Раздался звонок. Анна вздрогнула, посмотрела на экран — звонил Владимир, её брат. Но не сразу решилась взять трубку, будто что-то чувствовала. Телефон смолк, и тут же зазвонил снова.
— Алло? — голос её был хриплым.
— Ань… мамы больше нет.
Тишина.
— Что?..
— Просто… всё. Сегодня ночью. Я билеты посмотрел, тебе на вечер есть рейс. Надо ехать в Сочи. Я встречу в аэропорту.
Она не помнила, как закончила разговор. Оказалась в коридоре, с телефоном в руке, глядя на стену, как будто та могла объяснить, что происходит.
Вечером, в Сочи, она медленно шагала по залу прилёта. Чемодан катился позади, колёса щёлкали по плитке. Владимир стоял у выхода, высокий, чуть ссутулившийся. Они встретились глазами, и он подошёл без лишних слов.
— Как долетела?
— Да ничего, спасибо.
Он взял у неё чемодан. Машина стояла недалеко. В салоне сидела Ирина, жена Вовы. Кивнула коротко и сразу отвернулась к окну. Анна села сзади, пристегнулась, глядя на город — зеленые деревья вдоль трассы, вывески с фруктами, яркие, как чужая жизнь.
— Я не понимаю… — Анна наконец нарушила тишину, когда они свернули с трассы. — Я же с ней позавчера говорила. Она нормально звучала. Даже смеялась.
— Сердце, — тихо ответил Владимир. — Ты же знаешь. Последний месяц она мучалась. Давление, отдышка, бессонница… Но я не думал, что вот так. Врачи… Ну, ты сама всё знаешь.
Анна слушала, не чувствуя ничего. Ни жара в салоне, ни неровностей дороги. Всё будто происходило с кем-то другим.
На следующий день после поминок в квартире стоял запах лилий и варёной картошки. Пустые пластиковые тарелки, бумажные салфетки, кто-то поставил чайник. Гости расходились по двое, по трое, сдержанно прощаясь.
Анна стояла у окна, глядя вниз, на двор с детской площадкой. Рядом зазвенела посуда. На кухне были Ирина и Владимир.
— Надо решить, что с квартирой, — сказала Ирина, не оборачиваясь. — Сейчас рынок бешеный, за такие метры дают хорошие деньги.
— Ты серьёзно? — Анна повернулась. — Мы только проводили маму. Я вообще не могу об этом думать. Это её дом. Мой дом. Мы тут выросли.
— А я о чём? — вмешался Владимир. — На чувствах далеко не уедешь. Тут трезво надо. Такие деньги просто так не появляются.
Анна вышла из кухни, не ответив. В комнате пахло мамиными духами — «Натали». Они всё ещё стояли на туалетном столике. Она взяла флакон, открыла крышку. Запах ударил в грудь так сильно, что пришлось сесть.
Позже, ближе к ночи, она позвонила Павлу, своему мужу. Он ответил сразу.
— Я не знаю, как быть, — выдохнула она. — У них уже риэлторы в голове. А я… я не готова. Там же всё. Её шаль на кресле. Её чашка. Даже платок под подушкой. Я как будто предаю, если дам это продать.
— Анна. Ты не одна. Делай, как считаешь нужным. Я с тобой. Всегда.
Она долго молчала, слушая его дыхание.
Утром, когда в доме стало тихо, она осталась одна. Взяла коробку с документами, раскрыла крышку. Внутри — открытки, письма, фотография, где ей восемь, а мама держит её за плечо, улыбается.
В другой коробке — блокнот. Между страниц выпала открытка:
«Ты всегда была сильной. Помни это. Всё можно пережить, если рядом есть дом.»
Анна закрыла глаза, прижала открытку к груди и заплакала. Негромко, но так, будто с каждым всхлипом выходило что-то застоявшееся.
Потом вытерла лицо, встала и медленно, будто боясь нарушить тишину, прошептала:
— Я не дам это продать. Пока хоть какой-то шанс есть — не дам.
На следующее утро в квартире было тихо. Анна встала рано, стараясь не разбудить никого, и вышла на кухню.
Свет в коридоре был тусклый, Ирина что-то искала в пакете у входа. Анна прошла мимо, не оборачиваясь. Владимир стоял у окна, курил с открытой форточкой. Дым уносило в сторону балкона.
Анна набрала чайник, поставила на плиту. Открыла шкаф — полка с кружками была так же, как при маме. Белая с трещинкой на ручке стояла сбоку, она взяла именно её.
Владимир заглянул на кухню, снял с подоконника рюкзак, бросил в коридоре:
— Риэлтор сейчас подъедет. Надо показать квартиру.
Анна обернулась.
— Какой риэлтор?
— Саша. Он всё быстро делает, нам бы хотя бы оценку, прикинуть.
— Ты у меня спросил?
Он пожал плечами:
— А что тянуть. Всё равно это неизбежно.
— Без моего согласия — никакого показа. Я здесь столько же имею прав, как и вы.
Владимир тяжело вздохнул, ничего не ответил и вышел. Через пятнадцать минут позвонили в дверь. Анна открыла сама. На пороге — мужчина в светлой рубашке, с папкой.
— Добрый день. Я к Ирине, по поводу квартиры.
Анна прищурилась:
— Простите, но сегодня осмотр отменяется. Вопросы решаются совместно, а я не давала согласия.
Мужчина смутился, оглянулся. Из комнаты вышла Ирина:
— Да что за детский сад! Мы просто смотрим, никто ничего не подписывает!
— Именно. Не подписывает. Поэтому и смотреть смысла нет, — Анна уже закрывала дверь.
На кухне закипал чайник. Ирина ворвалась следом:
— Ты всегда всё делаешь по-своему! А тут вообще эгоизм чистой воды — сейчас такие деньги просто так не валяются!
— Деньги придут и уйдут. А это место ты потом не вернёшь. Мне важно, чтобы у моей семьи осталась хоть какая-то связь с прошлым.
Ирина фыркнула и ушла в комнату, громко хлопнув дверью.
Владимир потом всё пытался сгладить. Садился рядом, говорил спокойнее:
— Мы просто в разном. Ты про память, я — про долги. У меня сын на лечении. Я не просто так. Мне реально эти деньги нужны.
Анна посмотрела на него долго, без раздражения. Только усталость во взгляде:
— А ты подумал, что я могу помочь иначе? Не деньгами с продажи. Давай сдавать зимой. Делим доход. А летом — приезжаем, как раньше.
— Это всё долго…
— Но честно. Я готова искать арендаторов, платить за ремонт. Но продать — не могу.
Вечером свет в доме погас. Что-то полетело в щитке или просто отключили — жара стояла страшная. Владимир принёс свечи, поставил в рюмки. Анна зажгла спичкой одну, потом вторую. Они сидели на кухне, как в детстве, когда отключали электричество за неуплату.
— Помнишь, как ты свечу под диван уронил? — вдруг сказал он.
— Мамка тогда три дня в коридоре обои переклеивала, — усмехнулась Анна.
Они рассмеялись. Тихо, но вместе. И впервые за все дни между ними не было углов.
Утром, пока остальные ещё спали, Анна пошла разбирать мамины ящики. Нашла небольшую коробочку с пуговицами, старые журналы, вышивку. В папке с бумагами — листок, сложенный вдвое. Она раскрыла его — мамин почерк.
«Берегите друг друга и дом.»
Она читала, затаив дыхание. Потом нашла ещё письмо, на отдельной странице, адресованное им обоим. В нём мать просила не ссориться из-за квартиры, просила быть рядом, поддерживать друг друга, не повторять её ошибок. Это было просто. Но почему-то казалось важнее всего, что она слышала за последние дни.
Когда Анна рассказала об этом Владимиру, он долго молчал. Потом только кивнул:
— Письмо? Серьёзно?.. Надо прочитать.
Она протянула лист. Он прочёл молча, не раз и не два возвращаясь глазами к одной и той же строке.
— Спасибо, что нашла. Мамка умела сказать вовремя.
На кухне закипал утренний чайник. Анна поднялась, молча подала брату чашку. Он взял её обеими руками. На лице у него было что-то новое — не грусть, но что-то близкое к пониманию.
С улицы доносились звуки автобуса, смех детей, запах жареного хлеба. День начинался, и он уже не был таким глухим, как вчера.
На следующее утро Анна сидела на балконе с чашкой чая, когда зазвонил телефон.
Павел позвонил ближе к обеду:
— Я освободился, приезжаю утром. Возьму билеты на вечер. Приеду не один — возьму дочку с собой.
— Ну наконец-то… Я вас очень жду, — Анна улыбнулась в трубку, и голос её стал чуть светлее.
Анна сообщила об этом Владимиру, пока они собирали пакеты с вещами матери.
— Павел приедет завтра. С дочкой. Он хочет быть здесь.
Владимир удивился, даже сел:
— А он что… нормально относится к этой квартире?
— Он знает, как она для меня важна. Для нас. И он сам захотел быть рядом, не пришлось просить.
Тот кивнул, но что-то в нём как будто осело. Не упрёк, не обида. Признание. Что у сестры есть тыл.
На следующий день Павел приехал вместе с дочкой. Они вышли из такси у знакомого подъезда — он, как всегда, с рюкзаком и усмешкой, она — в яркой футболке, сразу сорвалась с места и побежала к Анне.
Они обнялись. Долго. Молча. В глазах у Анны стояло то, чего не было всю неделю — спокойствие.
Дома было по-настоящему тепло. Павел с дочкой распаковывали вещи, Анна резала арбуз, а Владимир нарезал огурцы для салата. Дочка с восторгом бегала по комнатам: всё было новое и одновременно будто знакомое.
— Мама, можно мне поспать на балконе? — шепнула она Анне.
— Можно. Только сначала — на рынок.
Уже под вечер они пошли на рынок. Тот самый, где когда-то покупали черешню, кефир в стеклянных бутылках и горячую кукурузу. Павел нёс пакеты, дочка хватала пахлаву и просила попробовать сыр. Владимир покупал абрикосы и шутил с продавщицей, Анна впервые за неделю смеялась открыто.
— Помнишь, где стоял киоск с мороженым? — спросил Владимир.
— Возле аптеки, где мама однажды забыла меня, — сказала Анна и засмеялась. — А ты потом кричал, что я сама виновата.
— Потому что ты тогда съела мои конфеты!
Смеялись все. Даже Ирина, хотя шла позади, всё же усмехнулась — быстро, будто не специально.
Позже, дома, Анна собрала всех за столом. Без пафоса, просто, как раньше, когда мать ставила чайник, и все приходили сами.
Анна посмотрела на брата и сказала:
— Я хочу сказать главное. Я не продам. Эта квартира — это не про метры. Это место. Память. Опора. Предлагаю сдавать её на зиму, делить доход. Крупные расходы обсуждать вместе. А каждое лето — в июле — собираться здесь. Делать это нашей традицией.
Наступила тишина. Ирина резко встала:
— Ну и оставайтесь в своей квартире. Развели какой-то цирк! Мне нужны были деньги, а не ваши воспоминания!
Она ушла, хлопнув дверью.
Владимир не пошёл за ней. Он налил себе кофе, остался за столом. Помолчал, потом тихо сказал:
— Правильно ты сказала. Я думал, что потеряю шанс на решение проблем, а оказалось — теряю семью. Спасибо, что остановила.
Владимир вышел на балкон с чашкой кофе, оглянулся на комнату — и остался стоять. Долго. Как будто в первый раз понял, что значит «дом».
Утром они втроём — Анна, Павел и дочка — поехали на кладбище. В руках у Анны — охапка цветов. Она шла чуть впереди, держа дочку за руку. Павел рядом. У могилы Анна села на корточки, молча поправила ленту, посмотрела на фотографию.
— Спасибо тебе за всё. За дом. За терпение. За то, что учила быть сильной… Я не продам, мама. Ни за что. Пусть что хотят говорят — это твой дом. И теперь он наш. Я буду приезжать. Я сохраню всё, что осталось. Прости, что не всегда слышала тебя. Теперь слышу. Я очень тебя люблю.
Она поднялась. Павел обнял её за плечи. Дочка встала рядом. Они постояли ещё немного. Потом пошли обратно, медленно, не оборачиваясь. Но уже без тяжести. Только с тем, что важно не потерять.
Свекровь настаивала на продаже моей квартиры ради семейного бизнеса, не подозревая, что я давно знаю о ее долгах