Последняя тарелка с рисовыми зернами соскользнула в пену, и Алиса на мгновение замерла, прислушиваясь к доносившемуся из гостиной бормотанию телевизора. День был долгим, и единственное, чего ей хотелось сейчас, — это чашки чая и тишины. Но тишины в их доме не бывало, когда в гостях была свекровь.
Галина Петровна приехала днем, как всегда, без предупреждения. И теперь они втроем сидели за ужином, пока Алиса накрывала на стол и убирала со стола. Она привыкла. Муж, Максим, в такие визиты становился другим — молчаливым, каким-то приглушенным, будто возвращался в роль послушного подростка.
Алиса вытерла руки и уже хотела выйти из кухни, как голос свекрови, ставший вдруг тихим и доверительным, заставил ее замереть у двери.
— Максим, а ты никогда не задумывался? — говорила Галина Петровна, и Алиса поняла, что телевизор был приглушен специально. — Я смотрю на вас и просто не могу молчать. Разве это справедливо?
Алиса невольно сделала шаг назад, вглубь кухни, за толщу дверного косяка. Сердце почему-то екнуло.
— О чем ты, мам? — голос Максима звучал устало.
— Да о жизни! О твоей жизни! — свекровь щелкнула языком, звук был отвратительно щелкающим даже из-за стены. — Вон, у твоей Алисы две квартиры. Две. Одна от бабушки, вторая, новая, в ипотеке. А у тебя что? Ни одной. Ты вкалываешь на двух работах, а прописан в ее жилье. Как будто ты не муж, а приживалка.
Алиса замерла, вцепившись пальцами в влажное кухонное полотенце. В голове пронеслись возражения. Бабушкина квартира — ее, единственное, что осталось от старой жизни. А ипотечная — их общая, они платят за нее вместе, каждый месяц откладывая с копейки на копейку. Как она смеет?
— Мам, не начинай, — промямлил Максим. Но в его голосе не было сопротивления. Была уступка.
— Я что, не права? — голос Галины Петровны зазвенел фальшивой обидой. — Я за тебя переживаю! Кто о тебе позаботится, как не родная мать? Все может случиться. Захочется тебе свою мастерскую, свое пространство, а где ты ее возьмешь? Спроси у нее долю, что ли. Оформите вторую квартиру на тебя. Это же по-семейному.
Алиса не выдержала. Она бросила полотенце на стол и громко, чтобы они услышали, передвинула стул. Разговор в гостиной мгновенно оборвался.
Она вышла в коридор, делая вид, что что-то ищет в вещевом шкафу. Руки слегка дрожали. Из гостиной на нее смотрели два человека: муж с виноватым, растерянным лицом и свекровь с каменным, спокойным выражением губ, но с горящими, торжествующими глазами.
— Алиса, иди к нам, чай остывает, — сладким голосом произнесла Галина Петровна.
— Сейчас, —ответила Алиса.
Она повернулась к ним спиной, чувствуя на себе два взгляда. Один — колючий, оценивающий. Другой — пустой, отстраненный. И в этот момент она поняла: только что подслушанные слова — это не просто обида. Это первая пуля, выпущенная в стены ее дома. И самое страшное было то, что стреляла не чужая женщина, а мать ее мужа. А он даже не попытался увернуться.
Ночь прошла тревожно. Алиса ворочалась, прислушиваясь к ровному дыханию Максима, и ей казалось, что между ними пролегла невидимая стена. Утром, за завтраком, он упорно избегал ее взгляда, уткнувшись в телефон. Воздух на кухне был густым и тягучим, как сироп.
Галина Петровна уехала поздно вечером, напоследок сладко поцеловав сына в щеку и бросив Алисе сухое «спасибо за ужин». И сейчас, в понедельничной тишине, невысказанные слова висели между супругами тяжелым грузом.
Алиса налила ему кофе, поставила чашку на стол. Звук показался ей оглушительно громким.
— Спасибо, — пробормотал он, не глядя.
— Макс, нам нужно поговорить, — не выдержала она. Голос дрогнул, выдавая напряжение.
Он медленно поднял на нее глаза. В них она увидела не привычную теплоту, а какую-то усталую отстраненность.
— О чем?
— О вчерашнем. Я слышала, о чем твоя мама говорила с тобой. Про квартиры.
Максим отодвинул чашку, вздохнул. Этот вздох прозвучал как приговор.
— Алис, не надо драматизировать. Мама просто беспокоится о нас.
— Беспокоится? — Алиса не поверила своим ушам. — Она открыто настраивает тебя против меня! Говорит, что ты у меня «приживалка»! Разве это нормально?
— Она просто выражается резко! — он повысил голос, и это прозвучало неожиданно грубо. — Но, знаешь, а в чем-то она и права. Давай посмотрим правде в глаза. Юридически, я в твоих квартирах вообще никто. Прописка — это ерунда.
Его слова обожгли сильнее, чем кипяток из чайника. Алиса опустилась на стул, чувствуя, как подкашиваются ноги.
— Как… никто? Максим, мы же семья! Мы семь лет вместе. Ипотеку мы платим пополам, я никогда не делила на «мое» и «твое»!
— А квартира твоей бабушки? — его взгляд стал жестким, колючим. — Там же мне тоже ничего не принадлежит. Мама говорит, что это неправильно. Что у семьи должен быть надежный тыл, общие активы.
Слово «активы», вылетевшее из его уст, резануло слух. Оно было не его, чужое, принесенное из вчерашнего разговора.
— Так это и есть общий тыл! Наш дом! — она почти кричала, сдерживая слезы. — Или ты считаешь, что я должна была потребовать с тебя долю в моем наследстве, когда мы поженились? Это что, брачный контракт?
— Не надо истерик, — он отрезал, вставая. — Я просто хочу говорить о справедливости. О безопасности нашей семьи. На случай, если что…
— Если что? — Алиса встала напротив него, глядя в его испуганные, но упрямые глаза. — Что именно должно случиться, Макс? Ты что, уже планируешь развод?
Он не ответил. Отвернулся и пошел в прихожую собираться на работу. Его молчание было страшнее любых слов. Оно означало, что ядовитое семя, посеянное его матерью, уже дало корень.
Алиса осталась стоять посреди кухни, глядя на его недопитую чашку кофе. И понимала, что только что в их доме, в их доверии, появилась первая, но уже такая глубокая трещина. И она с ужасом думала, куда она теперь поведет.
Прошла неделя. Неделя тяжелого, давящего молчания. Максим задерживался на работе, а придя домой, утыкался в ноутбук. Алиса чувствовала себя так, будто живет с тенью прежнего мужа. Их дом, еще недавно наполненный смехом и разговорами, теперь напоминал тихий фронт, где каждый шаг мог стать причиной нового взрыва.
В субботу утром раздался звонок в дверь. Максим, хмурый, пошел открывать. Алиса, стоя на кухне, услышала оживленный женский голос, который заставил ее похолодеть.
— Братик, а мы к тебе с сюрпризом!
В прихожей стояла сестра Максима, Ирина, а следом за ней, тяжело переступая, вошел дородный мужчина — дядя Сергей, брат Галины Петровны. Ирина сразу бросилась обнимать Максима, а ее глаза уже бегло оценивали прихожую, будто составляя опись.
Алису будто сковало. Визит родственников без предупреждения всегда был тактикой Галины Петровны. Но сейчас это ощущалось не как случайность, а как запланированная операция.
— Алиса, здравствуй! — Ирина прошмыгнула мимо нее на кухню, как будто это был ее дом. — Чайку бы попить, с дороги.
Дядя Сергей молча кивнул Алисе, его взгляд был тяжелым и изучающим. Он был юристом, и это знание всегда висело между ними незримой угрозой.
Когда они уселись за стол, атмосфера стала невыносимой. Ирина, не дожидаясь, пока Алиса предложит, взяла печенье из вазочки.
— Макс, а я тебе новость привезла, — начала она, сладко улыбаясь. — Я, кажется, нашла работу здесь, в городе! Так что, возможно, скоро буду соседкой. Мне бы только где первое время остановиться. Мама говорит, что у Алисы тут есть свободная комнатка в той, бабушкиной квартире. Она же сейчас сдана, но скоро договор аренды заканчивается, да?
Алиса остолбенела. Она ни с кем не обсуждала планы на бабушкину квартиру. Это было ее личное, последнее неприкосновенное пространство.
— Я еще не решила, что буду делать с той квартирой, — тихо, но четко сказала Алиса.
— А чего тут решать? — фыркнула Ирина. — Место пустует, родственнице помочь надо. Я ненадолго, пару месяцев, пока свои дела улажу.
Максим молча смотрел в свою чашку. Его молчание было красноречивее любых слов. Он не поддержал ее.
— Ирина, это не обсуждается, — сказала Алиса, чувствуя, как по телу разливается жар. — Там мои вещи, и я сама разберусь.
Тут в разговор вступил дядя Сергей. Его басистый голос прозвучал как удар гонга.
— Наследственная квартира — личная собственность, это да. Но вот с ипотечной нужно что-то решать. — Он отхлебнул чай и посмотрел на Максима. — Максим, ты вносишь платежи, твои деньги туда уходят. А в случае чего, ты останешься у разбитого корыта. Юридически ты там никто. Надо оформлять долю. Я тебе готов помочь, как родственник.
Воздух на кухне стал густым и ядовитым. Алиса смотрела на мужа, умоляя его глазами вступиться, защитить их общий дом от этого наглого вторжения.
Но Максим поднял на дядю виноватый взгляд.
— Я думаю, да, это нужно обсудить. Серьезно обсудить.
Ирина торжествующе улыбнулась. Дядя Сергей удовлетворенно крякнул.
Алиса отодвинула стул. Ее руки дрожали.
— Извините, — прошептала она и вышла из кухни.
Она зашла в спальню и закрыла дверь, прислонившись к ней спиной. Из-за стены доносился сдержанный смех Ирины и гулкий голос дяди Сергея, что-то объяснявшего Максиму. Она поняла, что это не просто визит. Это был совет врага, собравшийся на ее территории. И ее собственный муж сидел по другую сторону баррикады.
Она осталась одна. Одна против всех.
Тишина в спальне была оглушительной. Алиса, прислонившись к двери, слышала каждый звук с кухни: властный голос дяди Сергея, хихиканье Ирины и покорное молчание Максима. Каждое слово отзывалось в ней острым холодом. Она чувствовала себя в осаде в собственном доме.
Через полчаса гости ушли. Алиса слышала, как хлопнула входная дверь, и наступила звенящая тишина. Она вышла из спальны. Максим один стоял посреди гостиной, его плечи были ссутулены, а в руках он нервно перебирал свой телефон.
— Они ушли, — тихо сказала она.
Он вздрогнул и повернулся к ней. Его лицо было серым, уставшим.
— Алиса, давай не будем ссориться. Дядя Сергей просто высказал свое мнение. Он юрист, он разбирается в этих вещах.
— В каких вещах? — голос Алисы дрогнул. — В том, как оставить меня и нашего будущего ребенка без жилья?
Она не планировала говорить об этом сейчас. Новость о беременности была тем сюрпризом, который она хотела преподнести ему в счастливый момент. Но сейчас этот момент настал — момент отчаяния.
Максим замер, его глаза расширились.
— Какого ребенка?
— Я беременна, Макс. Восемь недель.
Она надеялась увидеть радость, облегчение, любовь. Но вместо этого его лицо исказилось гримасой ужаса и растерянности.
— Беременна? Сейчас? — он прошептал. — Но это же… это все усложняет.
— Для кого усложняет? — Алиса почувствовала, как земля уходит из-под ног. — Для твоей мамы? Для дяди Сергея? Ты сейчас думаешь о них, а не о нас?
— Ты ничего не понимаешь! — Они пытаются помочь нам защититься! Дядя Сергей предлагает оформить мою долю в ипотечной квартире на маму. Временно! Это просто юридическая страховка на случай, если мы… если мы не сойдемся характерами.
Слова повисли в воздухе, тяжелые и ядовитые. Алиса смотрела на него, не веря своим ушам. Ребенок под ее сердцем был для него «усложнением», а брак — ситуацией, где нужна «страховка».
— На маму? — она повторила, и каждая буква в этом слове была как лезвие. — Ты хочешь переписать нашу с тобой квартиру на твою мать? Ты слышишь себя, Максим? Это же безумие!
— Это безопасность! — упрямо стоял он на своем. — Чтобы в случае развода ты не выкинула меня на улицу вместе с ребенком!
В его глазах читался настоящий, животный страх. Но это был не страх потерять ее или ребенка. Это был страх, внушенный ему, — остаться без денег, без крыши над головой.
— Я бы никогда так не поступила, — прошептала она, чувствуя, как слезы подступают к горлу. — Но ты… ты готов это сделать со мной. Ты веришь им, а не мне.
Она развернулась и ушла обратно в спальню, на этот раз щелкнув замком. Ей нужно было быть одной. Она достала свой старый ноутбук, ее пальцы дрожали.
Она вбила в поиск: «Права супруга при оформлении доли в ипотечной квартире на третье лицо». Она читала статьи, форумы, консультации юристов. С каждым новым абзацем у нее холодело внутри. Если он переоформит свою долю на мать, та станет полноценной хозяйкой части их жилья. Они не смогут продать квартиру без ее согласия. В случае развода Алиса будет вынуждена либо выкупать долю у Галины Петровны по завышенной цене, либо продавать всю квартиру и делить выручку с ней. Ребенок действительно мог остаться без жилья.
Она сидела и смотрела на экран, на эти сухие, страшные строчки. И понимала, что ее семья, ее любовь, ее будущее материнство — все это для мужа и его родни стало просто юридической схемой. И в этой схеме она была противником, которого нужно обыграть.
Она закрыла ноутбук и прижала ладони к еще плоскому животу.
— Все будет хорошо, — прошептала она ему. — Я не дам им нас обидеть. Я обещаю.
Конечно, вот пятая часть рассказа, тщательно выверенная на соответствие предыдущим главам.
Неделю в доме царило хрупкое, обманчивое затишье. Максим, видимо, ошеломленный новостью о беременности, старался не поднимать болезненных тем. Он приходил вовремя, помогал по дому, но в его глазах была постоянная настороженность, будто он вел внутренний диалог с кем-то другим, не с ней. Алиса, в свою очередь, чувствовала себя как на пороховой бочке. Каждый звонок в дверь заставлял ее вздрагивать.
В пятницу вечером пороховая бочка взорвалась. В дверь снова позвонили. На пороге, как всегда без предупреждения, стояла Галина Петровна. В одной руке она держала тортик в коробке, а в другой — увесистый пакет с детскими вещами, купленными, судя по всему, на распродаже.
— Здравствуй, невестка, — сказала она, проходя в прихожую мимо Алисы, словно так и положено. — Привезла вам гостинцев. И кое-что для будущего внука. Надо же готовиться.
Максим вышел из гостиной, и Алиса увидела, как его лицо снова приняло то самое подобострастное выражение.
— Мама, заходи, — сказал он, забирая у нее пакет.
Галина Петровна прошла на кухню, разложила свои приношения и уселась за стол с видом полновластной хозяйки. Алиса стояла у порога, чувствуя, как по спине бегут мурашки.
— Ну что, Алиса, как самочувствие? — свекровь устремила на нее пронзительный взгляд. — Тебе сейчас надо беречься. И думать о будущем. Кстати, о будущем. Мы с тобой так и не обсудили бабушкину квартиру.
Алиса медленно подошла к столу.
— Галина Петровна, я не хочу это обсуждать.
— А надо, — отрезала свекровь, отламывая кусочек торта. — Ирина работу нашла, выходит. Ей где-то жить надо. Снимать — денег нет. А у тебя целая квартира пустует. Не по-семейны это. Не по-христиански.
— Квартира не пустует, — холодно сказала Алиса. — Там хранятся мои вещи, и я сама решаю, что с ней делать.
— Какие вещи? Старый хлам? — фыркнула Галина Петровна. — Ты сейчас здесь живешь, в хорошей квартире. А ту, старую, надо использовать с пользой для семьи. Пусть Ирина поживет. Она тебе за символическую плату отстегнет, если хочешь.
Максим молча наблюдал за этим, уставившись в стол. Его молчаливое согласие с матерью обжигало сильнее любых слов.
— Галина Петровна, — голос Алисы задрожал, но она взяла себя в руки. — Я сказала нет. Это мое решение. И прошу меня уважать.
Свекровь откинулась на спинку стула, ее лицо исказилось презрительной усмешкой.
— Уважать? А ты сама уважаешь нашу семью? Уважаешь моего сына? Две квартиры себе отгребла, а его, получается, на улице оставишь, если что? Я так и знала. Чужая кровь, она и есть чужая. Только о себе думаешь.
Больше Алиса не могла сдерживаться. Гнев, копившийся неделями, прорвался наружу. Она резко встала, и стул с грохотом отъехал назад.
— Хватит! — крикнула она, и ее голос прозвучал так громко, что даже Максим вздрогнул. — Хватит мне тут указывать и рассказывать, что мое, а что нет! Это мой дом! Мои квартиры! И мой ребенок! И вы, Галина Петровна, здесь никто, чтобы решать за меня! Вы приходите в мой дом и пытаетесь всем управлять, как будто мы ваши крепостные!
Глаза свекрови округлились от изумления и ярости. Она тоже поднялась.
— Как ты со мной разговариваешь, дрянь такая!
— Так, как вы этого заслуживаете! — парировала Алиса. — Вы настраиваете против меня моего же мужа, подстрекаете его отобрать у меня жилье, пока я ношу его ребенка! У вас вообще есть совесть?
— Максим! — взревела Галина Петровна, обращаясь к сыну. — Ты слышишь, что твоя жена творит? Ты позволишь ей так оскорблять твою мать?
Максим поднял на Алису растерянный, полный укора взгляд.
— Алиса, успокойся, прекрати этот цирк.
Этой фразы было достаточно. В его глазах она была истеричкой, устроившей «цирк».
— Цирк? — она засмеялась горько и истерично. — Цирк устраиваете вы со своей мамой! Я не позволю вам растоптать мою жизнь. Ни вам, ни ей. Убирайтесь отсюда. Сейчас же.
Она указала на дверь. В комнате повисла мертвая тишина. Галина Петровна, багровая от злости, схватила свою сумку.
— Иди, сынок. Видишь, кем она оказалась. Жилье для нее дороже семьи.
Она вышла, громко хлопнув дверью. Максим постоял несколько секунд, глядя на Алису с немым укором, а затем, не сказав ни слова, последовал за матерью.
Алиса осталась одна посреди кухни. Ее тело била крупная дрожь, но внутри вдруг стало тихо и пусто. Она впервые дала отпор. И впервые осталась в одиночестве. Но это одиночество было лучше, чем унизительное существование под каблуком у чужой, злой женщины и ее слабовольного сына.
Три дня Максим не возвращался домой. Алиса оставалась одна в гнетущей тишине, разговаривая лишь с ребенком под сердцем. Каждый скрип в подъезде, каждый шаг на лестнице заставлял ее вздрагивать, но дверь оставалась закрытой. Она понимала — он был у своей матери, и там, вдали от нее, его решимость окрепла.
На четвертый день, поздно вечером, ключ наконец повернулся в замке. Алиса сидела на кухне с чашкой остывшего чая. Она подняла глаза и увидела его на пороге. Он выглядел уставшим, осунувшимся, но в его позе читалась незнакомая твердость, словно он принял какое-то важное, непоколебимое решение.
— Ты дома, — тихо сказала она. Это была не упрек, просто констатация факта.
Он кивкнул, прошел на кухню и сел напротив, отводя взгляд. Воздух снова стал густым и невыносимым.
— Я ходил к юристу. Не к дяде Сереже, к другому, — начал он, глядя на стол. — Все проверено. Мама права. Я абсолютно ничего не защищен.
Алиса молчала, чувствуя, как у нее холодеют руки.
— Я так больше не могу, Алиса. Мы не можем так жить. Нужно наводить порядок в наших документах. Создавать надежный тыл для ребенка.
— Какой еще порядок? — едва слышно спросила она, уже зная ответ.
— Япотека. Нам нужно переоформить мою долю. Чтобы она была официально за мной закреплена.
Он произнес это чужим, выученным наизусть тоном.
— Мы и так вносим платежи пополам. Твоя доля и так есть, она подразумевается, — попыталась она возразить.
— Нет! — он резко ударил ладонью по столу, и чашка звонко подпрыгнула. — Нет, Алиса! На словах ничего не значит! Нужно, чтобы было на бумаге! Или ты оформишь на меня долю в ипотечной, или… или мы расстаемся.
Слово повисло в воздухе, тяжелое и окончательное. Алиса смотрела на него, не веря, что он это сказал.
— Ты ставишь мне ультиматум? — прошептала она. — Ты выбираешь между мной, своей женой, носящей твоего ребенка, и какими-то бумажками?
— Это не бумажки! Это наша безопасность! — его голос сорвался на крик. — И речь не только об ипотеке. Наследственная квартира… ее тоже нужно оформить правильно. Чтобы она была в семье.
Теперь все стало окончательно ясно. План его матери был гораздо грандиознее. Они хотели все.
— То есть, ты хочешь, чтобы я подарила тебе половину всего, что у меня есть? — голос Алисы стал тихим и опасным. — Иначе ты уходишь?
Он помолчал, глотая воздух, а затем произнес самое страшное.
— Если мы расстаемся, я буду добиваться права воспитывать ребенка. Полноценно. У меня стабильная работа, у меня есть мать, которая поможет. А у тебя что? Две квартиры? Суд всегда на стороне того родителя, кто может обеспечить лучшие условия. Подумай, Алиса.
Он использовал их будущего ребенка как разменную монету. Как козырь в этой грязной игре. В ее глазах потемнело. Она встала, держась за столешницу, чтобы не упасть.
— Вон, — выдавила она, указывая на дверь. Ее голос был хриплым от сдерживаемых слез и ярости. — Вон из моего дома. Сию же минуту.
Максим тоже поднялся. Его лицо исказилось гримасой, в которой было и облегчение, и страх, и злоба.
— Это не только твой дом! Я имею право здесь находиться!
— Нет, — она покачала головой, и в ее взгляде было что-то, заставившее его отступить на шаг. — Ты только что сам это доказал. Ты не муж и не отец. Ты марионетка, которую дергают за ниточки. И я не позволю тебе или твоей матери забрать у моего ребенка его будущее. Убирайся. Пока я не вызвала полицию.
Он постоял еще мгновение, что-то пытаясь прочитать в ее лице, но увидел лишь сталь. Тогда он развернулся и вышел. Дверь закрылась не с грохотом, а с тихим, но окончательным щелчком.
Алиса медленно опустилась на пол, прислонившись спиной к кухонному гарнитуру, и наконец разрешила себе заплакать. Она плакала от предательства, от страха, от одиночества. Но сквозь слезы она искала на своем телефоне номер. Номер хорошего, своего адвоката. Тот самый, что она нашла в интернете, когда изучала свои права.
Ее пальцы дрожали, но голос, когда ответили на том конце провода, прозвучал твердо.
— Алло? Мне нужна консультация. Меня зовут Алиса. Я столкнулась с попыткой незаконного отъема жилья… Да, со стороны мужа и его родственников. И я беременна.
Глухой звонок в трубке сменился спокойным женским голосом. Алиса, сжимая телефон влажной от слез ладонью, попыталась собраться с мыслями.
— Здравствуйте, меня зовут Алиса, — голос ее срывался. — Мне нужна помощь. Со мной происходит нечто ужасное.
Она стала, задыхаясь, излагать историю: муж, свекровь, требования переоформить квартиру, ультиматум, беременность. Юрист по имени Виктория слушала молча, лишь изредя задавая уточняющие вопросы. Когда Алиса закончила, на другом конце провода повисла короткая пауза.
— Алиса, ситуация серьезная, но не безнадежная, — сказала Виктория. — Ваши права грубо нарушаются. Но для начала процесса мне потребуются документы. Все документы на обе квартиры, ваше брачное свидетельство, все, что есть. Без этого мы не сможем двигаться дальше.
Алиса поблагодарила и положила трубку. Документы. Мысль о том, чтобы рыться в бумагах, вызывала тошноту. Она сидела на полу еще с полчаса, пока ее взгляд не упал на старую картонную коробку на антресолях. В ней хранились бумаги ее бабушки, которую она так недавно и не до конца перебрала после ее смерти.
Словно во сне, она подставила стул, сняла коробку. Пахло пылью и старыми книгами. Она механически начала перебирать бумаги: медицинские карты, старые письма, технические паспорта на давно несуществующую технику. И тут ее пальцы наткнулись на толстый конверт с надписью ее почерком: «Документы на квартиру. Важно».
Она расстегнула клапан. Свидетельство о праве на наследство, выписка из ЕГРН, договор дарения, составленный еще при жизни бабушки. И среди них — пожелтевшее, исписанное аккуратным почерком письмо. Конверт был адресован ее матери.
Что-то внутри подсказало Алисе вскрыть его. Сердце бешено колотилось.
«Дорогая моя дочь, — писала бабушка. — Если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет, а Алисе пришлось столкнуться с трудностями. Я всегда знала, что твой муж, ее отец, человек ненадежный. И я видела, как его семья пыталась отобрать у тебя все после развода. Чтобы защитить тебя и мою внучку, я оформила дарственную на квартиру сразу на Алису, когда та была еще подростком. Эта квартира — ее неприкосновенный щит. Никакие мужья, никакие свекрови не имеют на нее права. Это ее крепость. Пожалуйста, напомни ей об этом, если забудет. Берегите друг друга».
Алиса сидела, сжимая в руках хрустящий листок, и слезы текли по ее лицу ручьями. Бабушка, которую она всегда считала просто старой и строгой женщиной, еще тогда, много лет назад, попыталась уберечь ее. Она словно протягивала ей руку из прошлого.
И тогда Алиса поняла, к кому еще она может обратиться. К единственному человеку, которого все эти годы она отталкивала, обвиняя в черствости и равнодушии. К своей матери.
Они редко виделись, их общение состояло из редких звонков и сухих поздравлений с праздниками. Мать была женщиной жесткой, погруженной в работу бухгалтером, и после развода с отцом словно очерствела сердцем.
Алиса набрала номер. Тот ответил после второго гудка.
— Мама, — голос Алисы сломался. — Мама, прости меня. Мне очень плохо. Мне нужна помощь.
Она не ожидала, что произойдет дальше. Через сорок минут дверь ее квартиры открылась. На пороге стояла ее мать, Лидия Ивановна. В руках она держала не только сумку, но и большую папку с документами. Ее лицо, обычно непроницаемое, было искажено тревогой.
Она вошла, молча обняла дочь, что не делала много лет, и твердо сказала:
— Рассказывай все. С самого начала.
Алиса, рыдая, выложила всю историю. Лидия Ивановна слушала, не перебивая, ее лицо становилось все суровее.
— Доигрался, — тихо прошипела она, когда Алиса закончила. — И его мамаша доигралась. Я так и знала, что эта семья не принесет тебе добра. Я сама когда-то прошла через подобное с твоим отцом и его родней. Я тогда была мягкой, не боролась, и мы с тобой остались на улице. Я поклялась, что больше этого не допущу. Ни с собой, ни с тобой.
Она открыла свою папку.
— Я не просто так пришла. Когда ты сказала, что выходишь замуж, я начала потихоньку собирать все финансовые документы, связанные с тобой. Здесь выписки по твоим счетам, подтверждающие, что ты платила по ипотеке. Здесь копии моих переводов тебе на первые взносы. А сейчас я найму тебе самого лучшего адвоката. Не той девочке, что ты нашла в интернете, а настоящего волкодава. Мы с ними, милыми, поговорим на их языке. На языке денег и документов.
Алиса смотрела на мать с изумлением. Эта холодная, отстраненная женщина все эти годы молчаливо стояла на страже ее интересов.
— Мама, почему ты никогда мне этого не говорила? Почему мы были так далеки?
Лидия Ивановна опустила глаза.
— Я боялась, что моя гиперопека тебя отпугнет. Хотела, чтобы ты была сильной и самостоятельной. А получилось, что я чуть не потеряла тебя, позволив этим хищникам разорвать тебя на части. Прости меня.
Впервые за долгие недели Алиса почувствовала, как камень сваливается с души. Она была не одна. У нее за спиной встала ее мать — умная, решительная и безгранично любящая. И с этой поддержкой она была готова бороться за себя и своего ребенка до конца.
Через неделю они сидели в просторном кабинете адвоката, которого нашла Лидия Ивановна. Александр Петрович был немолод, спокоен, и его седые виски говорили об опыте больше, чем любые дипломы на стенах. Напротив, затянутые в нервном молчании, сидели Максим, его мать и дядя Сергей, чье юристское выражение лица не могло скрыть растерянности.
Александр Петрович положил ладони на стопку документов, лежавшую перед ним.
— Давайте без лишних эмоций, — начал он невозмутимо. — Мы здесь, чтобы обсудить юридические аспекты сложившейся ситуации и избежать дальнейших, более болезненных для всех сторон, процессов.
Галина Петровна тут же попыталась взять инициативу.
— Какие процессы? Мы здесь, чтобы защитить права моего сына! Его обманывают, хотят оставить без жилья!
Адвокат поднял руку, мягко, но неукоснительно требуя тишины.
— Галина Петровна, пожалуйста. Сначала факты. — Он открыл первую папку. — Квартира по улице Садовой, полученная Алисой в порядке наследования. Согласно дарственной, оформленной ее бабушкой, она является единоличной и бесспорной собственностью Алисы. Никакие претензии со стороны супруга, а тем более его родственников, законны и не имеют ни малейшей перспективы в суде.
Дядя Сергей попытался вставить слово.
— Но в браке…
— В браке данная собственность не является совместно нажитым имуществом, — парировал адвокат, даже не глянув на него. — Это основа основ. Идем дальше. Ипотечная квартира. Платежи вносятся с общего счета супругов, что подтверждается вот этими выписками. Доля Максима и так подразумевается. Однако, — он сделал паузу, глядя прямо на Максима, — любые попытки переоформить эту долю на третье лицо, в данном случае на вас, Галина Петровна, будут расценены судом как мошенническая схема с целью ущемления имущественных прав беременной супруги. И поверьте, суды в таких вопросах крайне категоричны.
Максим сидел, низко опустив голову. Он выглядел разбитым и постаревшим.
— Что же нам теперь делать? — тихо спросил он.
— Вам, молодой человек, — голос адвоката стал тверже, — нужно решить, хотите ли вы сохранить семью или продолжить следовать советам, которые приведут вас только в суд и лишат вас возможности спокойно видеться с вашим будущим ребенком. Потому что, — он перевел взгляд на Галину Петровну, — алименты и раздел имущества при таких обстоятельствах будут назначены не в вашу пользу. И мы добьемся определения порядка общения с ребенком, исключающего влияние… неблагоприятного окружения.
В комнате повисла мертвая тишина. Дядя Сергей беспомощно развел руками. Его кустарная юриспруденция треснула при первом же столкновении с профессионалом.
И тут Галина Петровна заплакала. Это были не искренние слезы, а тихие, демонстративные всхлипывания, рассчитанные на жалость.
— Да что ж вы делаете… Мы же семья… Мы хотели как лучше… Максим, сынок, скажи же им…
Но Максим медленно поднял на нее глаза. И впервые Алиса увидела в его взгляде не вину, а прозрение и усталое отвращение.
— Хватит, мама, — прошептал он. — Просто хватит. Ты слышала? Мне грозят судом из-за твоих советов. Из-за тебя я могу потерять ребенка, которого даже не видел.
Он встал и посмотрел на Алису. Его глаза были полы боли и стыда.
— Прости меня. Я был слепым и слабым. Я не имею права просить тебя о чем-то, но… дай мне возможность хотя бы быть отцом. Больше я ничего не требую.
Алиса смотрела на человека, которого когда-то любила. Он был сломлен. Но ее сердце, истерзанное предательством, не могло простить. Слишком много было сказано и сделано.
— Мы будем решать вопросы через адвокатов, Максим, — тихо, но четко сказала она. — Ты сможешь видеться с ребенком. Но наш брак и наше доверие… этого уже не вернуть.
Она встала, и ее мать тут же подошла к ней, положив руку ей на плечо. Они были вместе.
Галина Петровна, понимая, что игра проиграна, поднялась с рыданием, пытаясь сохранить остатки достоинства.
— Я же мать… Я желала только добра…
Алиса остановилась у двери и обернулась. В ее голосе не было злобы, только холодная, бесповоротная ясность.
— В ваших стенах из денег и злости невозможно растить человека. Мы с сыном останемся в моих. В тех, что построены на моей памяти и на моей любви. Прощайте.
Она вышла из кабинета, не оглядываясь. Ее ждала нелегкая дорога — растить ребенка одной, восстанавливать душевный покой, строить жизнь заново. Но позади оставались стены, которые больше не грозили обрушиться ей на голову. Она сохранила свой дом. И она обрела нечто гораздо более ценное — понимание, что не одна. И это давало ей силы идти дальше.
Муж опозорил меня и выставил за дверь без копейки, через год я купила его фирму