— Пап, я тут подумала, — Марина ворвалась в квартиру, словно ураган.
Швырнула сумку на стул и, не снимая пальто, прошла в гостиную. Семен Степанович сидел в своем любимом кресле у окна.
— Мы с Артемом решили продать квартиру и купить что-нибудь поближе к центру, — начала она без предисловий, доставая телефон. — Тут уже нашли покупателей, готовы дать хорошую цену.
Семен Степанович медленно повернулся к дочери. В полумраке комнаты её лицо казалось чужим — резкие черты, поджатые губы, взгляд, скользящий по экрану смартфона.
— Так это ж моя квартира, Мариш, — произнес он тихо, словно боялся спугнуть какую-то важную мысль.
— Ну, фактически — твоя, а по документам — моя, — сухо ответила Марина, не отрываясь от телефона. — Помнишь, мы же оформляли дарственную два года назад? После маминых по хо рон.
Старик замер. Комната вдруг стала холодной, хотя батареи грели исправно. Он смотрел на дочь, пытаясь разглядеть в ней ту девочку с косичками, которую водил в первый класс.
— Мариночка, но я же здесь живу…
— Пап, не драматизируй. Мы что-нибудь придумаем, — она наконец подняла глаза, и в них не было ни тепла, ни сомнений. — Артем говорит, есть отличные пансионаты для пожилых. Там и уход, и питание, и общение. Тебе понравится.
***
Два года назад, когда у мер ла Валентина Ивановна, Семен Степанович остался один в трёхкомнатной квартире на Васильевском острове. Стены хранили память о сорока годах совместной жизни — царапина на косяке от детской коляски, след от картины, которую Валя купила на первую зарплату, выцветшие обои в спальне, которые они клеили вместе.
Марина тогда часто приезжала, помогала с документами, утешала. На по ми нках, когда гости разошлись, она села рядом и взяла его за руку:
— Пап, давай переоформим квартиру на меня. Так будет проще, если что. Не дай бог, с тобой что-то случится — мне не придется бегать по судам с наследством. Ты же знаешь, какая у нас бюрократия.
Семен Степанович согласился не раздумывая. Родная кровь, единственная дочь. Он верил ей так же безоговорочно, как верил Валентине все эти годы.
Теперь, стоя посреди гостиной, Марина рассказывала про Артема — успешного риелтора с большими планами. Они познакомились полгода назад, и вот уже собираются пожениться.
— Артем говорит, эта квартира — отличный стартовый капитал. Мы продадим её и купим хорошую квартиру в новостройке.
— Доченька, я ведь тут всю жизнь прожил. Тут мама твоя… тут всё наше, — голос старика дрогнул.
— Пап, ну что ты как маленький? — Марина раздраженно вздохнула. — Пора уже научиться жить для себя, а не цепляться за прошлое. Мама у мер ла, жизнь идет дальше. И потом, тебе же тяжело одному в такой большой квартире. В пансионате будет кому за тобой присмотреть.
— В пансионате? — Семен Степанович не верил своим ушам.
— Ну да, там очень хорошие условия. Артем специально узнавал — есть один под Петербургом, с медицинским обслуживанием, трехразовым питанием. И стоит недорого.
Старик опустился в кресло. Ноги вдруг стали ватными. Он смотрел на дочь и не узнавал её. Когда эта уверенная, жесткая женщина успела вырасти из его маленькой Мариночки?
— Я подумаю, — выдавил он из себя.
— Думай, но недолго. Покупатели не будут ждать вечно, — Марина взяла сумку. — Я побежала, Артем ждет. Завтра заеду, обсудим детали.
Дверь хлопнула. Семен Степанович остался в темнеющей комнате один.
***
Неделя пролетела как в тумане. Марина приезжала еще дважды, каждый раз с новыми аргументами и брошюрами пансионатов. Артем появился только раз — высокий, лощеный, с белозубой улыбкой и крепким рукопожатием.
— Семен Степанович, вы же понимаете, что это выгодно всем? Квартира растет в цене, но кто знает, что будет через год-два? А так — и вам спокойная старость обеспечена, и молодым на жизнь хватит.
Старик кивал, но внутри всё сжималось от тоски. Он не мог поверить, что дочь всерьез собирается выселить его из родного дома.
В пятницу утром раздался звонок в дверь. На пороге стояла Марина с двумя незнакомыми людьми — мужчиной в дорогом костюме и женщиной с планшетом.
— Пап, это потенциальные покупатели. Хотят посмотреть квартиру. Ты не против?
Не дожидаясь ответа, она провела гостей внутрь. Семен Степанович стоял в прихожей, прижавшись к стене, пока чужие люди ходили по комнатам, обсуждали планировку, прикидывали, где что поставят после ремонта.
— А старые окна поменяем на пластиковые, — говорил мужчина.
— И паркет этот уберем, положим ламинат, — добавляла женщина.
Каждое их слово било по сердцу. Эти окна ставил еще его отец. Этот паркет они с Валей циклевали сами, когда въехали молодыми.
Когда гости ушли, Марина осталась.
— Им понравилось. Готовы купить. Осталось только документы подготовить.
— Марина, я не хочу никуда уезжать, — Семен Степанович собрал все силы, чтобы сказать это твердо.
— Пап, хватит упрямиться! — вспылила дочь. — Квартира оформлена на меня, я имею право ей распоряжаться. И вообще, я тебе добра желаю! В твоем возрасте жить одному опасно. А если упадешь? А если забудешь газ выключить?
Вечером, когда Марина уехала, Семен Степанович достал старый фотоальбом. Вот они с Валей молодые, на фоне только что полученной квартиры. Вот Маринка делает первые шаги в этой самой гостиной. Вот её выпускной — она в белом платье стоит у того самого окна, которое хотят заменить на пластик.
Он вышел на балкон. Внизу шумел вечерний город — трамваи, которые он когда-то водил, спешащие люди, огни магазинов. Всё это было его жизнью. А теперь дочь хочет отправить его доживать в какой-то пансионат, как ненужную вещь на склад.
«Я ей игрушки покупал, от себя отрывал, чтобы в институт устроить. На свадьбу её первую последние деньги отдал. А она… место освободи, папа, ты тут лишний».
Слезы текли по щекам, но он не вытирал их. Впервые за два года после с мер ти жены он по-настоящему осознал своё одиночество.
***
Утром Семен Степанович проснулся с ясной головой и тяжелым сердцем. Решение пришло ночью, где-то между воспоминаниями и горькими мыслями о том, как дочь водила по квартире чужих людей, словно его уже здесь не было.
Старик медленно собрал вещи. В потертый рюкзак сложил смену белья, теплый свитер, который связала Валя, лекарства от давления. Из кухонного шкафчика достал старый алюминиевый термос — верный спутник трамвайных смен. Налил в него остывший чай.
На кухонном столе, рядом с солонкой, оставил записку. Вывел крупными буквами: «Не держу зла. Будьте счастливы. Папа».
Первую ночь провел на лавочке в сквере у Смоленского клад бища. Термос с чаем помог продержаться до утра. Спина затекла, ноги одеревенели от холода. Когда рассвело, побрел к вокзалу — там теплее.
На третий день голод загнал его в церковную столовую при храме. Там же узнал про ночлежку на Обводном канале.
— Дед, ты новенький? — окликнул его мужчина лет пятидесяти с обветренным лицом. — Первый раз?
— Первый, — кивнул Семен Степанович, стыдливо пряча глаза.
В ночлежке пахло хлоркой и немытыми телами. Ему выделили койку в углу, выдали казенное одеяло. Рядом храпел бомж в засаленной телогрейке.
— Семен Степанович? — женский голос вырвал его из полудремы на четвертое утро.
Перед ним стояла девушка лет тридцати в джинсах и вязаном свитере. Русые волосы собраны в хвост, на лице — веснушки.
— Я Катя, волонтер. Дежурный сказал, вы недавно поступили. Может, чаю?
За пластиковым столиком в комнате персонала она слушала его сбивчивый рассказ, не перебивая. Наливала чай из электрочайника, подвигала сахарницу.
— У меня есть знакомый юрист, Павел. Он специализируется на жилищных вопросах. Покажете ему документы?
— Какие документы? Всё у дочери осталось.
— А копия договора дарения?
Семен Степанович покачал головой. Катя задумалась, постукивая ручкой по столу.
— Ладно, попробуем через Росреестр запросить. Вы только паспортные данные продиктуйте.
***
Павел оказался худощавым мужчиной в очках, с папкой документов подмышкой. Встретились в кафе неподалеку от ночлежки — Катя настояла, чтобы Семен Степанович поел нормально.
— Так, — юрист разложил бумаги на столе, отодвинув тарелку с супом. — Вот копия договора дарения. Смотрите, пункт седьмой.
Семен Степанович надел очки, прищурился. Буквы прыгали, но он разобрал главное: «Даритель сохраняет право пожизненного проживания».
— Я… я не помню этого пункта.
— Это стандартная формулировка для таких договоров. Нотариус обязан был включить. Ваша дочь не имеет права продать квартиру без вашего письменного согласия.
Через два дня Катя с Павлом стояли у двери квартиры на Васильевском. Марина открыла не сразу — в глазок смотрела долго, потом щелкнула цепочка.
— Вы кто?
— Павел Сергеевич, юрист. Это моя коллега Екатерина. Мы по поводу квартиры.
— Артем! — крикнула Марина в глубину квартиры. — Тут какие-то люди!
Артем вышел в прихожую, небритый, в домашних штанах.
— В чем дело?
Павел протянул документы:
— Продажа данной квартиры без согласия Семена Степановича незаконна. Он имеет право пожизненного проживания согласно договору дарения.
— Это какая-то ошибка, — Артем схватил бумаги, пробежал глазами.
— Никакой ошибки. Если сделка состоится, мы обратимся в суд. И в прокуратуру — с заявлением о мошенничестве.
Марина побледнела, прислонилась к стене. Артем выругался, швырнул документы на пол.
— Ч е р т бы побрал этого старика!
Катя вернулась в ночлежку к вечеру. Семен Степанович сидел на своей койке, чинил старые часы — кто-то из постояльцев попросил.
— Семен Степанович, — она присела рядом. — У меня хорошие новости. Ваш дом — снова ваш.
Старик поднял голову. В глазах блеснули слезы.
— Как это?
— Можете возвращаться. Продажа не состоится.
Часы выпали из дрожащих рук. Семен Степанович закрыл лицо ладонями и заплакал — впервые за долгие годы. Это были слезы не радости, а какого-то странного облегчения пополам с болью.
— Не думал, — всхлипнул он, — не думал, что чужие люди окажутся роднее.
***
В квартире на Васильевском Марина сидела на полу посреди разбросанных документов. Артем только что хлопнул дверью, выкрикнув напоследок что-то про «чёртова старика» и «испорченную жизнь». Покупатели отказались ждать, грозились судом за сорванную сделку.
Когда щелкнул замок и в прихожей послышались знакомые шаги, она даже не подняла головы.
— Я думала, ты не вернёшься, — произнесла она глухо.
Семен Степанович прошел в комнату, осторожно переступая через бумаги. Сел в своё кресло у окна — оно так и стояло на прежнем месте.
— Возвращаться — это, наверное, всё, что я ещё умею.
Тишина заполнила комнату. За окном садилось солнце, окрашивая стены в мягкий золотистый свет — такой же, как сорок лет назад, когда они въезжали сюда с Валентиной.
Старик достал из кармана фотографию — ту самую, с которой не расставался все эти дни. На ней молодые родители держат на руках годовалую Мариночку. Все трое улыбаются.
— Пусть здесь лежит, — он положил снимок на журнальный столик. — Дом ведь не только твой — он наш. Всегда был нашим.
Марина подняла покрасневшие глаза, посмотрела на фотографию. И вдруг расплакалась — впервые за много месяцев, громко, по-детски, уткнувшись лицом в ладони.
***
Прошло четыре месяца. Февральское утро началось как обычно — Семен Степанович заварил крепкий чай, включил радио, достал из холодильника творог. На подоконнике зацвела герань — он выходил её после того, как вернулся.
В дверь постучали. На пороге стояла Марина с пакетом продуктов.
— Привет, пап. Принесла тебе лекарства от давления. И вот, сыр твой любимый увидела, купила.
Она прошла на кухню, начала раскладывать покупки. Движения были неловкими, словно она заново училась быть дочерью.
— Спасибо, Мариш.
Они пили чай молча. За окном падал снег, укрывая двор белым покрывалом. Семен Степанович рассказывал про соседа снизу, который завел щенка, про новый магазин на углу.
— Пап, — Марина вдруг прервала его рассказ. — Я, наверное, многое не понимала раньше… Про маму, про тебя, про этот дом.
Старик улыбнулся, не поднимая глаз от чашки:
— Главное, что сейчас понимаешь.
На стене в рамке висела та самая фотография — молодая семья на пороге новой жизни. Утренний свет падал на неё мягко, высвечивая счастливые лица. Квартира больше не выставлялась на продажу. Старые окна остались на месте, паркет продолжал поскрипывать под ногами.
Дом устоял.
— Ты где шари шьsя?! У меня родственники сидят голодные! — визжал муж в трубку