— А я к вам в прислуги не нанималась, Жанна Аркадьевна! У вас есть взрослая дочь, которая живёт с вами, вот пусть она и вылизывает вашу квартиру!

— Рома, это я. Ты можешь сейчас приехать? Мне срочно нужны банки.

Голос Жанны Аркадьевны в телефонной трубке был лишён вопросительной интонации. Он не предполагал отказа, не допускал возражений. Это был тот самый вкрадчивый, но в то же время стальной тон, который Роман научился ненавидеть с подросткового возраста. Он прикрыл глаза, потёр переносицу, пытаясь сохранить остатки вечернего спокойствия. Его плечи, только что расслабленные после долгого рабочего дня, снова напряглись, превращаясь в знакомый панцирь.

— Мам, привет. Уже поздно, я только с работы. Какие банки? Завтра завезём, — он старался говорить ровно, без раздражения, зная, что любая нотка протеста будет использована против него.

Алина, сидевшая с книгой в кресле напротив, невольно опустила взгляд. Она не слышала слов свекрови, но прекрасно знала этот тон по голосу мужа. Этот тон означал, что их вечер окончен. Что сейчас начнётся привычная тягучая манипуляция, изматывающая, как зубная боль.

— Какие-какие… Пустые, которые у вас на балконе стоят! Мне вот прямо сейчас приспичило огурцы закрывать, а Светочке что-то нездоровится, в магазин сходить не может, — пропела в трубку Жанна Аркадьевна. — Лежит пластом, бедняжка. А ты что, устал? Родной матери помочь уже сил нет? Я же не прошу мешки таскать.

Роман молчал. Он смотрел в одну точку на стене, и Алина видела, как на его лбу пролегла глубокая складка. Он был пойман. Отказать — значит выслушать получасовую лекцию о своей чёрствости и неблагодарности. Согласиться — значит сорваться сейчас, ехать через весь город из-за прихоти, которая, скорее всего, была просто проверкой его покорности. «Светочке нездоровится» — это был козырь, который Жанна Аркадьевна доставала из рукава каждый раз, когда нужно было чего-то добиться. Тридцатилетняя Светочка, здоровая, как бык, перманентно «нездоровилась», когда речь заходила о работе, помощи по дому или походе в магазин.

Алина видела, как муж открыл рот, чтобы что-то возразить, и поняла, что это бесполезно. Проще было самой потратить полчаса, чем слушать этот спектакль по телефону, а потом смотреть на выжатого, как лимон, мужа. Она решительно отложила книгу и встала.

— Я съезжу, — сказала она тихо, но так, чтобы он услышал.

Роман посмотрел на неё с благодарностью и виной одновременно. Он прикрыл трубку ладонью.

— Алин, не надо. Я сам…

— Сиди, — отрезала она. — Я быстрее.

Она подошла к нему, взяла из его рук телефон и поднесла к уху. Её голос был подчёркнуто вежливым, почти сладким.

— Жанна Аркадьевна, здравствуйте. Рома очень устал, я сейчас соберу банки и привезу вам в течение получаса.

В трубке на секунду воцарилось молчание. Свекровь явно не ожидала такого поворота. Её игра была рассчитана на сына.

— А-а, Алина… Ну что ж, привози, раз так, — процедила она наконец, не сумев скрыть разочарования.

На балконе стояла картонная коробка, наполненная пыльными трёхлитровыми баллонами. Пережиток прошлого, который они всё никак не могли выкинуть. Алина с отвращением взяла коробку. Стекло глухо звякнуло. Она несла этот ящик, как символ обязательств своего мужа, от которых он никак не мог избавиться. Тяжёлых, пустых и совершенно бесполезных.

Дом свекрови встретил её привычным, спертым запахом старой мебели и чего-то кислого из кухни. Тусклый свет единственной лампочки в подъезде делал обшарпанные стены ещё более унылыми. Алина позвонила в дверь. Прошло несколько секунд, прежде чем за дверью послышались шаркающие шаги. Дверь открыла Жанна Аркадьевна, и Алина, сделав шаг через порог, сразу поняла, что её втянули в заранее срежиссированную постановку.

Картина, представшая перед Алиной, была настолько предсказуемой, что не вызывала ничего, кроме глухого, застарелого раздражения. В гостиной, залитой синим светом от огромного телевизора, на котором шло какое-то крикливое ток-шоу, в глубоком кресле развалилась Света. «Лежащая пластом бедняжка» скроллила ленту в телефоне, экран которого бросал на её лицо мертвенно-бледные отсветы. Рядом на столике стояла наполовину выпитая чашка чая и тарелка с крошками от печенья. Больной она не выглядела. Она выглядела так, как выглядела всегда — скучающей и абсолютно праздной.

Жанна Аркадьевна, стоявшая в позе хозяйки медной горы, смерила коробку в руках Алины тяжёлым взглядом.

— Наконец-то. Ставь сюда, на пол, — она махнула рукой в сторону коридора. — Только не поцарапай ничего.

Алина молча и аккуратно поставила тяжёлую коробку на линолеум. Она уже собиралась развернуться и уйти, бросив на прощание дежурное «до свидания», но свекровь, очевидно, имела на этот вечер другие планы. Она не двинулась с места, преграждая Алине путь к выходу.

— Раз уж пришла, не стой столбом, — начала она тем самым приказным тоном, который использовала исключительно с теми, кого считала ниже себя по статусу. — Видишь, пыль везде, Светочка приболела, а у меня спину ломит. Протри-ка быстренько комод, а потом и полы в коридоре помой, наследила тут со своей коробкой.

Света в кресле оторвалась от телефона и, услышав это, не смогла сдержать ехидной ухмылки. Она чуть приподнялась, чтобы лучше видеть предстоящее унижение невестки. Это было их любимое развлечение: совместными усилиями загонять Ромину жену в угол, а потом жаловаться ему, какая она неучтивая и ленивая.

Алина медленно выпрямилась. Она посмотрела на слой пыли на тёмной полировке старого комода, потом на довольное лицо золовки, и наконец, остановила свой взгляд на свекрови. Внутри неё что-то щёлкнуло. Не со звоном разбитой чашки, а с глухим, окончательным звуком перерубленного каната, который слишком долго держал её на привязи вежливости. Она посмотрела Жанне Аркадьевне прямо в глаза, и её голос, когда она заговорила, был спокойным и отчётливым, лишённым всякой дрожи.

— А я к вам в прислуги не нанималась, Жанна Аркадьевна! У вас есть взрослая дочь, которая живёт с вами, вот пусть она и вылизывает вашу квартиру! А я жена вашего сына и у нас с ним свой дом и своя семья! Всё!

На несколько секунд в квартире стало неестественно тихо, даже голоса из телевизора, казалось, смолкли. Ухмылка на лице Светы застыла, а потом сползла, сменившись выражением изумлённого возмущения. Жанна Аркадьевна, от такой неслыханной дерзости, потеряла дар речи. Её лицо побагровело, а рот беззвучно открывался и закрывался, словно у выброшенной на берег рыбы. Когда же голос к ней вернулся, он сорвался на визг.

— Да ты… Ты что себе позволяешь, хамка?! В моём доме мне указывать?! Да я сейчас Роме позвоню, он с тобой немедленно разведётся! Вышвырнет тебя на улицу, как собаку шелудивую!

— Вы так думаете? — спокойно, почти с любопытством спросила Алина.

Она, не отводя взгляда от искажённого яростью лица свекрови, достала из кармана телефон. Нашла в списке контакт «Муж» и нажала на вызов. Жанна Аркадьевна замолчала, с недоумением глядя на неё. Алина включила громкую связь.

— Рома, привет, — сказала она в трубку ровным голосом. — Твоя мама требует, чтобы я помыла у них полы и окна, иначе ты со мной разведёшься. Подтверждаешь?

В трубке повисла короткая, но очень выразительная пауза. Потом раздался усталый, тяжёлый вздох Романа.

— Мама, дай трубку сестре.

Жанна Аркадьевна, всё ещё не веря в происходящее, растерянно протянула телефон окаменевшей Свете.

— Света, — услышали все трое холодный, как сталь, голос Ромы, — у тебя есть полчаса, чтобы привести квартиру в порядок. Если я сейчас приеду и увижу, что ты сидишь, а Алина работает, я выкину все твои шмотки на помойку. И жить будешь на свои. Я всё сказал.

В трубке раздались короткие гудки. Алина с вежливой улыбкой забрала свой телефон из ослабевшей руки Светы. Она кивнула ошеломлённой свекрови.

— Я, пожалуй, пойду. У вас, кажется, намечается генеральная уборка.

Дверь за Алиной закрылась с тихим, вежливым щелчком, который в наступившей тишине прозвучал оглушительнее выстрела. Несколько секунд Жанна Аркадьевна и Света просто стояли, глядя на эту дверь, словно она была порталом в другую реальность, куда им теперь вход был заказан. Синий свет от телевизора продолжал безразлично плясать по стенам, выхватывая из полумрака растерянные, искажённые злобой лица.

Первой очнулась Света. Она медленно опустилась обратно в кресло, но её расслабленная поза сменилась напряжённой. Телефон в её руке погас.

— Доигралась? — её голос был тихим и ядовитым, как шипение змеи. — Довольна? Я же тебе говорила, не трогай её, она не из тех, кто будет молчать.

Жанна Аркадьевна резко развернулась. Её лицо всё ещё было багровым. Шок сменялся слепой, всепоглощающей яростью, которой нужен был выход. И единственным доступным объектом для этой ярости была её собственная дочь.

— Ты молчи, нахлебница! — прорычала она, подходя к креслу. — Сидишь тут целыми днями, палец о палец не ударишь! Это всё из-за тебя! Если бы от тебя был хоть какой-то толк, если бы ты хоть раз убрала за собой тарелку, мне бы не пришлось просить эту… эту выскочку! Ты превратила мой дом в свинарник, а я должна за тобой убирать?!

— Я тебя не просила её звать и унижать! — взвилась Света, вскакивая с кресла. — Это твои игры, мама! Тебе нравится их сталкивать лбами, смотреть, как Ромка между вами разрывается! Только ты не рассчитала, что у него терпение лопнет! Теперь он на помойку выкинет МОИ вещи, а не твои!

Они стояли друг против друга, две женщины, которые годами составляли единый фронт против внешнего мира, и в первую очередь, против Алины. Но теперь, когда их общий враг нанёс сокрушительный удар и отступил, их союз треснул, обнажая накопившееся взаимное презрение.

Их перепалку прервал резкий, требовательный звонок в дверь. Он прозвучал так, будто кто-то давил на кнопку не пальцем, а всей ладонью. Они обе замерли и переглянулись. В глазах у обеих был один и тот же страх. Жанна Аркадьевна пошла открывать, на ходу пытаясь придать лицу страдальческое выражение.

На пороге стоял Роман. Он не был злым в привычном понимании этого слова. Он не кричал, его лицо не было искажено гримасой. Он был абсолютно спокойным, и это было страшнее любой ярости. Его глаза, холодные и тёмные, обвели взглядом коридор, задержались на пыльном комоде, скользнули по застывшей в гостиной сестре и остановились на матери. Он не поздоровался. Он вообще ничего не сказал.

Молча, он прошёл мимо них, целенаправленно двигаясь вглубь квартиры.

— Ромочка, сынок, ты всё не так понял! Эта твоя Алина… — начала было Жанна Аркадьевна ему в спину, но он даже не обернулся.

Он вошёл в комнату Светы — святая святых, обитель принцессы, живущей за его счёт. Не глядя по сторонам, он подошёл к шкафу, рывком распахнул дверцы и вытащил с полки несколько больших чёрных мусорных мешков, которые Света покупала, но никогда не использовала по назначению. С деловитой методичностью он начал сгребать с вешалок платья, кофты, дорогие джинсы и швырять их в мешок.

— Рома, ты что делаешь?! — взвизгнула Света, бросаясь к нему. Она вцепилась в его руку, пытаясь остановить. — Это же мои вещи! Ты с ума сошёл?!

Он посмотрел на неё так, будто она была не сестрой, а назойливым насекомым. Одним движением он стряхнул её руку и продолжил своё дело. Второй мешок наполнился обувными коробками с новыми туфлями, третий — сумками и косметикой с туалетного столика.

— Сынок, перестань! Что ты творишь?! Это же твоя сестра! У неё сердце больное! — запричитала Жанна Аркадьевна, всплескивая руками, но оставаясь в дверях.

Роман, набив третий мешок, завязал его и с глухим стуком бросил на пол. Он выпрямился и наконец посмотрел на них.

— Вы думали, это будет вечно? — его голос был тихим, но заполнял собой всю комнату. — Вы думали, что я так и буду оплачивать этот цирк? Твоё, Света, безделье, и твои, мама, манипуляции?

Он сделал шаг к сестре, и та невольно отступила.

— Так вот, Света. Либо ты завтра находишь работу — любую, мне всё равно, хоть полы мыть. И начинаешь помогать матери не на словах, а на деле. Либо вот эти мешки едут с тобой на съёмную квартиру. Которую ты будешь оплачивать сама. Денег от меня больше не будет. Ни копейки.

Затем он повернулся к матери.

— А ты, мама, привыкай. Твой источник финансирования и мальчик на побегушках закончился.

Он не стал дожидаться ответа. Он просто развернулся, прошёл через всю квартиру и вышел, тихо прикрыв за собой входную дверь. В комнате остались стоять две женщины посреди развороченного гардероба и трёх чёрных мешков, похожих на могильные холмы, под которыми была похоронена их прежняя, удобная жизнь.

Прошло три дня. Три дня оглушительной, непривычной тишины. Телефон Романа молчал. Никаких жалобных звонков от матери, никаких пассивных сообщений от сестры с просьбами «закинуть на карту». В квартире Алины и Романа воцарилось хрупкое, почти осязаемое спокойствие. Они ужинали, разговаривали о прошедшем дне, смотрели кино. Они жили своей жизнью, и эта простая нормальность казалась чем-то украденным, чем-то, что у них в любой момент могли отнять. Роман был напряжён, он ждал. Он знал свою мать слишком хорошо, чтобы поверить, что она так просто сдастся. Это было затишье перед последней, решающей атакой.

И она последовала. В субботу вечером, когда они только сели ужинать, в дверь настойчиво позвонили. Не короткий трезвон гостя, а долгий, непрерывный гудок, полный праведного негодования. Роман медленно положил вилку, посмотрел на Алину, и в его взгляде она прочла: «Началось».

Он пошёл открывать. На пороге, как два изваяния мести, стояли Жанна Аркадьевна и Света. Они были одеты в свои лучшие наряды, словно прибыли на трибунал, где они были и судьями, и обвинителями.

— Нам нужно поговорить. Серьёзно, — без предисловий заявила Жанна Аркадьевна, глядя не на сына, а куда-то ему за плечо, прямо на Алину, сидевшую за столом.

Роман молча отступил в сторону, пропуская их в квартиру. Он закрыл за ними дверь и остался стоять, прислонившись к ней спиной, отрезая им путь к отступлению, которого они, впрочем, и не искали. Алина не встала, лишь отложила приборы, ожидая неизбежного.

— Что ж, я вас слушаю, — спокойно сказал Роман.

Жанна Аркадьевна прошла в центр комнаты, Света встала рядом с ней, как верный адъютант.

— Мы пришли поставить точку, Роман, — начала свекровь, и её голос звенел от сдерживаемой ярости. — Мы терпели это слишком долго. С тех пор, как в твоей жизни появилась… она, — она брезгливо кивнула в сторону Алины, — наша семья начала рушиться. Она настроила тебя против родной матери, против сестры! Она влезла в твою голову, управляет тобой, как марионеткой! А ты, ослеплённый, не видишь, что эта приживалка просто пользуется твоими деньгами!

— Ты тратишь на неё всё, а твоя родная сестра вынуждена просить у тебя на самое необходимое! — поддакнула Света, сверкая глазами. — Она живёт в нашей квартире, носит вещи, которые мог бы купить ты мне!

Они говорили, перебивая друг друга, выплёскивая всё, что копилось в них годами. Их обвинения были абсурдны, но произносились с такой непоколебимой уверенностью, что на мгновение могли бы показаться правдой любому постороннему. Алина молчала, глядя на них без ненависти, скорее с чувством отстранённого интереса, как энтомолог разглядывает неприятных, но по-своему предсказуемых насекомых.

Роман слушал их молча, не меняясь в лице. Он дал им выговориться, дойти до самой высшей точки кипения. Наконец, Жанна Аркадьевна, выдохшись, сделала шаг вперёд и произнесла то, ради чего они пришли.

— Хватит. Мы ставим тебе условие. Или эта вертихвостка убирается из нашей семьи и из твоей жизни, или ты нам больше не сын. Выбирай, Роман. Или мы — твоя кровь, твоя семья. Или она.

В комнате повисло напряжение. Жанна Аркадьевна и Света смотрели на него с вызовом, уверенные в своей силе, в нерушимости кровных уз, в том, что он сейчас сломается.

Роман медленно отделился от двери. Он подошёл к матери, остановился так близко, что мог бы разглядеть каждую морщинку на её искажённом злобой лице. Он посмотрел ей прямо в глаза, и его голос был тихим, ровным и оттого невыносимо жестоким.

— Вы хотите, чтобы я выбрал? Хорошо. Я выбираю.

Он сделал паузу, давая им в полной мере насладиться моментом, который они считали своим триумфом.

— Я выбираю свою жену. Я выбираю свой дом. Я выбираю своё спокойствие. Я выбираю свою жизнь, в которой нет места для вашего болота. А знаете, почему? Потому что вы — не семья. Вы — потребители. Чёрная дыра, которая только забирает силы, деньги и время. Ты, мама, так и не поняла, что сын вырос. А ты, Света, так и не захотела вырасти сама. Сын, который был вашим кошельком и вашей жилеткой, умер три дня назад в вашем коридоре. А я — чужой вам человек. Муж Алины.

Он развернулся и пошёл к входной двери, открывая её настежь.

— Ваш ультиматум принят. Вы мне больше не мать. Ты мне больше не сестра. Не звоните. Не приходите. Я вас не знаю. Деньги закончились. Навсегда. Прощайте.

Он не стал смотреть на их лица, на которых шок сменялся ужасом осознания. Он просто стоял и держал дверь, пока они, спотыкаясь, словно слепые, не вышли на лестничную клетку. Потом он тихо, без хлопка, закрыл за ними дверь. Повернул замок. В квартире воцарилась тишина. Настоящая. Тишина свободы. Он подошёл к столу, сел напротив Алины и взял её руку в свою. Война была окончена…