— Каких денег, Ань? Ты о чём вообще? — голос мужа был напряжённым, но не испуганным, а раздражённым, как будто она опять придирается из-за ерунды.
Анна стояла у окна, в руке всё ещё держала телефон. В квартире стоял запах свежего ремонта — пыльный, с примесью извести и чего-то кислого. Вчера он казался запахом обновления, а сегодня в нём было что-то чужое, как в морге после вскрытия.
— Наших, Дима. На ремонт. Которые были в комоде, под бельём.
— Подожди, — он засмеялся коротко, фальшиво, как человек, которому смешно не от шутки, а от ужаса. — Ты думаешь, их кто-то взял?
— Не кто-то. Оля.
Анна произнесла это без эмоций. Как будто объявила прогноз погоды. И как будто знала, что этот момент всё равно должен был наступить.
С другой стороны провода наступила пауза, а потом он сказал с каким-то странным раздражением:
— Ты что, с ума сошла? Это же Оля. Она не могла.
Вот оно, подумала Анна. Это «она не могла» — ключ ко всему. Она уже знала, как пойдёт разговор.
— Она могла. И сделала. Я видела, как она рылась в спальне. Я ушла к курьеру на пару минут — расписаться за доставку. Вернулась — она сидит на кровати, говорит, что «ножки гудят». Я не сказала ничего тогда. А потом пошла проверить. Конверт исчез.
— Может, ты ошибаешься.
— Нет.
Слово прозвучало твёрдо, как удар молотка по металлу.
Анна подошла к комоду. Там, где раньше лежал конверт с деньгами, осталась лишь аккуратная вмятина на складке простыни. Даже эта вмятина теперь казалась издевательством — следом чужих пальцев.
— Её телефон недоступен, — добавила она, глядя в окно, где за домом тянуло серым дымом от соседней стройки. — И я уже проверила все карманы, все сумки. Всё.
Она ждала. Не ответа — реакции. Любой. Может быть, он сорвётся, закричит: «Я сейчас приеду!» или «Найду её, всё выясню!» Но вместо этого услышала тихое:
— Ну… может быть, ей просто очень нужно было.
Он сказал это мягко, виновато, будто оправдывался заранее. И в этот момент Анна почувствовала, что в груди у неё что-то щёлкнуло. Не громко, а как лампочка, которая перегорела.
Она не закричала. Не заплакала. Просто выдохнула.
— Значит, ей было нужно, — повторила она.
— Ну… наверное, да.
На этом всё. Они оба знали, что разговор окончен. Только у него это был конец темы, а у неё — конец брака.
Анна медленно опустила телефон на подоконник. Внутри было ощущение кристальной пустоты. Как будто выжгло всё — злость, жалость, даже боль. Остался только холод.
Она подошла к столу, открыла ноутбук. Включился экран — серый, как утренний туман. Несколько кликов.
Сайт объявлений.
Раздел: «Коллекции».
Подраздел: «Винил».
Фотографию она взяла прямо из семейного чата — ту, где Дима, сияющий, стоит перед полками с пластинками, расправив плечи, как перед иконой. Винилов было много: рок, джаз, редкие тиражи. Его гордость. Его утешение от скучной работы и бесконечных родственных драм.
Она набрала текст, коротко, деловито:
«Коллекция виниловых пластинок. Редкие издания. Срочная продажа в связи с долгами родственников. 500 000 рублей. Без торга».
Подумала секунду — и нажала «опубликовать». Потом сделала скриншот, прикрепила его к сообщению в мессенджере. Подпись добавила спокойно, без злости:
«Помогаю твоей сестре. Как могу».
Отправила.
Через двадцать минут в замке заскрежетал ключ.
Она даже не вздрогнула.
Дверь распахнулась, и он вошёл — покрасневший, с растрёпанными волосами, держащий телефон, как оружие.
— Это что такое? — спросил он, но голос его дрожал.
— Объявление. Ты же сказал — ей нужно. Я решила помочь.
Он шагнул ближе. Взгляд его метался от экрана к её лицу, потом к стеллажу с винилом.
— Ты не имеешь права! Это моё!
— А деньги были наши.
Она сказала это спокойно, не поднимая голоса.
— Это коллекция! Это не просто пластинки! Я их пятнадцать лет собирал! Это память!
— Моя память — это вот эти стены, Дима, — кивнула она на голую штукатурку. — Мы копили на ремонт, чтобы тут жить, а не хранить прошлое в картонных конвертах.
Он подошёл к столу, выхватил свой ноутбук, включил. Пальцы нервно застучали по клавиатуре.
— Я сейчас всё удалю!
— Не получится. Пароли я поменяла.
Он замер.
— Что значит — поменяла?!
— Значит, теперь вход через мой номер. Девичья фамилия твоей матери и кличка собаки — плохая защита, Дима.
Она стояла ровно, с чашкой в руках, и впервые за долгое время чувствовала себя абсолютно уверенной.
Он рванулся было к ней, но остановился. Взгляд его стал другим — не злым, а уставшим.
— За что ты так со мной, Ань?
— Это не с тобой, — ответила она тихо. — Это с тем человеком, который позволил своей сестре украсть у нас полмиллиона и сказал: «ну, ей надо».
Тишина. Только холодильник гудел на кухне, и где-то за стеной соседка тянула по радио старый шлягер Аллегровой — «уходи и дверь закрой».
Она почти улыбнулась.
Он вышел на балкон, позвонить — конечно, Оле.
Анна смотрела, как он ходит туда-сюда, как будто ищет сигнал, а на самом деле — оправдание. Она не слышала слов, но видела жесты: рука на лбу, нервный смех, потом снисходительное покачивание головы. «Да, да, я понимаю». Всё ясно.
Через десять минут он вернулся, как будто постарел лет на десять.
— Аня, всё не так, — сказал он мягко, почти по-доброму. — Оля не для себя взяла. Там история… у подруги проблемы, угрозы, какие-то… люди. Она поручителем была, понимаешь? Они могли ей… ну…
Анна посмотрела на него долго, с усталой жалостью.
— Ты в это поверил?
— Она же моя сестра!
— Именно.
Он не понял, что она имела в виду. И это было самое страшное.
Телефон зазвонил снова.
Незнакомый номер.
Анна взяла трубку:
— Да, здравствуйте. По объявлению? Да, актуально. Да, самовывоз. Через час.
Дима стоял в нескольких шагах, как человек, которому зачитывают приговор.
— Положи трубку, — тихо сказал он.
Она не положила.
Он шагнул ближе.
— Аня, хватит. Я умоляю. Я продам машину, возьму кредит, только не это.
— Поздно. Объявление уже опубликовано. Люди едут.
Она закончила разговор и повернулась к нему.
— У тебя час. Хочешь — позвони сестре, пусть привозит деньги. Хочешь — готовь коробки.
И вышла на кухню, ставить чайник.
Он стоял один в зале, среди коробок, стен и пыли. Его коллекция мерцала в полумраке — ряды винила, каждая пластинка знакома на ощупь. Он провёл пальцами по корешкам — «Miles Davis», «Deep Purple», «Армия любви»… Всё, что когда-то значило «свободу».
Теперь это было просто имущество.
Он прошёл в угол, где стоял мольберт.
Картина — пейзаж, почти законченный, её гордость. Лето, деревня, облака. Она писала его неделями, вставала в шесть утра, чтобы успеть поймать нужный свет.
Он взял банку растворителя.
Когда Анна обернулась, он уже стоял перед мольбертом. Банка в руке. Лицо — бледное, пустое.
Она не закричала. Только выдохнула:
— Не смей.
Он не ответил. Медленно наклонил банку.
Потекло.
Жёлтые поля стали серыми, небо растворилось, краска стекала по холсту мутной жижей. Запах растворителя резанул глаза.
Анна стояла молча.
Он вылил всё до последней капли, поставил банку на пол и посмотрел на неё.
Между ними больше не было ничего. Ни ремонта, ни будущего, ни любви.
Только запах растворителя и тишина.
Когда на следующий день пришла соседка Нина Ивановна, дверь ей открыл уже не тот Дмитрий. Щёки небритые, под глазами синяки, футболка мятая, взгляд — как у человека, который за ночь состарился.
— Ань, — позвала она через плечо, — у вас тут что, газ травит, а? Запах прямо на лестнице стоит.
— Не газ, — сухо ответила Анна, вытирая руки о кухонное полотенце. — Растворитель.
Нина Ивановна смерила обоих подозрительным взглядом, как будто они взорвали что-то незаконное.
— Господи, что вы там творите-то? Только ремонт начали — уже химией балуетесь. Я бы вам сказала: проветривайте! От этого мозги сохнут.
Дмитрий тихо хмыкнул. «Поздно уже», — пробормотал он себе под нос.
Анна молча прошла в зал, распахнула настежь окно. За ним тянуло октябрьским холодом, дождём, каким-то обидным запахом мокрого бетона.
— У нас тут… маленький конфликт случился, — сказала она, не оборачиваясь.
— Да я уж поняла, — прищурилась Нина Ивановна. — У вас вчера так грохотало, я думала, мебель таскаете. А потом тишина, аж мурашки. Я даже телевизор потише сделала — думала, вдруг убили кого.
Анна впервые за сутки чуть усмехнулась. Ей нравилось, как соседка говорит правду, не выбирая слов.
— Никого не убили, — сказала она. — Пока.
После того разговора Дима молчал. Он не ругался, не спорил, просто сидел и смотрел в стену. Иногда брал в руки телефон, пролистывал объявления, потом клал обратно.
Они жили в одной квартире, как чужие.
Она — на кухне, он — в спальне, где теперь висел пустой холст с остатками смытых красок.
Утром она обнаружила на балконе аккуратно собранные коробки — те самые, в которых он хранил винил. Пластинки были сложены обратно, ни одна не продана. Покупатель вчера не приехал — и, как ни странно, она почувствовала не облегчение, а раздражение. Хотелось, чтобы всё закончилось.
На третий день пришло письмо.
Распечатанное, обычное, в конверте, без обратного адреса.
Оно лежало в почтовом ящике, среди рекламы пластиковых окон.
На конверте было написано коряво: «Анне Сергеевне».
Анна открыла прямо на лестнице. Бумага дешёвая, в углу след от пальца в тональном креме.
Писала Оля.
«Аня, я всё понимаю. Я не хотела, чтобы так вышло. Я виновата.
Я думала, успею вернуть до того, как вы заметите.
Но там всё очень серьёзно, правда. Эти люди… Они следят за мной. Я не знаю, что делать.
Пожалуйста, не настраивай Диму против меня. Я не враг.
Как только смогу — верну всё.
Прости меня, если можешь.»
Подписи не было. Только дата — вчерашняя.
Анна постояла на лестнице, держа листок. Потом аккуратно сложила, сунула в карман куртки и пошла наверх.
На кухне Дима пил кофе, не глядя на неё.
— Твоя сестра писала, — сказала она, кладя письмо на стол.
Он подвинул к себе, пробежал глазами, и губы у него дрогнули.
— Видишь? Я же говорил. Всё не просто.
— Вижу, — ответила она. — Только странно: если за ней следят какие-то страшные люди, почему у неё время на письма есть? И на бумаге, а не в телефоне.
Он не ответил.
Днём к ним пришёл участковый.
Невысокий, в вязаной шапке, с видом человека, которого вызвали по ерунде.
— Так, что у нас тут… Заявление было? — спросил он, оглядывая квартиру, где запах растворителя всё ещё стоял, как напоминание.
— Да, — ответила Анна. — Кража.
Дима сидел на диване, не поднимая глаз.
— Кто подозреваемый?
— Ольга, сестра мужа.
— Ага. И сумма?
— Пятьсот тысяч.
Участковый присвистнул.
— Ого. И где она сейчас?
— Не знаем.
Он записывал в блокнот, кивал. Потом вдруг поднял глаза на Анну и спросил:
— А заявление вы точно хотите подавать? Всё-таки родня. Потом ведь не отмоетесь друг от друга.
Анна посмотрела прямо, не моргнув:
— Хочу.
После визита полицейского стало тихо.
Они ужинали молча, по разным концам стола. Анна ела медленно, кусок за куском, чувствуя, как всё внутри отяжелело.
Вечером зазвонил телефон. Номер был знакомый — Оля.
Она посмотрела на экран, потом на Диму.
— Бери, — сказал он тихо.
Она нажала «ответить».
— Говори.
Голос Оли был тонкий, дрожащий, с хрипотцой — будто она курила целый день.
— Ань, я всё верну, правда. Я не знала, как сказать. Они… они приходили ко мне. Эти люди. Я испугалась.
— Какие «они»? — спокойно спросила Анна. — Фамилии, имена, номера машин, адреса? Или это опять история из сериала?
— Ты не понимаешь! — всхлипнула Оля. — Я думала, ты хотя бы выслушаешь!
— Я уже выслушала, — перебила Анна. — Только теперь слушать будут другие. Из отдела полиции.
Повисла тишина.
Потом — резкий вдох.
— Ты… ты ведь не подала заявление? — спросила Оля, и в её голосе впервые прозвучал настоящий страх.
Анна молчала.
— Ань, пожалуйста. Я умоляю. Это может плохо кончиться, — Оля уже почти кричала. — Для всех!
— Да, — сказала Анна, — плохо кончится. Но не для всех. Для тех, кто ворует.
И нажала «отбой».
Ночью она проснулась от звука шагов.
Тихих, осторожных.
Дима стоял в коридоре, одетый, с рюкзаком.
— Куда собрался? — спросила она, не повышая голоса.
Он обернулся.
— К Оле.
— Не надо.
— Надо, — сказал он. — Я не могу её бросить.
— Она уже бросила всех. И тебя тоже.
Он смотрел долго, будто пытался увидеть в ней ту женщину, которую когда-то любил.
— Знаешь, Ань, — сказал наконец, — ты иногда страшнее любых преступников.
Она не ответила. Просто отошла к стене и жестом показала на дверь.
— Иди.
Он стоял секунду, потом взял рюкзак и вышел.
Щёлкнул замок, скрипнула дверь.
И снова — тишина.
Через пару часов она услышала, как снаружи что-то стукнуло.
Будто кто-то уронил железное ведро.
Она выглянула в окно — двор был пуст. Только под фонарём темнело что-то похожее на бумажный пакет.
Анна вышла в подъезд, спустилась вниз. Пакет лежал у двери, замотанный в изоленту.
Внутри — конверт с деньгами. Не полмиллиона, меньше. Двести.
И записка, короткая, грязным почерком:
«Пусть это пока. Остальное потом. Только не в полицию. Прошу.»
Она стояла, держа конверт в руках.
Снизу пахло кошками и железом.
И вдруг поняла: всё только начинается.
Утром пришёл участковый снова.
— Что, передумали заявление подавать? — спросил с порога, будто заранее знал ответ.
Анна посмотрела на него и тихо сказала:
— Нет. Не передумала. Просто добавилось обстоятельство.
Он кивнул.
— Понимаю. Тогда напишем дополнение.
Когда он ушёл, она села у окна, посмотрела на город, где люди торопились по своим делам, будто ничего не случилось.
Дима не вернулся.
Но она знала: вернётся. Не потому что любит. Потому что больше некуда.
И тогда всё начнётся по-настоящему.
Анна проснулась от стука в дверь. Было ещё темно, за окном мелькал редкий свет фонаря, а в квартире стояла густая, вязкая тишина.
Она посмотрела на часы — половина шестого утра.
Стук повторился, теперь громче.
Она не испугалась. Страх у неё выгорел. Остался только инстинкт осторожности.
— Кто там? — спросила она, не открывая.
— Это я, — сказал знакомый голос. Оля.
Анна стояла несколько секунд, потом медленно провернула замок.
На пороге стояла женщина — взъерошенная, бледная, в чужой куртке. Глаза воспалённые, губы потрескались. В руках — сумка, похожая на те, в которых носят продукты из дешёвого супермаркета.
— Ты чего приперлась? — тихо спросила Анна.
— Мне надо поговорить.
— Поздно.
— Нет, не поздно, — Оля шагнула внутрь, прошла мимо, как будто всё ещё чувствовала себя в своём доме. — Я всё верну, слышишь? Всё! Просто сейчас… они думают, что у меня есть деньги. Если узнают, что я их отдала, — мне конец.
Анна прикрыла дверь и встала, скрестив руки.
— Кому — «им»?
— Я же говорила, — быстро ответила Оля, — знакомые подруги. Ну, типа коллекционеров. Они дают в долг под процент, понимаешь? Я не знала, что всё так серьёзно.
Анна усмехнулась.
— Коллекционеры чего? Людей?
Оля опустила глаза.
— Не шути так. Это опасно.
— А ты думала, деньги растут на деревьях? Полмиллиона — не сдача из киоска.
Оля молчала, стоя посреди комнаты, где ещё пахло растворителем и невысохшей краской. Она выглядела как человек, который уже всё проиграл и теперь просто ждёт удара.
— Где Дима? — наконец спросила она.
— Не знаю, — ответила Анна. — Ушёл к тебе. Не вернулся.
Оля замерла.
— Он… у меня не был.
Эти слова прозвучали глухо, но в них было что-то настоящее. Без фальши.
Анна вдруг ощутила, как внутри сжалось что-то тяжёлое.
— Что значит — не был? Он ушёл ночью. С рюкзаком. Сказал — к тебе.
— Аня, я его не видела, — прошептала Оля. — Может, он…
— Не смей, — перебила Анна резко. — Не начинай.
Обе замолчали. Только за окном трещал первый трамвай, пробуждая спальный район.
Через час пришёл звонок.
Номер неизвестный.
— Анна Сергеевна? — голос мужской, хриплый, усталый. — Участковый Сиваков. Ваш муж, Дмитрий Николаевич, найден на парковке у рынка. Жив, но в больнице.
Анна сидела на краю стула, чувствуя, как ноги становятся ватными.
— Что случилось?
— Напали, похоже. Документы на месте, телефон тоже. Поцарапан, но жив. Приезжайте.
Больница была та же, куда они когда-то возили его отца — пахло карболкой и варёными сосисками из столовой.
Дима лежал на койке, лицо разбито, губа распухла, но глаза открыты.
— Нашёл, — сказал он, когда увидел её. — Нашёл тех, кто деньги взял.
Анна подошла ближе.
— Нашёл? Или они нашли тебя?
Он отвёл взгляд.
— Я просто хотел поговорить. Вернуть. Я думал, если объясню…
— И что? Объяснил?
Он молчал.
В палату заглянул врач, сказал коротко: «Пока оставим, потом на перевязку».
Анна стояла у кровати, глядя на мужа, и вдруг поняла, что не чувствует ни злости, ни жалости. Только усталость.
Он всё ещё был тем же человеком, который когда-то сказал: «Ну, ей, наверное, надо».
И теперь расплачивался за это буквальным синяком под глазом.
Оля не ушла. Сидела на кухне, обхватив кружку, из которой уже давно остыл чай.
Когда Анна вернулась, та подняла голову.
— Он жив?
— Жив.
— Слава богу.
— Оля, — сказала Анна, устало присев напротив, — скажи честно. Кому ты должна? Фамилии, телефоны, хоть что-то.
— Я не могу, — ответила та. — Если я скажу — будет хуже.
Анна усмехнулась:
— Хуже, чем сейчас?
— Да, — сказала Оля. — Может быть, и тебе тоже.
Вечером, когда начало темнеть, в дверь позвонили.
Не громко, но настойчиво.
Анна посмотрела на Олю — та побледнела.
— Это они? — тихо спросила Анна.
Оля не ответила.
Стук повторился.
Анна открыла ровно на цепочку.
За дверью стояли двое мужчин — один высокий, лысоватый, в чёрной куртке, второй помоложе, с сигаретой в зубах.
Лицо у обоих — как у людей, которых ничем не удивишь.
— Добрый вечер, — сказал лысый. — Нам бы с Ольгой поговорить.
Анна не убрала цепочку.
— А вы кто такие?
— Друзья. Старые. Передайте ей, что ждать больше не можем.
— Передам, — спокойно ответила она.
Они постояли пару секунд и ушли, даже не глядя на неё.
Анна закрыла дверь, повернулась к Оле.
— Так, значит, друзья. Хорошие, да?
Оля заплакала. Не показно, не громко — просто из неё вытекли все слёзы.
— Я не знала, Ань. Я правда не знала, что всё так обернётся.
Анна стояла, слушала этот хриплый, безысходный плач и думала о том, как всё в жизни просто и тупо. Один неверный шаг — и ты стоишь на кухне напротив человека, который украл у тебя полмиллиона, а теперь боится за жизнь.
Поздно ночью в дверь снова постучали — тихо, один раз.
Анна не стала открывать. Просто подошла к окну.
Во дворе стояла машина. Свет фар упал на подъезд, и она увидела, как к двери подходит Оля. Без куртки, в кофте, босая почти.
Анна поняла — она уходит. И что, может быть, это даже лучше.
Она не остановила её. Не позвала.
Машина уехала.
Анна ещё долго стояла у окна, пока не стало светать.
Через неделю участковый снова пришёл — вежливо, с тем же видом усталого человека, который видел слишком многое.
— Так, значит, нашли вашего мужа, — сказал он, записывая что-то в блокнот. — А сестра всё ещё в розыске.
Анна кивнула.
— Понимаю.
— Если объявится — сразу звоните, — сказал он и уже у двери добавил: — Вы, главное, не переживайте. Таких историй — море. Семейные, деньги, доверие… всё по кругу.
— Да я и не переживаю, — сказала она тихо. — Просто теперь знаю цену всему.
Он ушёл.
Дима вернулся домой через десять дней. Худой, тише, с опущенными плечами.
Он поставил на стол пластиковый пакет из аптеки, достал лекарства, аккуратно выложил.
— Она звонила, — сказал он. — Из автобуса. Сказала, что уезжает.
— Куда?
— Не знаю.
Анна кивнула.
Между ними не было ни ссор, ни прощений. Просто жизнь. Та, в которой нужно оплатить счёт, купить хлеб и поменять лампочку в прихожей.
Через месяц она снова начала писать картину.
На новом холсте, на том же мольберте.
Без вдохновения, без надежды — просто чтобы что-то делать.
Сначала кисть дрожала, потом пошло легче. Пейзаж выходил иной — без яркого неба, без летних цветов. Серый, почти осенний.
Но в этом сером была жизнь.
Упругая, тихая, неприкрашенная.
Когда Дима проходил мимо, он останавливался, смотрел, потом шёл дальше, ничего не говоря.
В феврале ей пришло письмо. Без обратного адреса.
Внутри — тысяча рублей. И короткая записка:
«Это первая часть. Остальное — когда смогу.
О.»
Анна долго держала листок в руках, потом сунула в ящик.
Вечером она заварила чай, поставила две кружки.
Одну — себе, другую — просто так.
За столом было тихо, тепло, и впервые за много месяцев — спокойно.
Она посмотрела на свой новый холст. Там было поле, низкое небо и дальняя, еле заметная тропинка, по которой уходила чья-то маленькая фигура.
Без лица. Без имени.
Анна улыбнулась.
Ярость дракона