— …и я ему говорю, Толик, ты или мужик, или где? Жена, она на то и жена, чтобы место своё знать. А то распустили их сейчас, на шею сели и ножки свесили.
Голос Галины Петровны, зычный и уверенный, как у диктора на вокзале, долетел до Кристины ещё из прихожей. Он не просто звучал в её квартире — он хозяйничал в ней, заполняя собой пространство, въедаясь в стены, в обивку дивана, в её воздух. Она бесшумно закрыла за собой дверь, не поворачивая до щелчка замок. Стоя в полумраке коридора, она слышала одобрительное хихиканье и квохтанье ещё двух женских голосов. Подруги. Значит, сегодня полный состав.
Кристина медленно сняла туфли, поставила их ровно на коврик и прошла на кухню. Она не торопилась. Она не собиралась врываться с криками и обвинениями. Это было бы слишком просто. Слишком предсказуемо.
Они сидели за её столом. На том самом месте, где ещё утром она пила кофе, сидела полная женщина в цветастом платье и доедала кусок торта прямо с ножа. Напротив неё — сухопарая блондинка с химической завивкой помешивала чай в любимой чашке Кристины, той, с тонким фарфоровым краем. А во главе стола, спиной ко входу, восседала сама Галина Петровна, её свекровь. Она как раз отрезала себе ещё один кусок «Наполеона», который они, очевидно, принесли с собой.
Разговор оборвался на полуслове, когда блондинка подняла глаза и увидела Кристину, застывшую в дверном проёме. Она замерла с ложкой на полпути ко рту. Цветастая дама неловко положила нож на блюдце. Галина Петровна, почувствовав внезапную тишину, медленно обернулась.
На её лице не отразилось ни смущения, ни вины. Только лёгкое, едва заметное раздражение, словно им помешали на самом интересном месте.
— Кристина? Ты сегодня рано.
Это не было вопросом. Это была констатация факта. Неудобного факта.
Кристина молчала. Она не ответила. Она просто смотрела. Она перевела взгляд с лица свекрови на липкие крошки, рассыпанные по её скатерти. На три грязные чашки. На жирные следы от пальцев на сахарнице. Её взгляд был спокойным, изучающим, как у энтомолога, разглядывающего колонию неприятных ему насекомых. И это молчание было громче любого крика. Оно заставило женщин заёрзать на стульях.
— Ну, мы, наверное, пойдём уже, — первой не выдержала блондинка, отодвигая от себя чашку.
— Дела, дела.
— Да, засиделись мы что-то, — подхватила вторая, поспешно вставая и одёргивая своё цветастое платье.
Галина Петровна смотрела на Кристину с вызовом, ожидая реакции, скандала, хоть чего-то. Но Кристина продолжала молча стоять. Свекровь тяжело вздохнула, изображая вселенскую усталость, и тоже поднялась.
— Негостеприимная у тебя квартира, Кристина. Холодная какая-то. Вот у нас с девочками всегда душевно. Ну, бывай.
Они прошли мимо неё, стараясь не встречаться взглядом. Кристина не сдвинулась с места, пропуская их. Хлопнула входная дверь.
Она осталась одна посреди своей осквернённой кухни. Воздух был пропитан запахом чужих духов и приторной сладостью дешёвого торта. Она подошла к столу. Взяла чашку с ярким следом бордовой помады и брезгливо поставила её в раковину. Затем вторую. Третью. Смахнула крошки со стола прямо на пол. Скомкала скатерть и бросила её в угол. Затем нашла в кладовке ведро, налила в него воды, щедро плеснула дезинфицирующего средства с резким запахом хлора. Она надела перчатки, взяла тряпку и опустилась на колени.
Она мыла пол. Методично. Квадрат за квадратом. Её движения были резкими, выверенными. Она не просто убирала грязь. Она выжигала их следы. Вытравливала их запах. С каждым движением тряпки гнев внутри неё концентрировался, превращаясь из рыхлого облака в твёрдый, холодный кристалл.
Когда через час в замке повернулся ключ и в квартиру вошёл Антон, она как раз заканчивала. Он был весёлым, насвистывал какую-то мелодию, бросил ключи на тумбочку.
— Ух, ну и денёк! — бодро сказал он, заглядывая на кухню и видя жену с тряпкой в руках. — Тяжёлый день?
Она не ответила. Она медленно, с хрустом в коленях, выпрямилась и повернулась к нему. Антон осёкся. Весёлость моментально слетела с его лица, когда он увидел её глаза.
— Твоя мать была здесь, — отчеканила она ровным, безжизненным голосом. — С подругами.
— Ну и что? — Антон пожал плечами, снимая куртку и вешая её на крюк. Он всё ещё не понимал. На его лице было написано то самое выражение добродушного недоумения, которое он включал всегда, когда назревал конфликт, касающийся его матери. Это была его защитная маска, его щит от любой женской эмоции, которую он не мог или не хотел обрабатывать. — Ей скучно одной, пусть бы посидели. Она же не чужой человек, Кристина. Это моя…
Он не договорил. Слово «мать» застряло у него в горле, потому что в этот момент Кристина сделала то, чего он никак не ожидал. Она не заплакала. Не закричала снова. Она с силой швырнула мокрую, грязную тряпку в ведро с водой. Раздался громкий, отвратительный шлепок, и веер серых брызг взлетел вверх, оседая мелкими каплями на стерильно чистом полу, на её ногах, на фасаде кухонного гарнитура. Она только что уничтожила результаты своего же труда, и этот жест был страшнее любого скандала. Он был символом абсолютной безнадёжности.
— ЧТО?!
Её крик был уже не просто громким. Он был физически ощутимым, как ударная волна. Он заставил Антона отшатнуться. И она пошла на него. Не быстро, но неотвратимо, как движется ледник, снося всё на своем пути. Она выходила из кухни, вытесняя его своим телом, своим гневом, в узкое пространство коридора.
— Если ты НЕ заберёшь у своей матери ключи от нашей квартиры, то ты и сам тут жить больше не будешь! Меня достало уже приходить и заставать её с её подружками у нас дома!
Она наступала, а он пятился. Шаг. Ещё шаг. Он упёрся спиной в стену напротив входной двери. Зажат. Он смотрел на её лицо, искажённое яростью, и впервые в жизни видел не свою жену, а чужую, опасную женщину.
— Кристина, ты чего? Успокойся. Что за ультиматумы? Это же просто ключи, для подстраховки. Мало ли что…
Он всё ещё пытался говорить с ней так, будто она была неразумным ребёнком, устроившим тантрум. Он использовал заученные, правильные слова, которые в данной ситуации звучали как издевательство.
— Подстраховки?! — она почти выплюнула это слово ему в лицо. Её голос сорвался, но тут же обрёл новую, ледяную сталь. — Это не подстраховка, Антон. Это поводок. Твой поводок, который она держит в руках. И она в любой момент может дёрнуть за него, чтобы напомнить тебе, чей ты на самом деле. А заодно напомнить мне, кто я в этом доме. Никто. Временная гостья на её территории.
Он попытался возразить, схватить её за руку, но она уклонилась от его прикосновения, как от удара.
— Хватит нести чушь про уважение! — отрезала она, предугадывая его следующий аргумент. — Уважение — это когда не входят в твой дом без спроса. Уважение — это когда не лапают твои вещи и не пьют из твоих чашек, оставляя на них следы своей помады! Уважение — это когда твой муж на твоей стороне, а не пытается заткнуть тебе рот дежурными фразами!
Она остановилась в шаге от него. Её грудь тяжело вздымалась. Крики закончились. Теперь она говорила тихо, отчётливо произнося каждое слово, и эта тишина была наполнена угрозой.
— Я больше не буду это терпеть. Слышишь? Не буду. Поэтому сейчас ты меня внимательно выслушаешь. У тебя срок до завтрашнего утра. Ключи. Должны. Быть. У меня. На столе. — Она ткнула пальцем в сторону кухни. — Или я вызываю мастера и меняю замки. А ты собираешь свои вещи и идёшь жить к маме. Под её «подстраховку». Выбирай.
Она не смотрела на него. Её взгляд был устремлён куда-то ему за плечо, словно его уже не было в этой квартире. Не дожидаясь ответа, она резко развернулась и, не издав больше ни звука, ушла в спальню. Щёлкнул замок.
Антон остался один в узком коридоре. С одной стороны была кухня — её отвоёванная, враждебная территория. С другой — запертая дверь в спальню. А он стоял посередине, прижатый к стене, и впервые в своей уютной, компромиссной жизни понял, что выбирать придётся по-настоящему. И любой выбор будет означать войну.
Ночь не принесла ни мира, ни решений. Она была лишь паузой, тягучим, наполненным враждебностью перемирием. Антон спал на диване в гостиной, свернувшись под пледом, как большой, обиженный ребёнок. Он не искал прощения и не обдумывал её слова. Он злился. Злился на неё за то, что она поставила его в это идиотское положение, злился на мать за то, что она дала повод, злился на весь мир за то, что его, Антона, такого правильного и неконфликтного, заставляют делать выбор.
Утром он проснулся с готовым решением. Гениальным, как ему казалось. Взрослым. Он не будет отбирать ключи, унижая мать. Он не будет ссориться с женой. Он всё уладит, как и подобает настоящему главе семьи — дипломатией.
Кристина уже была на кухне. Она сидела за столом, идеально чистым и пустым, и пила кофе. На ней был строгий деловой костюм, волосы собраны в тугой пучок. Она была похожа на генерала в своём штабе перед началом решающего сражения. Она не посмотрела на него, когда он вошёл, но он почувствовал, как напряглась её спина. Кухонный стол, свидетель вчерашнего позора, сегодня был пуст. Ключей на нём не было.
— Доброе утро, — начал он примирительно, ставя чайник. Он решил действовать мягко, с позиции силы и мудрости. — Я всё решил.
Она медленно повернула голову, и в её глазах не было ничего, кроме холодного, отстранённого ожидания.
— Я поговорил с мамой, — с гордостью сообщил он, будто докладывал об успешном завершении сложнейших переговоров. — Объяснил ей ситуацию. Она всё поняла. Обещала, что больше такого не повторится. Теперь она будет звонить заранее, прежде чем прийти. Всегда. Так что проблема исчерпана. Можем жить спокойно.
Он замолчал, ожидая похвалы. Или хотя бы облегчения на её лице. Он же всё уладил! Он провёл тяжёлый разговор ради неё, ради их семьи. Он ждал, что она оценит его дипломатический талант. Но Кристина смотрела на него так, словно он говорил на неизвестном ей языке. Она смотрела на него долго, не мигая, и лёгкая, презрительная усмешка тронула уголки её губ.
— Ты ничего не понял, — сказала она тихо, но каждое её слово било, как молоток по гвоздю. — Совсем ничего.
Антон нахмурился. Его миротворческий настрой начал давать трещину.
— Что я не понял? Я решил проблему! Она больше не будет приходить без предупреждения! Чего тебе ещё надо?
— Мне нужны были ключи, Антон. Не её звонок. Не её обещание. Мне нужно было доказательство того, что это — наш дом. А ты вместо этого просто договорился с ней о правилах её визитов сюда. Ты не решил проблему. Ты просто согласовал с мамой регламент моего унижения.
Не дожидаясь его ответа, она поставила чашку, достала из кармана жакета свой телефон и, глядя ему прямо в глаза, разблокировала экран. Её пальцы уверенно заскользили по стеклу, открывая поисковик. Она медленно, демонстративно начала вводить в строку поиска: «Замена замков круглосуточно».
В этот момент в Антоне что-то взорвалось. Маска благоразумного дипломата слетела, обнажив уязвлённое, разъярённое лицо мужчины, которого только что публично кастрировали. Он не закричал. Он сделал резкий выпад и выхватил телефон из её рук.
— Ты что творишь?! — прошипел он, сжимая аппарат так, что побелели костяшки пальцев.
Кристина даже не вздрогнула. Она медленно поднялась со стула, и теперь они стояли друг напротив друга, разделённые лишь столом.
— Я делаю то, что ты должен был сделать ещё вчера, — её голос был ровным и спокойным, и от этого спокойствия по его спине пробежал холодок.
— Ты хочешь разрушить всё из-за какой-то ерунды! Из-за своего упрямства! — его голос срывался на визг. — Ты просто ненавидишь мою мать! Хочешь унизить её, а меня выставить подкаблучником!
— Я не ненавижу твою мать. Мне на неё всё равно, — отрезала она. — Это ты не можешь без неё жить, а не я. И я никого не унижаю. Я защищаю то, что считаю своим. А ты сейчас стоишь посреди моей кухни, держишь в руках мой телефон и защищаешь право своей мамы входить в мой дом, когда ей вздумается. Вот и весь выбор, Антон. Ты его уже сделал. Теперь верни телефон.
Они застыли в этой мертвой точке на несколько секунд, которые растянулись в вечность. Он — с её телефоном в руке, как с захваченным вражеским знаменем. Она — с ледяным спокойствием на лице, которое бесило его больше, чем любой крик. Он смотрел в её глаза и не видел там ничего, кроме стали. Ни страха, ни мольбы, ни сомнения. Только окончательное, бесповоротное решение. И в этот момент Антон понял, что проиграл. Он мог сломать телефон, мог накричать на неё снова, но он не мог сломать её. Эта мысль, холодная и острая, пронзила его гнев, и на смену горячей ярости пришло нечто иное. Решение. Холодное, злое и жестокое.
Его лицо изменилось. Ушла гримаса гнева, мышцы расслабились. Он даже криво усмехнулся, глядя на неё уже не как на жену, а как на противника, которому готовишь финальный, смертельный удар.
— Хорошо. Ты хотела выбор? Ты его получишь.
Кристина молчала, наблюдая за ним. Она не знала, чего ожидать, но чувствовала, что сейчас произойдёт что-то непоправимое.
Антон не вернул ей телефон. Он развернул его экраном к себе, и его большой палец уверенно заскользил по списку контактов. Он нашёл нужный номер и нажал на вызов. А затем, глядя прямо в глаза Кристине, он нажал на иконку громкой связи.
В тишине кухни раздались длинные, пронзительные гудки. Кристина стояла неподвижно, как статуя. Она поняла, что он собирается сделать. Это было изощрённее и больнее, чем любой скандал. Это была публичная казнь их брака.
— Алло? Антоша? — раздался из динамика бодрый голос Галины Петровны.
Антон не отрывал взгляда от лица Кристины. Он видел, как она вздрогнула, услышав голос его матери в их доме, после всего. Он говорил с матерью, но каждое его слово было адресовано жене. Его тон был нарочито мягким, заботливым, полным сыновней любви.
— Мам, привет. Ты извини, что Кристина вас вчера так выгнала, у неё просто настроение было плохое. Не обращай внимания.
Он сделал паузу, давая этой фразе впитаться в воздух, отравить его. Он видел, как её лицо на мгновение исказилось, но она выдержала. Она продолжала смотреть на него, и в её взгляде теперь читалось нечто похожее на брезгливое любопытство патологоанатома.
— Я сейчас приеду к тебе, — продолжил он всё тем же ядовито-ласковым тоном. — Поставь чайник, хорошо? Я по дороге в нашу кондитерскую заеду, куплю тот торт, который ты любишь. С орешками. Посидим, поболтаем спокойно. Там нам никто не помешает.
Он не дожидался ответа матери. Он сбросил вызов, и на кухне снова воцарилась тишина, теперь уже оглушающая. Он аккуратно положил телефон Кристины на середину стола. Ровно. Симметрично. Затем, не говоря больше ни слова, он развернулся и пошёл в коридор.
Кристина слышала, как он снял с вешалки свою куртку. Как зашуршала ткань. Как звякнули в кармане его ключи от машины. Он не собирал вещи. Он не хлопал дверью. Он просто открыл её, вышел и тихо повернул ключ в замке с той стороны.
Щелчок замка прозвучал на пустой кухне как выстрел.
Кристина осталась одна. Она медленно опустила взгляд на свой телефон, лежащий на столе. Потом обвела взглядом свою идеальную, стерильно чистую кухню. Она отвоевала эту территорию. Она заставила его сделать выбор. Она добилась своего. Крепость была взята. Внутри неё теперь было тихо, чисто и абсолютно пусто…
Имей совесть, Вадим. Мой отец — инвалид второй группы. А твои, в этом году третий раз на Бали отдохнули