики» и теперь ждал награду.
Виктория подошла вплотную. Она нависла над ним, закрывая собой свет от люстры. Тень упала на лицо мужа, и он, наконец, почувствовал что-то неладное. Он оторвался от экрана и посмотрел ей в глаза.
— Вик, ты чего такая мутная? — спросил он, и в его голосе впервые проскользнули нотки беспокойства. — Обиделась всё-таки? Да ладно тебе, завтра проспишься, сама спасибо скажешь, что никто под ногами не мешается…
— Ешь, Игорь, — тихо сказала она.
— В смысле? Дай нож, я…
— Ешь. Ты же хотел расслабиться. Хотел комфорта. Хотел, чтобы всё было только для тебя. Вот. Всё для тебя.
В следующее мгновение она перевернула подложку.
Это не было похоже на комедийный бросок пирогом в цирке. Это было тяжелое, глухое движение, полное безысходности и силы. Три килограмма бисквита, крема и ягодной начинки с влажным чвяканьем обрушились на лицо Игоря. Виктория не просто уронила торт — она с силой вдавила его, впечатала сладкую массу в его физиономию, в шею, в грудь.
Сахарный медвежонок хрустнул, врезавшись в нос мужа. Белоснежный крем мгновенно заполнил его глазницы, рот, ноздри, залепил уши.
Игорь дернулся, как от удара током. Он выронил джойстик, и его руки судорожно взметнулись вверх, пытаясь отодрать от себя липкую, душную субстанцию. Он издал сдавленный звук — нечто среднее между мычанием и хрипом, так как крем забил ему рот.
Виктория отступила на шаг, тяжело дыша. Её руки были испачканы в сливках, на футболку брызнул ягодный джем, похожий на кровь. Она смотрела, как её муж, этот «рациональный менеджер», барахтается на диване, превращая дорогую обивку в кондитерское месиво. Он извивался, как червяк, размазывая бисквит по волосам, по майке, по трусам.
— Тьфу! Бл…! — наконец прорвался его голос сквозь сладкую пробку. Игорь сел, судорожно протирая глаза кулаками, размазывая крем еще сильнее. Он хватал ртом воздух, отплевываясь кусками коржей. — Ты что?! Ты совсем сдурела?! Тварь! Мои глаза! Щиплет!
Он выглядел жалко и нелепо. Грозный хозяин жизни, погребенный под руинами детского праздника. Кусок шоколадной надписи «Любимому» прилип к его щеке, словно издевательское клеймо.
— Вкусно тебе, Игорь? — спросила Виктория. Её голос звучал ровно, страшно. — Комфортно? Никто не мешает? Родители не шмыгают?
— Ты больная! — заорал он, наконец продрав один глаз. Он смотрел на нее с животным ужасом и ненавистью. — Я тебе сейчас… Да я тебя…
— Заткнись, — оборвала она его. Не громко, но так властно, что он поперхнулся воздухом. — Сейчас ты будешь меня слушать. И если ты перебьешь меня хоть раз, я клянусь, я вылью на тебя еще и кастрюлю с супом, который стоит на плите. Кипящим.
Игорь замер. Он увидел в её глазах то, чего никогда раньше не замечал — сталь. Холодную, острую сталь женщины, которая защищает свою стаю. И он понял, что в этой стае ему больше нет места.
Игорь сидел на испорченном диване, похожий на злую, липкую и очень несчастную карикатуру. Сливки медленно стекали с его бровей, капая на волосатую грудь и впитываясь в резинку трусов. Он пытался стереть крем с лица краем диванной подушки, окончательно убивая обивку, но это помогало мало — жирная сладкая масса лишь размазывалась тонким слоем, превращая его кожу в лоснящуюся маску. В комнате повис тяжелый, приторный запах ванили, смешанный с запахом мужского пота и перегара.
— Ты хоть понимаешь, сколько химчистка стоить будет? — прошипел он, сплевывая кусочек бисквита. В его голосе уже не было прежней ленивой барской уверенности, только жалкая, крысиная злоба. — Ты мне за это ответишь, Вика. Я тебе это припомню.
Виктория молча прошла в коридор. Её движения были четкими, лишенными суеты. Она открыла шкаф-купе, вытащила с верхней полки старую спортивную сумку, с которой Игорь ходил в качалку три года назад, пока не бросил. Вернувшись в комнату, она швырнула сумку ему в ноги. Пыльный баул глухо ударился о пол, подняв маленькое облачко пыли.
— У тебя пять минут, — сказала она, глядя на него сверху вниз. В её взгляде было столько ледяного презрения, что Игорь невольно поджал ноги.
— В смысле? — он снова моргнул, пытаясь сфокусировать залепленные кремом глаза. — Куда пять минут?
— Собирайся. Ты уезжаешь. Прямо сейчас. В том виде, в котором сидишь. Ну, можешь штаны натянуть, чтобы людей в подъезде не пугать, хотя мне плевать.
Игорь попытался рассмеяться, но вышел какой-то булькающий звук.
— Вик, кончай этот цирк. Ну, психанула, ну, бывает. Торт жалко, конечно, бабок стоил немерено. Но выгонять мужа из собственной квартиры? Ты перегрелась? Это и мой дом тоже. Я здесь прописан!
— Это квартира моих родителей, Игорь, — напомнила она тихо, но каждое слово падало, как гиря. — Они купили её нам на свадьбу. Оформили на меня. Ты здесь просто прописан, да. Но жить ты здесь будешь только до тех пор, пока остаешься человеком. А сегодня ты перестал им быть.
Она подошла к окну и резко дернула штору, впуская в полутемную берлогу яркий дневной свет. Солнце безжалостно осветило весь этот сюрреализм: разгромленную комнату, пятна на ковре и сладкое чудовище на диване.
— Ты отправил моих маму и папу в хостел, чтобы тебе было комфортно чесать яйца, — продолжила Виктория, не оборачиваясь. — Ты решил, что они — мусор, который мешает твоему отдыху. Так вот, дорогой. Сейчас происходит рокировка. Ты берешь эту сумку, кидаешь туда трусы, носки и зубную щетку. И валишь по тому самому адресу, который ты написал на бумажке моему отцу.
Игорь вскочил. С него сыпались крошки.
— В «Уютный уголок»?! Ты смеешься? Я туда не поеду! Там же бомжатник! Я просто хотел сэкономить, они же старые, им всё равно! А я не могу там спать, у меня спина больная, мне ортопедический матрас нужен!
— А у папы радикулит, — отрезала Вика. — Но тебя это не волновало. Ты же «оптимизировал пространство». Вот и оптимизируйся отсюда. Такси я уже вызвала. Эконом, как ты любишь. Машина будет через три минуты.
Игорь замер, осознавая, что это не шутка. Он метнулся к комоду, начал судорожно выдвигать ящики, хватая первые попавшиеся футболки. Его руки скользили от крема, он ронял вещи, матерился, наступал на них.
— Ты пожалеешь, Вика! — орал он, натягивая джинсы прямо на липкие от сиропа ноги. — Ты приползешь ко мне! Кому ты нужна с прицепом? Я тебя содержал! Я деньги в дом носил!
— Ты носил деньги на пиво и свои игрушки, — спокойно парировала она, наблюдая за его жалкими сборами. — А содержали нас мои родители, которые присылали деньги «молодой семье», пока ты искал себя на диване.
Он схватил приставку, пытаясь запихнуть её в сумку.
— Положи на место, — голос Виктории хлестнул, как кнут. — Это подарок Тёме от крестного. Ты это не покупал.
Игорь замер, тяжело дыша. На его лице, сквозь маску из сливок, проступила ненависть. Он швырнул джойстик на пол, так что пластик треснул.
— Да подавись ты! — взвизгнул он. — Ну и сиди тут со своими стариками! Нюхай их лекарства! Я найду себе нормальную бабу, которая ценит мужика! А ты сгниешь в этой бытовухе!
Он застегнул сумку, которая раздулась от скомканных вещей. Крем на его лице начал подсыхать коркой, делая его похожим на клоуна из фильма ужасов. Он схватил со стола ключи от машины, но Виктория перехватила его руку.
— Ключи оставь. Машина тоже моя.
— Да пошла ты! — он вырвал руку, но ключи бросил на тумбочку.
Игорь вылетел в прихожую, едва не сбив вешалку. Он даже не стал обуваться нормально, сунул ноги в кроссовки, смяв задники.
— Адрес помнишь? — спросила Виктория ему в спину. — Или напомнить? Хостел «Уютный уголок». Номер я не бронировала, так что, может, тебе повезет, и достанется койка в общем зале. Почувствуешь вкус свободы, Игорь.
— Стерва! — выплюнул он и с грохотом захлопнул за собой дверь. Штукатурка посыпалась с косяка.
В квартире наступила тишина. Та самая, звенящая, но теперь она была чистой. Словно после грозы. Виктория прислонилась спиной к закрытой двери и медленно сползла вниз, на корточки. Но слез не было. Было только чувство огромной, свинцовой усталости и странного облегчения, будто она наконец-то вынесла из дома мешок с мусором, который вонял годами.
В углу заворочался проснувшийся Тёма. Он сел в манеже, потер кулачками глаза и вопросительно посмотрел на маму, а потом на размазанный по дивану торт.
— Бяка? — спросил он, указывая пальчиком на сладкое месиво.
— Да, сынок, — горько усмехнулась Виктория, поднимаясь с пола. — Большая бяка ушла. Теперь всё будет чисто.
Она достала телефон. Пальцы всё еще были липкими, экран плохо реагировал. Она нашла номер отца и нажала вызов. Гудки шли долго, целую вечность. Наконец, трубку сняли.
— Алло? — голос отца был глухим, расстроенным, фоном слышался какой-то гул и женский голос, объявляющий остановки. — Вика, дочка… Ты не волнуйся, мы уже устроились. Тут… ну, нормально. Кровати есть. Мама только расстроилась немного, давление скакнуло, но мы таблетку выпили…
— Пап, — перебила его Виктория, чувствуя, как горло перехватывает спазм, но сдерживаясь. — Пап, берите такси. Прямо сейчас. Возвращайтесь домой.
— Доча, да неудобно же… Игорю мешать будем, он же устал, — начал оправдываться отец, и от этого его смирения у Вики защемило сердце.
— Игоря здесь больше нет, пап. И не будет. Он переехал. Как раз в тот самый хостел, так что место освободилось.
— Как переехал? — растерялся отец. — Вы что, поссорились? Из-за нас? Вика, не надо, мы перетерпим, мы же на пару дней…
— Нет, пап. Не из-за вас. Из-за того, что он… — она запнулась, подбирая слова, но поняла, что объяснять ничего не нужно. — Просто возвращайтесь. Я вас жду. Мы с Тёмой вас ждем. И торт… торт мы купим новый. Ещё вкуснее.
Она нажала «отбой», посмотрела на разгромленную гостиную и, впервые за вечер, улыбнулась. Пусть диван испорчен. Пусть праздника, который она планировала, не случилось. Зато теперь она точно знала: в её доме больше никогда не будет тесно тем, кого она любит. А мусор должен лежать на свалке. Или в хостеле с рейтингом 3.8…
— Ты ОБЯЗАНА нас впустить! — кричала сестра, барабаня по двери. — Это СЕМЕЙНАЯ квартира, а не твоя ЛИЧНАЯ!