— Ты правда думаешь, что я это проглочу? — сказала Лида так, будто плюнула. — С порога. С чемоданами. И даже не спросив меня.
Максим ещё не успел закрыть дверь, куртка сползала с плеча, в прихожей пахло мокрой шерстью и чужими духами. Он посмотрел на неё с тем самым выражением — смесь усталости и раздражённого недоумения, которое в последние месяцы стало у него почти постоянным.
— Лид, давай не сразу, а? — сказал он, понижая голос. — Они просто заехали. На пару дней. Перед Новым годом. Ты же знаешь маму.
— Вот именно, что знаю, — Лида кивнула в сторону гостиной, откуда доносился глухой мужской смех и звяканье кружек. — Поэтому и спрашиваю: ты знал или нет?
Максим замялся, наклонился, чтобы поставить ботинки аккуратнее, как будто порядок в прихожей мог спасти ситуацию.
— Ну… она говорила, что у них там сложности. Соседи, ремонт, ты сама понимаешь…
— Нет, — перебила Лида. — Я не понимаю. Я понимаю только одно: в моей квартире сидят твоя мать и твоя сестра с мужем, и уже успели разложить свои вещи.
В этот момент из гостиной вышла Нина Павловна — в Лидином домашнем кардигане, с кружкой, на которой было написано «Лучшей хозяйке». Кружку Лиде подарили на работе три года назад.
— Ой, вы уже пришли, — сказала она бодро. — А мы тут чай пьём. Проходи, Лидочка, не стой столбом.
Лида почувствовала, как внутри что-то медленно, холодно поднимается. Не крик, не истерика — то самое состояние, когда слова становятся твёрдыми и режут.
— Нина Павловна, — сказала она ровно. — Вы в курсе, что это мой кардиган?
— А что такого? — свекровь пожала плечами. — Он же висел свободно. Я подумала, можно взять. Мы же теперь все вместе.
Максим дёрнулся:
— Мам, ну…
— Что «ну»? — Нина Павловна повернулась к сыну. — Замёрзла я. Или мне надо было в куртке сидеть?
Из глубины комнаты показалась Лариса — золовка, с телефоном в руке.
— Лид, ты чего такая напряжённая? — сказала она с усмешкой. — Мы же ненадолго. Ты же не жадная, правда?
Лида медленно сняла шарф, аккуратно повесила его на крючок. В голове крутилась одна мысль: опять. Опять всё происходит без неё, за её спиной, как будто она — приложение к квартире, а не хозяйка.
— Максим, — сказала она, глядя только на него. — Объясни мне, пожалуйста. Кто решил, что они будут жить здесь?
Он вздохнул, прошёл на кухню, сел за стол, как будто разговор уже был решён.
— Лид, ну куда им? У Ларисы ремонт встал, у мамы с соседями ад. Это же временно. Праздники переживём, потом разъедутся.
— «Переживём» — это ты сейчас за кого говоришь? — Лида пошла следом. — За себя или за меня тоже?
— Да что ты всё в штыки? — вмешалась Лариса, заходя на кухню. — Квартира большая. Трёшка. Тебе жалко, что ли?
Лида усмехнулась.
— Знаешь, Ларис, жалко. Потому что эта трёшка — не из воздуха. Её мой отец выплачивал пятнадцать лет. И я не подписывалась на коммуналку под Новый год.
— Ой, начинается, — фыркнула Лариса. — Всё у тебя «моё да моё». Ты замужем вообще-то.
— Вот именно, — тихо сказала Лида. — Я замужем. А не в общаге.
Нина Павловна тяжело опустилась на стул:
— Максим, ты слышишь, как она разговаривает? Я, между прочим, мать твоя. Я тебя растила. А она…
— Мам, подожди, — пробормотал он, но в голосе не было твёрдости.
Лида посмотрела на него и вдруг ясно увидела всю картину: как на кухонном столе стоят чужие пакеты с продуктами, как в ванной появились незнакомые полотенца, как на балконе уже сушится чьё-то бельё. Всё это произошло за один день. Пока она была на работе.
— Максим, — сказала она медленно. — Ты обсуждал со мной их переезд?
Он отвёл глаза.
— Я не думал, что ты так отреагируешь.
— То есть нет, — кивнула она. — Ты решил, что проще поставить меня перед фактом.
— Да что ты из мухи слона делаешь! — вспыхнула Лариса. — Мама поживёт, я поживу, мы же семья!
— Семья — это когда спрашивают, — ответила Лида. — А не когда заселяются.
В кухне повисла тишина. Только часы тикали — подарок тех же коллег, которые знали, как Лида любит порядок и ясность.
— Лид, — наконец сказал Максим, — ну не выгонять же их сейчас. Перед Новым годом. Люди же не на улице будут.
— А я где? — спросила она. — В собственной квартире — где я?
Он помолчал.
— Ты слишком всё драматизируешь.
Эта фраза была последней каплей. Не потому, что обидная, а потому что привычная. Ею он закрывал все разговоры, где нужно было выбирать.
— Хорошо, — сказала Лида неожиданно спокойно. — Тогда давай конкретно. Сколько они здесь будут?
— Ну… — он замялся. — Пока Лариса с ремонтом не разберётся. Месяц, может, два.
— Отлично, — Лида кивнула. — А потом?
— Потом посмотрим.
— Вот именно, — сказала она. — «Потом посмотрим» — это навсегда.
Нина Павловна встала:
— Я не понимаю, за что ты нас так. Мы же не чужие.
— Вы не чужие, — ответила Лида. — Но и не хозяева.
Максим резко поднялся:
— Лид, хватит. Я устал. Давай без ультиматумов.
— Я ещё не начинала, — сказала она. — Но если надо — начну.
Она вышла из кухни, прошла в спальню. Там уже кто-то аккуратно сложил её бумаги в стопку и передвинул тумбочку. Чужая аккуратность, от которой хотелось кричать.
Они уже решили, подумала Лида. Без меня. Осталось только, чтобы я согласилась.
Она вернулась в коридор.
— Значит так, — сказала она. — Сегодня вы здесь ночуете. Завтра мы разговариваем. Все. И решаем, как вы отсюда съезжаете.
— Ты с ума сошла? — выдохнула Лариса.
— Нет, — ответила Лида. — Я просто наконец пришла домой.
Максим смотрел на неё долго, внимательно, будто видел впервые. И в этом взгляде не было поддержки — только тревога за нарушенный порядок, в котором ему было удобно.
— Ты правда готова всё это сломать? — спросил он.
Лида посмотрела на него и вдруг поняла: ломается не сейчас. Ломалось давно. Просто сегодня стало слышно треск.
— Я готова перестать жить так, — сказала она.
За окном мигали огни, кто-то уже ставил ёлку во дворе. Новый год подбирался вплотную, обещая примирения и чудеса. Лида впервые за долгое время не верила ни в то, ни в другое — и именно это делало её странно спокойной.
Наутро квартира встретила Лиду чужими звуками. Не её чайник — другой, привезённый Ниной Павловной, сипло закипал на плите. В ванной хлопала дверца стиральной машины, которую она вчера точно не включала. Пахло яичницей, подгоревшей колбасой и чужой уверенностью, что так и надо.
Лида постояла в коридоре, босиком на холодном ламинате, и поймала себя на странной мысли: я здесь как гость. В собственной квартире, за которую она платила коммуналку, делала ремонт, выбирала каждую лампу.
— О, проснулась, — Лариса выглянула из кухни. — Будешь завтракать? Мы тут скромно, по-домашнему.
— Я не завтракаю с утра, — ответила Лида. — И давай сразу: сегодня мы разговариваем.
— Да мы и так разговариваем, — пожала плечами Лариса.
— Нет, — Лида прошла на кухню, села напротив Максима. — Сегодня не «между делом». Сегодня по сути.
Максим выглядел помятым. Ночь он явно провёл плохо — либо на диване, либо вообще не спал. Но жалости Лида не чувствовала. Только усталое внимание.
— Мам, Ларис, — сказал он, — давайте правда спокойно. Без наездов.
Нина Павловна шумно поставила сковородку в раковину.
— Я вообще не понимаю, что тут обсуждать, — сказала она. — Мы семья. Новый год на носу. Что, нам под ёлкой ночевать?
— Никто не предлагает ночевать под ёлкой, — спокойно сказала Лида. — Я предлагаю вам жить там, где вы жили до вчерашнего дня.
— То есть ты нас выгоняешь, — прищурилась Лариса.
— Я не пускала, — ответила Лида. — Это разные вещи.
Максим дёрнулся:
— Лид, ну нельзя так. Ты же знаешь, у мамы там…
— Я знаю только то, что меня не спросили, — перебила она. — И теперь пытаются поставить перед фактом. Так не работает.
Нина Павловна поджала губы:
— Максим, я так понимаю, ты позволишь ей нас выставить?
Он замялся, посмотрел на Лиду, потом на мать.
— Мам, давай без давления.
— Это не давление, — вздохнула она. — Это реальность. У тебя жена эгоистка.
Лида усмехнулась:
— Забавно. Когда я молчу — я удобная. Когда говорю — эгоистка.
Лариса откинулась на спинку стула:
— Ладно, давай честно. Ты просто боишься, что мы тут пропишемся.
Лида посмотрела на неё внимательно:
— А ты думаешь, я зря боюсь?
Повисла пауза. Не та, что случайная, а та, где слова уже сказали больше, чем люди хотели.
Максим нахмурился:
— При чём тут прописка?
— При том, — сказала Лида, — что я не слепая. Вчера ты уже заикался, что «неплохо бы оформить всё по-семейному». Сегодня у меня в квартире стирают бельё люди, которые считают, что имеют на неё право.
— Да никто ничего не считает! — вспыхнул Максим. — Ты опять накручиваешь!
— Тогда ответь прямо, — Лида посмотрела ему в глаза. — Ты считаешь эту квартиру общей собственностью твоей семьи?
Он молчал слишком долго.
Нина Павловна кивнула, как будто решила помочь:
— Максим просто не умеет красиво формулировать. Конечно, семья должна держаться вместе. А квартира… ну что квартира? Камни и стены. Главное — люди.
— Отлично, — сказала Лида. — Тогда вам подойдут любые стены. Не обязательно мои.
Лариса фыркнула:
— Слушай, ты вообще нормальная? Максим тут тоже живёт. Он твой муж. Или ты забыла?
— Не забыла, — кивнула Лида. — Я помню и другое: квартира оформлена на меня. Полностью. Без «но».
Максим резко встал:
— Ты специально это подчёркиваешь, да? Чтобы унизить?
— Нет, — ответила она. — Чтобы напомнить. Потому что вы все почему-то решили, что это больше не имеет значения.
Он прошёлся по кухне, остановился у окна.
— Лид… — начал он устало. — Ну давай по-человечески. Оформим долю на меня. Не всю. Часть. Чтобы мама была спокойна. Чтобы не было этих разговоров.
Лида медленно выдохнула.
— Вот мы и дошли до сути, — сказала она. — Ради этого вы и приехали?
Нина Павловна развела руками:
— А что такого? Ты же жена. Сегодня любовь, завтра мало ли что. А сын должен быть защищён.
— Защищён от кого? — тихо спросила Лида. — От меня?
Максим не ответил. И этого оказалось достаточно.
— Значит так, — сказала Лида, поднимаясь. — Я повторяю в последний раз. Я не оформляю ничего. Я не соглашаюсь на совместное проживание. И я прошу вас съехать сегодня.
— А если нет? — спросила Лариса.
— Тогда я вызову участкового, — спокойно сказала Лида. — И разговор станет официальным.
Максим побледнел:
— Ты серьёзно?
— Абсолютно.
— Ты понимаешь, что после этого уже ничего не будет, да? — глухо сказал он.
Лида посмотрела на него долго, почти с сожалением.
— Максим, «ничего» уже есть. Просто ты этого не хотел замечать.
Нина Павловна встала, дрожащими руками стала собирать кружки.
— Пойдём, — сказала она сыну. — Нам тут не рады.
Максим метался взглядом между ними, будто надеялся, что кто-то сейчас скажет нужные слова и всё рассосётся. Но никто не сказал.
Через полчаса в прихожей снова стояли чемоданы. Теперь уже аккуратно, собранные с обидой. Участковый приехал быстро, без лишних вопросов объяснил «про согласие собственника». Слова были сухие, но действовали лучше любых эмоций.
Когда дверь закрылась, Лида осталась одна. Впервые за долгое время — по-настоящему одна.
Телефон завибрировал через час. Сообщение от Максима:
«Я не думал, что ты так. Это было жестоко».
Она ответила не сразу. Потом написала:
«Жестоко — решать за другого. Я просто остановила это».
Он пришёл через несколько дней. Без звонка, без вещей. Стоял в коридоре, говорил тихо, почти правильно: про ошибки, про давление, про то, что «запутался».
Лида слушала и понимала — поздно. Не потому, что он плохой. А потому, что в решающий момент он выбрал не её.
— Я не злюсь, — сказала она на прощание. — Но я больше не хочу жить в ожидании, что мой дом снова перестанет быть моим.
Он ушёл. На этот раз — окончательно.
Вечером Лида поставила ёлку. Маленькую, кривоватую, какую хотела сама. Включила гирлянду. Села на пол с кружкой чая и впервые за долгое время почувствовала не пустоту — тишину. Ту самую, в которой можно дышать.
Новый год она встречала одна. И это был самый честный вариант из всех возможных.
Женись и вон из дома