Вероника сидела за ноутбуком, когда в коридоре хлопнула дверь. Она даже не сразу поняла, что за звуком стоит — раздражение, усталость или просто привычка. В последнее время всё слилось в одно серое пятно. Григорий вернулся с работы, а вместе с ним — его мать. Опять.
За окном уже темнело, в комнате стоял запах кофе и чуть прогорклого ужина. Вероника машинально глотнула остывший напиток, чувствуя, как по телу пробегает холод.
— Ника, привет, — крикнул Григорий из прихожей, ставя пакеты на пол.
— Привет, — ответила она, не отрываясь от экрана.
Почти сразу раздался характерный вздох. Не громкий, не злой — просто демонстративный, с привкусом укоризны. Галина Ивановна стояла в дверях комнаты, как ревизор. Маленькая, сухая, но с таким взглядом, будто могла прожечь стену.
— Всё за своим компьютером, — произнесла она с ноткой укора. — Хоть бы мужа встретила нормально.
Вероника с усилием оторвала глаза от монитора.
— Здравствуйте, Галина Ивановна. У вас ключи есть, могли бы хоть позвонить, прежде чем приходить.
— Ой, ну что ты, — старушка махнула рукой. — Я же не чужая.
Вот это «не чужая» звучало уже как угроза. Вероника знала: сейчас начнётся. И точно — едва они перешли на кухню, Галина Ивановна завела старую песню.
— У вас тут, конечно, красиво, — начала она, садясь на стул. — Но воздух! Боже, какой тут воздух. Машины под окнами, гарь, шум… У меня от этого всего голова трещит.
— Мама, ну не начинай, — мягко попросил Григорий, доставая продукты. — Мы только пришли.
— А что? Я же говорю, как есть. В деревне такого нет. Там утром выйдешь — тишина, свежесть, птицы. А тут… — она махнула рукой. — Город этот всех до инфаркта доведёт.
Вероника не удержалась:
— А вы же сами сюда переехали, Галина Ивановна. К сыну.
— Да что мне оставалось? — пожала плечами свекровь. — После смерти отца Гриши одна в той дыре сидеть? Я ведь тоже человек, хочется пообщаться, помочь.
Вероника сжала губы. «Помочь» — звучало иронично. Помощь Галины Ивановны заключалась в контроле. Она переставляла вещи в шкафах, критиковала еду, раздавала советы, как нужно «по-женски» вести хозяйство.
— Мама просто скучает по деревне, — сказал Григорий, разливая чай. — Ей непросто привыкнуть.
— Да ладно, пусть скучает, — Вероника поставила чашку перед свекровью. — Только зачем каждый раз об этом говорить?
— Потому что, милая, я вижу, как вы здесь маятесь, — мягко, почти с жалостью произнесла Галина Ивановна. — Ты всё работаешь, работаешь… Гриша тоже устал. Ни семьи, ни покоя.
Григорий нахмурился, но не возразил. Вероника почувствовала, как внутри всё похолодело. Опять — тот же подтекст, та же вечная нота: «Ты не настоящая жена».
— У нас всё нормально, — отрезала она. — Я работаю, Гриша работает. Мы справляемся.
— Работаете, а живёте когда? — вздохнула свекровь. — Семья — это не только стены и еда. Это душа.
Вероника не ответила. Просто собрала тарелки и ушла с кухни, оставив их наедине. Она знала, что муж ничего не скажет. Он слишком привык быть между двух огней и всегда выбирал сторону тишины.
Через неделю Галина Ивановна снова пришла — без звонка, с пирожками (извините, «выпечкой») и кучей новостей.
— Вероника, ты слышала? В соседнем районе домик продаётся. Красота — участок, банька, всё как положено. Хозяева за копейки отдают.
Вероника даже не подняла головы от ноутбука.
— И что?
— А то, что там можно жить. Вам бы с Гришей туда. Свежий воздух, простор. Детей заводить самое время.
— Мама, хватит, — Григорий попытался перевести разговор. — Мы не собираемся никуда переезжать.
Но Галина Ивановна не унималась.
— А что? Там тишина. Ни пробок, ни соседей за стеной. Я бы с радостью к вам туда перебралась.
— Так переезжайте, — спокойно ответила Вероника. — Сами.
В комнате повисла тишина. Галина Ивановна моргнула, будто не ожидала прямоты.
— Ох, какая ты у нас резкая, — процедила она. — Я же добра тебе желаю.
Вероника ничего не сказала. Внутри всё кипело, но спорить — бесполезно.
Вечером, когда свекровь ушла, Григорий подошёл к жене.
— Ника, ты могла бы быть с мамой помягче.
— А она со мной? — Вероника подняла глаза. — Сколько можно терпеть эти намёки?
— Ну, она старый человек…
— Старость — не оправдание, — перебила она. — Она ведёт себя так, будто я ей мешаю жить.
Григорий сел рядом, потер виски.
— Просто она хочет, чтобы мы были ближе. Семья, знаешь ли.
— Семья — это не когда кто-то третий указывает, где нам жить и что делать.
Муж тяжело вздохнул. Он устал — это было видно. Устал лавировать между женой и матерью, но при этом не готов был занять чью-то сторону.
Через пару дней всё повторилось. Галина Ивановна снова пришла. Теперь уже с папкой бумаг.
— Вот, посмотрите, — сказала она, доставая распечатки. — Тут домики под Москвой. Небольшие, уютные. Можно один из них взять, если продать эту квартиру.
Вероника едва не уронила чашку.
— Простите, что сделать?
— Продать квартиру, — просто ответила свекровь. — Деньги ведь хорошие выйдут. Купим дом, и всем будет простор.
— Это квартира моей бабушки, — холодно сказала Вероника. — Я не собираюсь ничего продавать.
— Но ты же понимаешь, что жить на земле лучше? — вступил Григорий. — Свежий воздух, огород…
— Стоп, — перебила она. — Ты тоже так думаешь?
Он отвёл взгляд.
— Просто… мама права в чём-то. Мы бы начали всё заново.
— Ага, только за мой счёт, — горько усмехнулась Вероника.
Галина Ивановна сжала губы.
— Ты слишком привязана к вещам, милая. Настоящая женщина должна думать о семье, а не о квадратных метрах.
Эти слова прозвучали как плевок. Вероника поднялась из-за стола.
— Я думаю о семье. О своей. Но не о вашей.
— Что ты сказала? — вскинулась свекровь.
— Всё, что думает нормальный человек, которого хотят выставить из собственного дома.
Утро началось с тишины. Не той спокойной, уютной тишины, которая бывает в воскресенье, когда можно валяться в постели до полудня, а вязкой, тревожной — как перед бурей. Вероника проснулась раньше Григория, хотя заснула под утро. Голова гудела, мысли путались.
На кухне пахло вчерашним кофе. Вероника налила себе воду, глотнула и посмотрела на стол. Там, как язва, лежала папка с распечатками тех самых «деревенских домов». Она вспомнила, как муж вечером долго что-то переписывал в блокнот, прятал телефон, когда она подходила.
Внутри всё сжалось. Предчувствие беды уже не казалось паранойей.
Ближе к полудню Григорий вышел из спальни — небритый, в старой футболке. Сел напротив жены.
— Мы с мамой вчера говорили, — начал он неуверенно, перебирая пальцами край стола. — Она нашла вариант. Хороший. Всего в ста километрах отсюда. Дом кирпичный, отопление новое.
Вероника молчала, наблюдая, как муж не поднимает глаз.
— Гриша, — произнесла она тихо, но твёрдо. — Ты сейчас серьёзно?
— Да. — Он кивнул, будто боялся, что слова застрянут. — Я думаю, это шанс. Мы начнём с чистого листа. Там мама сможет отдохнуть, я найду работу, а ты сможешь удалённо вести свои проекты.
Вероника медленно выдохнула.
— То есть ты всё уже решил.
— Ника, не начинай. Это же не моё единоличное решение. Мы ведь семья.
— Какая семья? — перебила она. — Когда ты строишь планы с матерью за моей спиной?
Григорий скривился, словно от пощёчины.
— Зачем ты всё усложняешь? Мы просто обсуждали возможности.
— Возможности? — Вероника рассмеялась коротко, без радости. — Продать мою квартиру — это ты называешь возможностью?
— Нашу квартиру, — поправил он. — Мы же живём вместе, у нас общая жизнь.
Эти слова стали последней каплей. Вероника почувствовала, как в груди что-то щёлкнуло.
— Нет, Гриша. Это не «наша». Это квартира моей бабушки. И я никому её не отдам.
Он резко встал.
— Знаешь, с тобой невозможно разговаривать. Всегда одно и то же — твоё, твоё, твоё! А где мы в этой истории? Где я, где мама?
— Твоя мама живёт своей жизнью, — сказала Вероника, с трудом сдерживая крик. — Пусть и дальше живёт. Но не за мой счёт.
— Ты не понимаешь, — голос Григория сорвался. — Мама одна, ей тяжело! Она всю жизнь тянула, помогала мне, а теперь я должен оставить её одну?
— А я что, чужая? — Вероника прижала ладонь к груди. — Я тоже тяну, работаю, стараюсь! Или мои усилия не считаются, потому что у меня нет седых волос?
Он отвернулся, сунул руки в карманы.
— Ты эгоистка, Ника.
— Отлично, — кивнула она. — Пусть так. Зато я не предатель.
Через пару дней всё стало совсем ясно. Вероника вернулась домой пораньше — и застала Григория с матерью. Они сидели за столом, рядом — раскрытая папка, телефон, калькулятор.
— …если продадим, хватит и на дом, и на ремонт, — говорила Галина Ивановна, не замечая жены сына. — А мебель — часть можно вывезти, остальное оставить.
Вероника стояла в дверях, как чужая.
— А меня вы когда планировали поставить в известность?
Григорий вздрогнул.
— Ника, подожди, мы только прикидывали.
— Не ври, — холодно сказала она. — Вы всё давно решили.
Галина Ивановна подняла взгляд — твёрдый, как стекло.
— Мы просто заботимся о будущем, Вероника. Ты слишком упрямая. Иногда нужно думать не только о себе.
— Забота? — Вероника усмехнулась. — Вы заботитесь не обо мне, а о себе. Хотите комфорт за мой счёт.
— Девочка, не груби, — нахмурилась свекровь. — Старших нужно уважать.
— А себя — уважать не нужно?
Григорий вмешался:
— Хватит! Я устал от ваших перепалок! Мы все хотим лучшего, просто по-разному это видим.
— Разные взгляды — это одно, — ответила Вероника. — А тайные сделки — другое.
Она вышла из кухни, закрыла дверь в спальню и впервые за долгое время заплакала. Не от обиды — от бессилия. Всё рушилось. Муж, в котором она когда-то видела опору, теперь стал чужим.
Следующие дни были похожи на туман. Григорий стал задерживаться, свекровь то приходила, то звонила, оставляя длинные голосовые с упрёками. Вероника почти не спала, работала ночами.
Вечером в пятницу Григорий вернулся поздно. Усталый, раздражённый.
— Я подписал предварительный договор, — бросил он, не глядя. — Просто чтобы не потерять вариант.
— Что ты сделал? — Вероника не поверила своим ушам.
— Там нужно будет внести задаток через месяц. Я думал, что ты остынешь и поймёшь.
— Гриша, ты сошёл с ума, — тихо произнесла она. — Ты тратишь моё имущество, не спросив.
Он махнул рукой.
— Это общее имущество. Мы семья.
— Нет, — сказала Вероника медленно, почти шёпотом. — Уже нет.
Она собрала его вещи за ночь. Сложила аккуратно — рубашки, брюки, документы. Без истерик, без крика. На утро, когда он вышел на кухню, чемодан стоял у двери.
— Что это значит? — нахмурился он.
— То, что я не собираюсь жить с человеком, который считает меня помехой.
— Ника, не драматизируй. Мы можем всё уладить.
— Нет, Гриша, не можем. — Она посмотрела прямо в глаза. — Ты уже всё решил. Только без меня.
Он замолчал. Потом вдруг сжал кулаки.
— Ты пожалеешь. Женщина без семьи — никто.
— Может быть, — кивнула она. — Зато я — не вещь.
Григорий взял чемодан и вышел, не оборачиваясь.
Месяц спустя Вероника оформила развод. Подписала бумаги спокойно, без лишних слов. Суд прошёл быстро: квартира осталась за ней — юридически всё было чисто.
Когда она вернулась домой, в квартире стояла тишина. Не та гнетущая, как раньше, а лёгкая. На столе — чашка кофе, ноутбук, окно распахнуто настежь.
Она села к окну, посмотрела на город. Машины, крики, запах жареного из соседнего кафе — всё это снова стало её жизнью. Своей. Без чужих планов и материнских советов.
Телефон завибрировал. Сообщение от Григория:
«Мама спрашивает, не передумала ли ты. Дом всё ещё свободен.»
Вероника долго смотрела на экран. Потом спокойно удалила сообщение.
И впервые за долгое время улыбнулась.
Вечером, уже перед сном, она достала из ящика старую фотографию — бабушка, ещё молодая, на фоне этой же квартиры. На обороте — аккуратным почерком:
«Ника, помни: дом — это не стены. Это место, где ты можешь быть собой.»
Вероника провела пальцем по надписи.
— Я помню, бабушка, — тихо сказала она. — И никому его не отдам.
Она выключила свет. В темноте было спокойно. Без чужих голосов, без претензий. Только она и её дом.
— Ты разве не купила продукты на всех? А то мы ничего с собой не взяли,- сказали родственники, приехав в гости на несколько дней.