Лариса свернула с трассы на узкую гравийную дорогу, ведущую к даче. Машина подпрыгивала на кочках, а в салоне пахло свежесрезанными георгинами, которые она везла свекрови. Радио тихо напевало старую мелодию, но Лариса его не слушала. Её мысли были заняты списком дел: приготовить ужин, помочь с грядками, не забыть улыбаться, когда свёкор начнёт свои бесконечные истории про молодость.
Двадцать лет брака научили её быть идеальной невесткой, даже если внутри всё кипело.
Она взглянула на часы — три часа дня. До назначенного времени оставалось три часа, но Лариса решила приехать раньше. Хотела удивить всех, помочь с делами, показать, что она, как всегда, на высоте. Дача стояла в конце дороги, окружённая яблонями и покосившимся забором. Лариса припарковалась, заглушила мотор и вышла, вдохнув тёплый воздух, пропитанный запахом травы и земли.
— Ну, Лариса, вперёд, — пробормотала она, поправляя сумку на плече. — Покажи им, как надо.
Дом выглядел пустым. Ставни на окнах были закрыты, но из сада доносились голоса. Лариса улыбнулась — свёкор, наверное, опять спорит со свекровью о том, как правильно поливать помидоры. Она обошла дом, держа корзину с георгинами, и уже собиралась окликнуть их, когда услышала своё имя.
— Лариса, конечно, хорошая, — говорил свёкор, его голос был низким, почти ворчливым. — Но, Валя, ты же видишь, она не тянет. Слишком простая для нашего Сашки.
Лариса замерла. Корзина в руках дрогнула, но она не двинулась. Голос свекрови, обычно мягкий, звучал резко:
— Простая? Олег, она двадцать лет всё для него делает! А он? Думаешь, я не знаю про его «командировки»? Да он с этой своей… сколько уже? Год? Два?
— Тш-ш, Валя, тише, — перебил свёкор. — Не наше дело. Сашка сам разберётся. А Лариса… ну, она удобная. Не спросит, не устроит сцен. Держит дом, молчит. Что ещё надо?
Лариса почувствовала, как кровь прилила к щекам. Она хотела шагнуть вперёд, крикнуть, что всё слышала, но ноги будто приросли к земле. «Удобная». Слово резало, как нож. Она сжала ручку корзины так, что побелели костяшки. Голоса продолжали:
— А если она узнает? — спросила свекровь. — Олег, она ведь не дура. Что тогда?
— Не узнает, — отрезал свёкор. — Сашка не дурак, прикроет следы. А Лариса… она любит его. Сглотнёт, как всегда.
Лариса отступила назад, стараясь не хрустнуть веткой. Её сердце колотилось так, что казалось, его услышат. Она вернулась к машине, бросила корзину на заднее сиденье и села за руль. Руки дрожали. «Командировки». «Год? Два?». Она перебирала в голове все разы, когда Саша уезжал «по работе», возвращался с виноватой улыбкой и цветами. Она верила. Всегда верила.
— Какой же я была идиоткой, — прошептала она, глядя в пустоту. — Какой же…
Она не плакала. Слёзы не шли. Вместо них в груди росло что-то тяжёлое, горячее, будто раскалённый камень. Лариса достала телефон и набрала Сашу. Он ответил после второго гудка.
— Ларис, ты уже на даче? — голос был весёлым, слишком весёлым.
— Да, — выдавила она. — Приехала пораньше. Где ты?
— Еду, скоро буду. Жди, ладно? Маме привет передай!
Она сбросила звонок, не ответив. В зеркале заднего вида отражалось её лицо — бледное, с поджатыми губами. Лариса вдруг подумала, что не узнаёт себя. Кто эта женщина? Где та Лариса, которая смеялась над Сашкиными шутками, готовила его любимый борщ, гордилась тем, как он хвалит её перед друзьями? Она исчезла. Или её никогда не было?
Она сидела в машине, пока не услышала шум мотора. Саша приехал. Лариса вышла, стараясь держать спину прямо. Он выскочил из машины, улыбаясь, как всегда.
— Ларис, ты чего такая серьёзная? — он шагнул к ней, но она отступила.
— Саша, — голос её был холодным, чужим. — Нам надо поговорить.
Он замер, и улыбка медленно сползла с его лица.
Лариса смотрела на экран телефона, как будто он мог дать ей ответ на все вопросы.
Воспоминания накатывали волнами, мешая здраво мыслить. Её первые дни с Сашей, радости и трудности, общий смех и слезы. Всё это сейчас казалось какими-то чужими, отдалёнными картинами. Она по-прежнему сидела в машине на обочине, и, как называла её свекровь, «идеальная жена» вдруг осознала, что жизнь перевернулась вверх дном.
Зазвонил телефон. Подруга-адвокат на другом конце линии слушала её сбивчивые слова, уверяя, что всё уладится, что жизнь ещё может стать лучше. Лариса благодарила её тихим голосом, пытаясь верить, что впереди ещё есть свет в конце этого неожиданно темного тоннеля.
Её глаза были устремлены на дорогу, так же пустую, как она сейчас чувствовала себя внутри. Но разве пустота — это конец? Может быть, это начало чего-то нового? Она вспомнила, как когда-то, в молодости, мечтала путешествовать, учиться, узнавать о жизни больше, чем только заботы о доме и Саше.
– Ларис, – тихо сказал голос подруги, – ты знаешь, что ты не одна. Всё ещё впереди, поверь мне. Я всегда рядом.
Эти слова немного согрели её озябшую душу. Лариса почувствовала, что горечь медленно отступает, оставляя место небольшому проблеску надежды. Надо начинать заново – страшно, но и интересно.
Она выключила мотор и вышла из машины, вдохнув свежий воздух. Навстречу ей двигалась не только дорога, но и новая глава её жизни. Лариса знала, что путь будет непростым, но теперь она готова была идти вперёд. Ведь даже после самой сильной бури всегда приходит солнечный день.
Лариса сидела в кафе на окраине города, где запах свежесваренного кофе мешался с ароматом ванильных булочек.
Напротив неё Наташа, адвокат с острым взглядом и привычкой постукивать ручкой по блокноту, листала свои записи. Лариса смотрела в окно, где по тротуару спешили люди, и думала, как странно, что жизнь вокруг идёт своим чередом, пока её собственная рушится.
— Итак, — Наташа отложила ручку и посмотрела на Ларису. — Ты уверена? Развод — это серьёзный шаг. Я могу всё подготовить, но мне нужно знать, что ты не передумаешь через неделю.
Лариса медленно повернула голову. Её глаза были сухими, но в них горело что-то новое — не гнев, не боль, а решимость.
— Уверена, — сказала она. — Наташ, я двадцать лет жила для него. Для них всех. И что? Они смеялись за моей спиной. Я больше не хочу быть «удобной».
Наташа кивнула, будто ждала этого ответа.
— Хорошо. Тогда начнём с раздела имущества. Квартира, машина, дача — что у вас есть? И ещё… — она замялась. — Ты думаешь о том, чтобы запросить алименты? Не для детей, конечно, но ты ведь не работала, пока была с ним, так?
Лариса усмехнулась, но в этом звуке не было веселья.
— Алименты? Нет, Наташ. Я не хочу от него ничего. Только свободу.
— Свободу? — Наташа приподняла бровь. — Ларис, ты понимаешь, что начинаешь с нуля? В пятьдесят лет? Без работы, без сбережений?
— Понимаю, — Лариса сжала чашку с кофе так, что фарфор нагрелся под пальцами. — Но лучше с нуля, чем с ложью. Я найду работу. Я… я что-нибудь придумаю.
Наташа посмотрела на неё долгим взглядом, потом улыбнулась.
— Знаешь, я всегда думала, что ты слишком мягкая. А ты, оказывается, крепкий орешек.
Лариса не ответила. Она думала о том, как вернётся домой — в их с Сашей квартиру, где каждый угол напоминал о прошлом. Она уже решила, что уедет. Может, снимет что-нибудь маленькое, подальше от знакомых улиц. Но сначала нужно было закончить разговор с Сашей. Он звонил ей весь вчерашний вечер, оставлял сообщения: «Ларис, давай поговорим», «Ты не так всё поняла», «Я же люблю тебя». Она не ответила ни на одно.
— Он будет сегодня вечером дома, — сказала Лариса, будто отвечая на свои мысли. — Я хочу сказать ему всё прямо. Чтобы он знал.
— Ты уверена, что справишься? — Наташа нахмурилась. — Такие разговоры… они выматывают.
— Справлюсь, — Лариса посмотрела ей в глаза. — Я должна.
Вечер опустился на город тихо, как занавес. Лариса вошла в квартиру и сразу почувствовала, как воздух стал тяжелее. Саша сидел в гостиной, на диване, с бокалом вина в руке. На столе стояла бутылка — наполовину пустая. Он поднял взгляд, и Лариса заметила, как он пытается казаться спокойным, но пальцы нервно теребили край рукава.
— Ларис, — начал он, вставая. — Я ждал тебя. Где ты была?
— Не твоё дело, — ответила она холодно и прошла мимо, бросив сумку на стул. — Нам надо поговорить. И на этот раз ты не отвертишься.
Он замялся, но кивнул.
— Хорошо. Говори. Только… не кричи, ладно? Давай спокойно.
— Спокойно? — она резко повернулась к нему, и её голос задрожал от сдерживаемого гнева. — Ты хочешь, чтобы я была спокойной, после всего, что ты сделал? После того, как ты врал мне годами?
— Я не врал! — он повысил голос, но тут же осёкся. — Ларис, я… я запутался, понимаешь? Эта Катя… она ничего не значит. Это было просто… ну, как отвлечение.
— Отвлечение? — Лариса шагнула ближе, и её глаза сузились. — А я, значит, что? Твоя прислуга? Та, которая стирает, готовит и молчит, пока ты «отвлекаешься»?
— Ты всё переворачиваешь! — он бросил бокал на стол, и вино плеснуло на скатерть. — Я всегда тебя ценил! Ты моя жена, Ларис. Я не хотел тебя терять.
— Ценил? — она почти рассмеялась, но смех был горьким, как полынь. — Ты ценил то, что я не задавала вопросов. Что я верила каждому твоему слову. Что я была слепой дурой!
Саша открыл рот, но замолчал. Лариса видела, как он ищет слова, как пытается найти оправдание, но в этот раз она не дала ему шанса.
— Знаешь, что самое смешное? — продолжала она, и её голос стал тише, но от этого только резче. — Я любила тебя. По-настоящему. Я думала, мы вместе навсегда. А ты… ты даже не пытался быть честным. Почему, Саша? Почему ты не сказал мне правду?
Он опустил голову, и Лариса вдруг поняла, что ждёт ответа. Не оправдания, не извинений — ответа. Но он молчал, и это молчание было как удар.
— Я подаю на развод, — сказала она наконец. — И это не обсуждается.
— Ларис, подожди, — он шагнул к ней, но она подняла руку, останавливая его. — Ты не можешь просто так всё разрушить! У нас же всё было хорошо!
— Хорошо? — она посмотрела на него так, будто видела впервые. — Для тебя, может, и хорошо. А я устала притворяться, что счастлива.
Она повернулась и пошла к двери спальни, но остановилась на пороге.
— Завтра я уезжаю, — бросила она, не оборачиваясь. — Собери свои вещи. Или мои. Мне всё равно.
Дверь за ней закрылась с тихим щелчком, но для Ларисы этот звук был как выстрел. Она прислонилась к стене, чувствуя, как сердце колотится в груди. Впервые за много лет она не знала, что будет завтра. И, странное дело, это не пугало. Это было… освобождение.
Лариса проснулась рано. Сегодня всё было иначе. Сегодня она начинала заново.
Лариса прошла на кухню, поставила чайник и достала старую кружку с отколотым краем — ту, что Саша терпеть не мог, а она любила за её несовершенство. Теперь эта кружка казалась символом.
— Ну что, Лариса, — сказала она себе, глядя в мутное отражение чайника. — Пора жить для себя.
Чайник закипел, и она налила себе чай, добавив ложку мёда. В голове уже крутился план: собрать вещи, позвонить Наташе, найти временное жильё. Она не знала, как долго сможет оставаться в этой квартире, но решила, что уедет сегодня же. Пусть Саша приходит в пустой дом — это будет его проблема.
Она открыла шкаф и начала вытаскивать свои вещи. Платья, которые носила, чтобы угодить ему, она отложила в сторону — их можно отдать или выбросить. Зато старый свитер, мягкий и потёртый, который Саша называл «мешком», Лариса прижала к груди. Ей вдруг захотелось плакать, но она сжала зубы и продолжила укладывать сумку.
Телефон завибрировал на столе. Саша. Лариса посмотрела на экран, где высветилось: «Ларис, давай ещё раз поговорим». Она закатила глаза и смахнула уведомление. Говорить было не о чем. Всё сказано вчера, и точка.
К полудню она собрала две сумки — больше, решила, ей не нужно. Остальное пусть остаётся, как память о жизни, которой больше нет. Она вызвала такси и спустилась вниз, не оглядываясь на подъезд, где провела столько лет. Водитель, пожилой мужчина с добрыми глазами, помог загрузить вещи.
— Куда едем, красавица? — спросил он, улыбаясь.
Лариса замерла. Она ещё не решила. Наташа предлагала снять комнату у знакомых, но Лариса вдруг вспомнила про маленький городок в часе езды, где они с Сашей когда-то отдыхали. Там был старый домик у реки — дешёвый, уютный, с видом на воду. Она назвала адрес, и такси тронулось.
Дорога пролетела незаметно. Лариса смотрела в окно, где мелькали поля и деревья, и чувствовала, как что-то отпускает. Боль ещё была — острая, как заноза, — но рядом с ней росло другое чувство. Надежда? Свобода? Она пока не могла дать ему имя.
Домик оказался таким, как она помнила: маленький, с облупившейся краской и скрипучей верандой. Хозяйка, пожилая женщина с морщинистыми руками, сразу узнала Ларису.
— Ой, это вы с мужем тогда приезжали? — спросила она, вручая ключи. — А где он?
— Мы больше не вместе, — ответила Лариса спокойно, и её голос не дрогнул.
Женщина кивнула, будто всё поняла, и ушла, оставив Ларису одну. Она внесла сумки, села на старый диван и посмотрела в окно. Река текла медленно, отражая небо, и Лариса вдруг улыбнулась. Впервые за долгое время это была настоящая улыбка.
Она достала телефон и написала Наташе: «Я уехала. Домик у реки. Начни бумаги на развод». Ответ пришёл быстро: «Молодец. Держись. Скоро всё будет готово».
Лариса отложила телефон и вышла на веранду. Ветер принёс запах воды и травы. Она закрыла глаза и вдохнула глубже. Ей было пятьдесят, и она начинала с чистого листа. Это пугало, но в то же время волновало, как в юности, когда весь мир казался открытым.
— Я справлюсь, — прошептала она, и река будто кивнула в ответ.
День клонился к вечеру, и Лариса решила прогуляться вдоль берега. Она шла, слушая шорох листвы и плеск воды, и думала о том, кем хочет стать. Не женой, не невесткой, а собой. Может, найдёт работу в местном кафе? Или начнёт рисовать — она любила это в молодости, но бросила ради семьи. Мысли текли свободно, и Лариса поняла, что впервые за годы не боится будущего.
Когда она вернулась, на крыльце лежал букет полевых цветов — маленький, скромный, явно от хозяйки. Лариса подняла его и вдохнула запах. Её сердце сжалось, но не от боли, а от чего-то тёплого. Она вошла в дом, поставила цветы в банку с водой и сказала вслух:
— Это мой дом. Моя жизнь. И я больше никому ничего не должна.
Утро в домике у реки было тихим, но живым.
Лариса проснулась от пения птиц за окном и шума воды, который доносился даже сквозь закрытые ставни. Она потянулась, чувствуя лёгкость в теле, будто с каждым днём здесь, вдали от прошлой жизни, с неё спадали невидимые цепи. Кофе, заваренный в старой турке, пах так, как не пах в городской квартире — терпко, с ноткой свободы.
Она вышла на веранду с кружкой в руках и села в скрипучее кресло-качалку. Река блестела под солнцем, а на другом берегу паслись коровы, лениво помахивая хвостами. Лариса смотрела на них и думала, что впервые за долгие годы не строит планов на день ради кого-то другого. Сегодня она могла делать что угодно — или ничего. И это было её право.
— Доброе утро, Лариса! — раздался голос, и она обернулась. Хозяйка дома, Анна Петровна, шла по тропинке с корзинкой в руках. Её лицо, испещрённое морщинами, светилось добротой.
— Доброе, Анна Петровна, — улыбнулась Лариса, вставая. — Это вы вчера цветы оставили?
— А кто ж ещё? — старушка подмигнула. — Ты тут одна, а цветы, они душу греют. Вот, держи, — она протянула корзинку. — Яйца свежие, молоко. Небось в городе-то всё магазинное ела?
Лариса взяла корзинку, чувствуя, как тепло разливается в груди. Такие простые вещи — яйца, молоко, букет полевых цветов — вдруг стали значить больше, чем все ужины в ресторанах, куда Саша водил её «по случаю».
— Спасибо, — сказала она искренне. — Вы… вы не представляете, как это вовремя.
Анна Петровна посмотрела на неё внимательно, будто видела больше, чем Лариса хотела показать.
— Я-то всё понимаю, — сказала она тихо. — Бывает, жизнь так завернёт, что только и остаётся — начать заново. Ты не бойся, девочка. Ты крепкая, справишься.
Лариса кивнула, проглотив ком в горле. «Девочка» — так её давно никто не называл. Ей было пятьдесят, но в этот момент она и правда почувствовала себя юной, полной сил и возможностей.
— Пойду я, — Анна Петровна похлопала её по плечу. — А ты заходи, если что. У меня чай с малиной — закачаешься.
Лариса проводила её взглядом, а потом вернулась в дом. Она поставила корзинку на стол и решила, что сегодня займётся чем-то для себя. В углу комнаты пылилась коробка, которую она прихватила из квартиры почти случайно. Там были её старые вещи — не платья и не украшения, а то, что она прятала от Саши, потому что он называл это «глупостями». Она открыла коробку и достала блокнот с карандашами. Страницы пожелтели, но рисунки, сделанные двадцать лет назад, всё ещё были яркими — цветы, пейзажи, лица случайных прохожих.
— Ну, здравствуй, — пробормотала она, проводя пальцем по наброску реки, похожей на ту, что текла за окном. — Пора вспомнить, кто ты такая.
Она взяла карандаш и начала рисовать. Сначала неуверенно — линии дрожали, рука отвыкла. Но с каждой минутой движения становились смелее. Лариса рисовала реку, коров на берегу, тень от яблони, что росла у дома. Она не заметила, как прошло два часа. Когда она отложила карандаш, на странице ожил кусочек её нового мира.
— Неплохо, — сказала она вслух и улыбнулась. — Для начала совсем неплохо.
Телефон на столе завибрировал, и Лариса вздрогнула. Она уже привыкла игнорировать звонки Саши, но это была Наташа. Лариса ответила сразу.
— Ларис, привет! — голос подруги был бодрым, но деловым. — Я подготовила документы. Всё готово для подачи. Но есть одна загвоздка — Саша хочет встретиться. Говорит, что согласен на развод, но просит поговорить «по-человечески». Что скажешь?
Лариса посмотрела на свой рисунок, потом на реку за окном. Её первый порыв был отказаться — она не хотела видеть Сашу, не хотела снова чувствовать ту боль. Но что-то в ней, та новая Лариса, которая рисовала реку и пила чай из отколотой кружки, сказала: «Закрой эту дверь навсегда».
— Хорошо, — ответила она. — Пусть приезжает сюда. Но только один раз, Наташ. Я не собираюсь возвращаться к прошлому.
— Уверена? — Наташа помолчала. — Я могу поехать с тобой, если что.
— Не надо, — Лариса улыбнулась, хотя подруга не могла этого видеть. — Я справлюсь.
Она сбросила звонок и вернулась к рисунку. Карандаш снова лёг в руку, но теперь она добавила к пейзажу фигуру — женщину, стоящую у воды. Это была она сама, не та, что пряталась за улыбками и борщами, а другая — свободная, настоящая.
К вечеру следующего дня Саша приехал. Лариса услышала шум мотора и вышла на крыльцо. Он стоял у машины, в той же куртке, что носил годами, но выглядел иначе — осунувшимся, с тёмными кругами под глазами. Она не почувствовала ни жалости, ни гнева — только пустоту.
— Ларис, — начал он, шагнув ближе. — Спасибо, что согласилась. Я… я просто хочу объяснить.
— Объяснить? — она скрестила руки, глядя на него спокойно. — Саша, я всё знаю. Ты объяснял двадцать лет. Хватит.
Он замялся, будто не ожидал такого тона.
— Я не хочу, чтобы ты думала, что всё было зря, — сказал он наконец. — Ты… ты была лучшей женой. Я сам всё испортил. Прости меня.
Лариса молчала, глядя на него. Она ждала, что его слова что-то изменят, разбудят старую любовь или хотя бы обиду. Но ничего не произошло. Она просто видела перед собой человека, который был частью её прошлого, но больше не имел власти над её будущим.
— Я не злюсь, — сказала она тихо. — И не жалею. Но я больше не твоя жена, Саша. И не хочу быть ею. Подпиши бумаги и живи своей жизнью.
Он открыл рот, но не нашёл слов. Лариса повернулась и пошла к дому, оставив его стоять у машины. Когда она закрыла дверь, то услышала, как мотор завёлся и стих вдали. Она подошла к столу, где лежал её рисунок, и добавила к фигуре женщины улыбку.
— Это всё, — сказала она реке за окном. — Теперь только вперёд.
Дни в домике у реки текли неспешно, как сама река.
Лариса привыкла к новому ритму: утренний кофе на веранде, прогулки по берегу, вечера с карандашами и блокнотом. Она рисовала всё больше — не только пейзажи, но и то, что приходило в голову: лица, которые видела в юности, цветы, которых никогда не существовало, узоры, похожие на её мысли. Иногда она ловила себя на том, что напевает, чего не делала годами. Это было странно и… правильно.
Анна Петровна заходила почти каждый день — то с пирогами, то с историями о соседях. Лариса узнала, что в городке есть рынок, где местные продают всё, от мёда до самодельных корзин, и небольшой клуб, где собираются «те, кому за сорок», чтобы петь, танцевать или просто болтать. Анна Петровна намекала, что Ларисе стоит заглянуть, но она пока отмахивалась. Ей хватало тишины и своих мыслей.
Однажды утром, когда Лариса раскладывала рисунки на столе, чтобы выбрать лучшие, в дверь постучали. Она открыла и увидела Анну Петровну с незнакомой женщиной — худощавой, с короткими седыми волосами и живыми глазами. На вид ей было чуть за шестьдесят, но двигалась она так, будто время её не касалось.
— Лариса, знакомься, это Маргарита, — представила Анна Петровна. — Она у нас местный художник, а ещё хозяйка лавки на рынке. Я ей про твои рисунки рассказала, вот она и напросилась в гости.
Лариса растерялась, но пригласила гостью войти. Маргарита сразу направилась к столу, где лежали её работы, и принялась их разглядывать. Лариса чувствовала себя так, будто кто-то читает её дневник, но Маргарита смотрела не с любопытством, а с уважением.
— Это всё ты? — спросила она, держа набросок с рекой и женщиной. — Сама училась или где-то училась?
— Сама, — ответила Лариса, пожав плечами. — Это так… для души.
— Для души? — Маргарита усмехнулась. — Девочка, это не просто для души. Это талант. У тебя глаз есть, и рука живая. Почему не показываешь никому?
Лариса замялась. Она никогда не думала о своих рисунках как о чём-то серьёзном. Для неё это было способом справиться с болью, с пустотой, с вопросами, на которые не было ответов. Но взгляд Маргариты — острый, но тёплый — заставил её задуматься.
— Не знаю, — честно призналась она. — Я… я просто не думала, что это кому-то нужно.
— Нужно, — отрезала Маргарита. — И знаешь что? Я хочу, чтобы ты принесла пару работ на рынок. У меня в лавке есть уголок для местных мастеров. Картины, вышивка, керамика — всё продаётся. Попробуешь?
Лариса открыла рот, чтобы отказаться, но остановилась. Почему нет? Что она теряет? Её жизнь уже перевернулась с ног на голову, и каждый шаг в неизвестность оказывался лучше, чем она ожидала.
— Хорошо, — сказала она наконец. — Попробую.
Маргарита улыбнулась так, будто выиграла спор.
— Вот и славно. Приходи в субботу, я всё подготовлю.
Когда гостья ушла, Лариса долго сидела за столом, глядя на свои рисунки. Её работы — на рынке? Это звучало как сон, но в то же время как вызов. Она выбрала три наброска: реку с женщиной, цветы, которых не существовало, и портрет Анны Петровны, который сделала на днях, пока та рассказывала очередную байку.
Суббота выдалась солнечной. Рынок гудел: торговцы расхваливали товар, дети бегали с леденцами, старушки спорили о цене на картошку. Лариса несла свои рисунки, завёрнутые в старую простыню, и чувствовала себя школьницей перед экзаменом. Маргарита встретила её у лавки — маленького деревянного домика, заваленного красками, глиняными горшками и тканями.
— Давай сюда, — Маргарита забрала рисунки и тут же начала их развешивать на деревянной стойке. — Не тушуйся, здесь все свои. Если что, я рядом.
Лариса кивнула, но сердце колотилось. Она отошла в сторону, притворяясь, что разглядывает соседние прилавки, но краем глаза следила за своей стойкой. Люди проходили, некоторые останавливались, разглядывали её работы. Кто-то качал головой и шёл дальше, но были и те, кто задерживался.
К обеду Маргарита помахала ей рукой.
— Лариса, иди сюда! Твой портрет Анны Петровны забрали!
— Как забрали? — Лариса подошла, не веря своим ушам.
— Купили, — Маргарита сунула ей несколько мятых купюр. — Поздравляю с первой продажей. И знаешь, цветы твои тоже приглянулись одной даме. Она обещала вернуться.
Лариса смотрела на деньги в руке, и ей хотелось одновременно смеяться и плакать. Это были не просто деньги — это было доказательство, что её мир, её мысли, её руки могут что-то значить. Она спрятала купюры в карман и улыбнулась так широко, что Маргарита рассмеялась.
— Ну вот, теперь ты наша, — сказала она. — Привыкай, Лариса. Это только начало.
К вечеру продали ещё один рисунок — те самые выдуманные цветы. Лариса возвращалась в домик с лёгким сердцем, напевая что-то без слов. Она уже представляла, как нарисует ещё, как попробует акварель, о которой мечтала в юности. Но главное — она чувствовала себя живой. Не чьей-то женой, не тенью в чужой жизни, а собой.
Когда она вошла в дом, телефон зажужжал. Сообщение от Наташи: «Саша подписал бумаги. Развод оформлен. Ты свободна». Лариса прочитала это дважды, ожидая, что боль вернётся, но вместо неё пришло облегчение. Она отложила телефон, подошла к окну и посмотрела на реку.
— Свободна, — повторила она вслух, и слово это было лёгким, как ветер.
Она взяла карандаш и начала новый рисунок — женщину, идущую по тропинке, с корзиной цветов в руках. Женщина улыбалась, и Лариса знала, что это она сама. Не та, что осталась в прошлом, а та, что только начала жить.
Осень пришла в городок незаметно.
Листья на деревьях у реки пожелтели, и утренний воздух стал пахнуть сыростью и прелой травой. Лариса полюбила это время года — оно было честным, без прикрас, как её новая жизнь. Каждое утро она выходила на веранду с кружкой чая, завернувшись в старый плед, и смотрела, как туман стелется над водой. Её блокнот толстел от новых рисунков, а в углу комнаты уже лежала стопка холстов, которые она купила на вырученные от продаж деньги.
Рынок стал частью её суббот. Лариса уже не пряталась за соседними прилавками, а стояла у своей стойки, улыбаясь прохожим. Её работы узнавали — не только местные, но и приезжие, которые искали что-то «с душой», как сказала одна женщина, купившая пейзаж с рекой. Маргарита шутила, что Лариса скоро затмит всех мастеров городка, но Лариса только отмахивалась. Ей не нужна была слава — ей хватало того, что её рисунки находили отклик.
Однажды в пятницу, когда Лариса пила чай с Анной Петровной, та вдруг хлопнула себя по лбу.
— Совсем забыла! — воскликнула она. — Завтра в клубе вечер, помнишь, я тебе говорила? Песни, танцы, всё как положено. Маргарита уже записала тебя на выставку там. Сказала, твои работы надо показать не только на рынке.
Лариса поперхнулась чаем.
— Какую ещё выставку? — она уставилась на Анну Петровну. — Я не соглашалась!
— А я за тебя согласилась, — старушка хитро прищурилась. — Лариса, хватит прятаться в своём домике. Ты теперь не просто гостья, ты наша. Иди, покажи, что умеешь. Люди оценят.
Лариса хотела возразить, но в глазах Анны Петровны было столько тепла и уверенности, что она только вздохнула.
— Ладно, — пробормотала она. — Но если я там умру от стыда, это на твоей совести.
Анна Петровна рассмеялась так, что кружка в её руках задрожала.
Клуб оказался небольшим зданием с деревянным полом и запахом старых книг. Внутри уже гудела толпа: женщины в ярких платьях, мужчины с гитарами, молодёжь, которая, похоже, пришла просто за компанию. Лариса принесла пять работ — три рисунка и два новых холста, на которые решилась после долгих уговоров Маргариты. Её картины повесили в углу, рядом с окном, и Лариса старалась не смотреть туда, чтобы не нервничать.
Маргарита, как всегда, взяла всё в свои руки. Она расхаживала по залу, представляла Ларису знакомым и незнакомым, будто та была звездой. Лариса краснела, но постепенно расслабилась. Люди подходили, разглядывали её работы, задавали вопросы. Кто-то хвалил, кто-то просто кивал, но каждый взгляд был как маленький мостик между ней и миром.
К середине вечера, когда гитарист заиграл что-то медленное, к Ларисе подошла женщина её возраста — с тёмными волосами, собранными в небрежный пучок, и улыбкой, которая казалась знакомой.
— Это вы рисовали? — спросила она, указывая на холст с женщиной, идущей по тропинке. — Там столько… жизни. Как будто я её знаю.
— Спасибо, — Лариса улыбнулась, чувствуя, как тепло разливается в груди. — Это… ну, наверное, я сама. Только не такая, какая была, а какая хочу быть.
Женщина посмотрела на неё внимательнее.
— Красиво сказано, — ответила она. — Меня зовут Ирина. Я преподаю в местной школе, а ещё веду кружок рисования для детей. Смотрю на ваши работы и думаю — вам бы с нами. У вас есть что показать.
Лариса растерялась. Преподавать? Она никогда об этом не думала. Её рисунки были для неё самой, для души, а делиться этим с детьми… Это пугало и манило одновременно.
— Я не знаю, — честно призналась она. — Я никогда не учила. И… я даже не уверена, что смогу.
Ирина рассмеялась — не насмешливо, а по-доброму.
— Никто не уверен, пока не попробует, — сказала она. — Подумай. Если надумаешь, приходи в школу. Мы там всегда рады новым лицам.
Она ушла, а Лариса осталась стоять, глядя на свой холст. Мысль о кружке рисования засела в голове, как семечко. Она представила, как сидит с детьми, показывает им, как держать карандаш, как видеть мир через линии и краски. Это было страшно, но в то же время… правильно.
Вечер закончился поздно. Лариса продала два рисунка и один холст, а второй холст подарила Анне Петровне, которая чуть не расплакалась от радости. Когда Лариса вернулась в домик, она чувствовала себя уставшей, но полной. Не пустота, как раньше, а полнота — от людей, от разговоров, от того, что её мир стал шире.
Она легла спать, но перед глазами всё ещё мелькали лица с вечера. Ирина, Маргарита, Анна Петровна, незнакомцы, которые улыбались её работам. Лариса поняла, что больше не одна. У неё были не просто рисунки, а люди, которые видели в них что-то своё. И это было важнее любой продажи.
На следующее утро Лариса проснулась с решением. Она набрала номер Ирины — Маргарита дала его ещё вчера, «на всякий случай». Голос в трубке был таким же тёплым, как накануне.
— Ирина? Это Лариса, с выставки, — начала она, чувствуя, как голос дрожит. — Я подумала… я хочу попробовать. С вашим кружком.
— Серьёзно? — Ирина явно улыбалась. — Отлично! Приходи в среду, посмотрим, как ты с нашими сорванцами. Не бойся, они хорошие, хоть и шумные.
Лариса рассмеялась, и напряжение отпустило.
— Договорились, — сказала она. — И… спасибо.
Она положила трубку и подошла к окну. Река текла, как всегда, но теперь Лариса видела в ней не только отражение неба, но и себя — женщину, которая больше не боится шагнуть вперёд. Она взяла карандаш и начала новый рисунок: детей, бегущих по полю, с красками в руках. Это было не воспоминание и не мечта — это было будущее, которое она сама выбирала.
Среда наступила быстрее, чем Лариса ожидала.
Утро она провела в волнении, перебирая свои рисунки и старые карандаши, словно школьница перед первым уроком. Она не знала, что говорить детям, как держать их внимание, но в груди горел огонёк любопытства. Впервые за долгое время она не просто следовала за обстоятельствами — она сама выбирала путь.
Школа находилась в центре городка — невысокое здание с облупившейся жёлтой краской и цветами в горшках на подоконниках. Лариса вошла, сжимая сумку с альбомами, и сразу услышала гул детских голосов. Ирина ждала её у кабинета, в джинсах и с пятном краски на щеке, будто сама только что рисовала.
— Готова? — спросила она, широко улыбнувшись. — Не бойся, они тебя не съедят. Ну, может, только замучают вопросами.
Лариса кивнула, хотя сердце колотилось. Ирина открыла дверь, и Лариса шагнула в класс. Десяток пар глаз уставились на неё — дети от семи до двенадцати, с любопытством и лёгкой настороженностью. На столах лежали листы бумаги, баночки с красками и кисточки, а в углу громоздилась коробка с цветными карандашами.
— Ребята, это Лариса, — представила Ирина. — Она будет с нами рисовать. И у неё, между прочим, такие картины, что вы ахнете. Лариса, расскажи, что любишь рисовать?
Лариса замерла, но взгляды детей — открытые, без осуждения — помогли собраться. Она достала из сумки свой блокнот и показала рисунок реки с женщиной на берегу.
— Я люблю рисовать… то, что чувствую, — начала она тихо, но голос окреп. — Вот это река рядом с моим домом. Когда я на неё смотрю, мне спокойно. А ещё я рисую цветы, которых нет, и людей, которых вижу в голове. Рисовать — это как говорить, только без слов.
Дети зашумели, потянулись к блокноту. Кто-то спросил, можно ли нарисовать дракона, другой заявил, что хочет «космос с динозаврами». Лариса рассмеялась, и напряжение растаяло.
— Можно всё, — ответила она. — Главное, чтобы вам нравилось.
Ирина подмигнула и ушла заниматься своими делами, а Лариса осталась с детьми. Она не учила их, как правильно держать карандаш или смешивать краски — вместо этого она спрашивала, что они хотят показать, и помогала найти способ. К концу занятия столы были завалены рисунками: кривые драконы, звёзды с глазами, дома, плавающие в облаках. Лариса смотрела на них и чувствовала, как что-то внутри оживает — та часть её, что когда-то мечтала, но забыла как.
Когда дети убежали на перемену, Ирина вернулась и хлопнула в ладоши.
— Ну ты даёшь! — сказала она. — Они уже спрашивают, придёшь ли завтра. Лариса, ты прирождённая. Останешься с нами?
Лариса улыбнулась, всё ещё держа в руках рисунок девочки, которая нарисовала кошку с крыльями.
— Останусь, — ответила она. — Это… это как дышать.
Кружок стал её новой рутиной. Дважды в неделю Лариса приходила в школу, а остальное время рисовала для рынка и для себя. Её работы покупали всё чаще, и Маргарита уже намекала на небольшую выставку в соседнем городе. Но Лариса не торопилась — ей нравилось здесь и сейчас: скрип половиц в домике, смех детей, запах красок, разговоры с Анной Петровной за чаем.
Однажды, в начале ноября, когда река покрылась тонкой коркой льда, Лариса получила письмо. Не электронное, а настоящее, в пожелтевшем конверте, который Анна Петровна принесла с почты. Лариса открыла его, ожидая счёт или рекламу, но вместо этого нашла короткую записку, написанную аккуратным почерком:
«Лариса, это Наташа. Прости, что не по телефону — захотелось как в старые времена. Я горжусь тобой. Слышала от Маргариты, что ты теперь художник и учитель. Знаешь, я всегда верила, что ты найдёшь себя. Если будешь в городе, заезжай. А если нет — я сама приеду к твоей реке. Люблю, твоя Н.»
Лариса перечитала записку трижды, а потом прижала её к груди. Она не видела Наташу с тех пор, как уехала, но её слова были как мостик к той Ларисе, которая ещё сомневалась, стоит ли начинать заново. Теперь сомнений не было.
Она ответила Наташе длинным письмом — о реке, о детях, о рисунках, о том, как научилась печь пироги с Анной Петровной и как однажды чуть не утопила ботинок в грязи, гоняясь за вдохновением. Она писала до полуночи, а потом вышла на веранду и посмотрела на звёзды. Они были ярче, чем в городе, и Лариса вдруг подумала, что её жизнь теперь такая же — ясная, настоящая.
В декабре Лариса решилась на выставку в соседнем городе. Маргарита организовала всё: арендовала зал, развесила картины, даже напечатала маленькие буклеты с историей «художницы у реки», как она назвала Ларису. Лариса смеялась над этим прозвищем, но в глубине души оно ей нравилось.
На открытии было людно — больше, чем она ожидала. Приехали Наташа и Ирина, пришли Анна Петровна и дети из кружка, которые гордо показывали всем её работы. Лариса стояла в стороне, в простом платье и с новой короткой стрижкой, которую сделала накануне, и чувствовала себя так, будто всё это происходит не с ней. Но когда люди подходили, благодарили, спрашивали, что вдохновило её на ту или иную картину, она отвечала честно:
— Жизнь. Та, что я выбрала сама.
К концу вечера продали почти все работы. Лариса не считала деньги — для неё важнее были глаза людей, которые уносили её картины домой. Она знала, что каждая из них — кусочек её пути, от боли к свободе.
Когда гости разошлись, Наташа обняла её так крепко, что Лариса засмеялась.
— Ты не представляешь, как я за тебя рада, — сказала Наташа, вытирая слезу. — Помнишь, как ты боялась уйти? А теперь посмотри на себя.
Лариса посмотрела — на зал, на пустые стены, на своих друзей, на реку, которая ждала её дома. И улыбнулась.
— Я вижу, — ответила она. — И знаешь, я наконец-то дома.
Она вернулась в домик поздно, но спать не хотелось. Лариса взяла новый холст и начала рисовать: женщину, стоящую под звёздами, с рекой за спиной и миром впереди. Это была она — не та, что осталась в прошлом, и не та, что будет завтра, а та, что живёт сейчас. И впервые за много лет Лариса знала, что этого достаточно.
Хорошо, что твои родители купили дом — теперь его можно отдать моей беременной сестре, мама сказала так будет правильно