— Может, всё-таки кремовые? Белые слишком… больничные, — Игорь лениво ткнул вилкой в свой чизкейк, задумчиво глядя на образец приглашения, который лежал на столике между их чашками с кофе.
Солнечный свет, пробиваясь сквозь огромное окно кафе, играл на его волосах, превращая их в золотистый ореол. Инга смотрела на него, и её сердце наполнялось тихим, тёплым счастьем. Всё было идеально. Слишком идеально, до неправдоподобия. После двух лет серого, вымороченного вдовства, когда каждый день был лишь копией предыдущего, появление Игоря стало похоже на чудо. Он ворвался в её жизнь — уверенный, заботливый, с заразительной жаждой жизни. А главное — Тёмка, её двухлетний сын, который с опаской относился ко всем чужим мужчинам, к Игорю потянулся сразу. Он называл его «Иго» и смеялся, когда тот подбрасывал его к потолку. Эта их мужская дружба стала для Инги последним, решающим аргументом. Она сдалась. Она позволила себе снова поверить в семью.
— Пусть будут кремовые, — легко согласилась Инга. — Мне нравится. А шампанское возьмём то, что пили на Новый год. Помнишь?
— Конечно, помню, — он подмигнул ей, и в его глазах блеснули самодовольные искорки. Он был доволен собой, доволен ею, доволен этой картиной — красивый мужчина и его счастливая невеста планируют идеальную свадьбу в модном кафе. Он уже месяц жил у неё, в её квартире, и полностью освоился в роли хозяина. Он уже чувствовал себя главой их маленькой, зарождающейся семьи. Человеком, который принимает решения.
Он отпил кофе, поставил чашку с выверенной аккуратностью и посмотрел на Ингу серьёзным, деловым взглядом. Тон его тоже изменился — из расслабленно-романтичного он стал по-мужски конкретным.
— Инга, нам нужно ещё один важный момент обсудить. Организационный. Мы о нём как-то не говорили.
Она с готовностью кивнула, ожидая вопроса о списке гостей или свадебном путешествии. Она была готова обсуждать с ним что угодно, лишь бы видеть его рядом, чувствовать его уверенность, которая, казалось, защищала её от всего мира.
Игорь немного помолчал, подбирая слова, но не потому, что сомневался, а потому, что хотел сформулировать свою мысль максимально чётко и безапелляционно.
— Решай, милая моя, где будет жить твой сын, когда мы поженимся, потому что с нами он жить точно не будет! Я не собираюсь содержать чужого ребёнка!
Фраза прозвучала буднично. Так, словно он говорил о том, что нужно вывезти старый диван на дачу перед переездом. Простое бытовое решение.
В первое мгновение Инга не поняла. Мозг отказался сопоставлять этого мужчину, который ещё пять минут назад обсуждал цвет салфеток, с чудовищным смыслом произнесённых им слов. Вилка со звяканьем выпала из её пальцев и ударилась о блюдце. Она смотрела на него, на его красивое, уверенное лицо, и видела только движение губ.
— Что… что ты сказал? — переспросила она шёпотом.
Игорь слегка нахмурился, раздражённый её непонятливостью. Он считал вопрос закрытым. Он уже всё решил.
— Я сказал, что Артём не будет жить с нами, — повторил он уже более жёстко, без тени улыбки, намеренно используя полное имя, будто отчёркивая дистанцию. — Послушай, это логично. Мы начинаем новую жизнь, нашу собственную семью. Ребёнок будет только мешать. Он может пожить у твоих родителей, они ведь его любят. Будем навещать по выходным, брать куда-нибудь. Я не отказываюсь от него совсем. Но в нашем доме ему не место. Я не готов вешать на себя ярмо и воспитывать чужого сына. У нас будут свои дети.
Он говорил это с убеждённостью человека, излагающего прописные истины. Он искренне не понимал, что в этом может быть не так. Он предлагал разумный, с его точки зрения, компромисс. Он не видел ребёнка, который ждёт его дома. Он видел проблему, которую нужно устранить для собственного комфорта.
Инга молчала. Она больше не смотрела на него. Её взгляд был устремлён в одну точку где-то за его плечом. Весь мир, такой яркий и солнечный секунду назад, схлопнулся до звенящей пустоты у неё в голове. Она не чувствовала ни боли, ни обиды. Только оглушающий, ледяной холод. Она медленно подняла свою сумочку с соседнего стула, встала и, не сказав ни слова, развернулась и пошла к выходу.
— Эй! Инга, ты куда? — крикнул он ей вслед, ошеломлённый такой реакцией. — Мы не договорили! Инга!
Она даже не обернулась. Она просто шла к двери, и каждый её шаг был твёрдым и бесповоротным, будто она шагала по осколкам только что разбитой вдребезги жизни.
— Алло, здравствуйте. Мне нужна срочная замена замков во входной двери. Да, оба. Чем быстрее, тем лучше, — голос Инги в телефонной трубке был ровным и деловым, как у человека, заказывающего доставку воды в офис.
Она сидела на заднем сиденье такси, глядя на проносившиеся мимо огни вечернего города. Не было слёз. Не было даже злости в её привычном, горячем понимании. Было только ощущение идеально ровной, гладкой, холодной поверхности внутри, как у застывшего озера в мёртвый сезон. Мысли текли неторопливо и пугающе ясно. Она не прокручивала в голове его слова, не анализировала их. Она просто приняла их как данность, как диагноз, который не обсуждают, а на который реагируют. И её реакция была действием.
Квартира встретила её запахом его парфюма — терпкий, дорогой аромат, который она сама же ему и подарила. Этот запах, ещё вчера казавшийся символом уюта и мужского присутствия, теперь ощущался как запах гари на пепелище. Она не стала включать верхний свет, щёлкнула лишь выключателем торшера в углу, погрузив комнату в мягкий полумрак. Это помогало не видеть пространство как «их», а воспринимать его как операционную, где предстояла быстрая и точная работа.
Первым делом она взяла его спортивную сумку, небрежно брошенную в коридоре. Раскрыла её и начала методичный обход территории. Ванная. На полке у зеркала стояли два стаканчика. В одном её зубная щётка, в другом — его. Она взяла его щётку, его тюбик пасты, его бритвенный станок и бросила всё в сумку. Флакон с парфюмом полетел туда же. Она не смотрела на вещи, она просто идентифицировала их как чужеродные объекты и избавлялась от них.
Дальше — спальня. Самое сложное. Шкаф-купе, где её платья висели рядом с его рубашками. Она не срывала их с вешалок. Она снимала каждый аккуратно, вместе с плечиками, и складывала в большую картонную коробку, которую нашла на балконе. Футболки, джинсы, сложенные на полке, — туда же. Стопка его носков в ящике комода. Она выгребла их все одним движением, не морщась, не брезгуя, как выгребают мусор из ведра. Это была не уборка. Это было хирургическое вмешательство. Ампутация.
На прикроватной тумбочке с его стороны стояла маленькая рамка с их совместной фотографией — той самой, сделанной в день, когда они подавали заявление в ЗАГС. Он обнимал её, счастливый, уверенный. Она прижималась к нему, и в её глазах стояла такая надежда, что сейчас на это было почти физически больно смотреть. Инга взяла рамку, посмотрела на глянцевую поверхность с отражением своего нынешнего, каменного лица, и, не колеблясь, положила её в коробку с вещами. Лицом вниз.
Она работала быстро, без суеты. Из кухни в коробку отправилась его любимая кружка с дурацкой надписью «Босс всегда прав». Ноутбук со стола, зарядное устройство, пара книг, которые он читал. Всё, что несло на себе отпечаток его присутствия, методично перемещалось в коробки и сумку.
Проходя мимо детской, она на секунду замерла. Дверь была приоткрыта. В кроватке, обняв плюшевого медведя, спал Тёмка. Он тихонько сопел во сне, его грудь мерно вздымалась. Вот он. Её мир. Её вселенная. Не «помеха», не «чужой ребёнок», не «ярмо». Её сын. Эта короткая остановка не вызвала в ней жалости к себе или гнева. Наоборот, она придала ей сил. Холодная пустота внутри наполнилась твёрдой, как сталь, правотой.
Раздался звонок в дверь. Мастер приехал. Короткий, деловой разговор. «Вот эти замки». «Хорошо, займёт минут сорок».
Пока мужчина негромко возился с дверью, Инга вынесла сумку и две коробки на лестничную площадку. Поставила их аккуратно у стены, рядом с дверью. Не бросила, не швырнула. Именно поставила. В этом жесте не было злости, только окончательное, холодное отчуждение. Этот человек больше не имел к её дому никакого отношения. Его вещи — тоже.
Мастер закончил работу, отдал ей новый комплект ключей и, получив расчёт, ушёл. Инга закрыла дверь. Вставила в скважину новый, пахнущий заводской смазкой ключ и повернула его дважды. Глухие, тяжёлые щелчки прозвучали как выстрелы, объявляющие о конце войны, которая так и не началась. Она победила в ней досрочно.
Игорь подъехал к дому в прекрасном настроении. Раздражение от выходки Инги почти улеглось, сменившись снисходительной уверенностью. Ну, вспылила женщина, бывает. С кем не случается? Он представил, как откроет дверь своим ключом, увидит её, заплаканную и уже жалеющую о своей глупости, на диване. Он подойдёт, обнимет, скажет что-то вроде «моя ты глупенькая» и великодушно простит. Возможно, даже придётся провести воспитательную беседу о том, что нельзя вот так убегать, не дослушав мужчину. Он был готов к этому. Он был готов быть мудрым, сильным и всепрощающим.
Он насвистывал какой-то мотив, поднимаясь по лестнице на свой этаж. И замер.
У двери его квартиры — нет, её квартиры, как он всегда подчёркивал в разговорах с друзьями, — стояли вещи. Его большая чёрная спортивная сумка, которую он брал в спортзал. Рядом — две картонные коробки, заклеенные скотчем. Из одной торчал уголок его ноутбука. Он узнал их мгновенно.
Первой мыслью была полная нелепица. Переезд? Куда? Почему? Он подошёл ближе, его мозг лихорадочно пытался найти логическое объяснение. Может, она решила сделать перестановку? Выбросить хлам? Но это были его вещи. Все до единой. Аккуратно собранные и выставленные за порог, как мусор, который забыли вынести.
Насвистывание оборвалось. Лицо окаменело. Он дёрнул ручку двери. Заперто. С нехорошим холодком в животе он достал свой ключ. Тот самый, который она дала ему месяц назад со словами «чувствуй себя как дома». Он вставил его в скважину. Ключ вошёл лишь наполовину и упёрся во что-то внутри. Он нажал сильнее. Никакого эффекта. Он вытащил его и попробовал снова. Результат тот же.
И тут до него дошло. Не как мысль, а как удар под дых. Она сменила замки. Эта тихая, покладистая, обожавшая его Инга провернула всё это за те несколько часов, что его не было.
— Инга! — он не закричал, а рявкнул, ударив по двери кулаком. Дверь гулко отозвалась. — Открой! Что за шутки?
Из-за двери не доносилось ни звука.
— Инга, я сказал, открой дверь! Ты что, с ума сошла?
Он снова забарабанил по двери, уже не сдерживаясь. Стук разносился по всему подъезду. Он чувствовал, как за соседними дверями замерли, прислушиваясь. Это было унизительно.
— Уходи, Игорь.
Её голос. Спокойный, ровный, без малейшей дрожи. Он прозвучал так близко, будто она стояла прямо за дверью, прислонившись к ней. Этот контраст между его яростью и её ледяным спокойствием взбесил его окончательно.
— Что значит «уходи»? Ты в своём уме? Я здесь живу! Давай, открывай, поговорим как взрослые люди!
— Мы уже поговорили. В кафе. Ты всё сказал, я всё поняла.
— Да что ты там поняла?! Что ты поняла?! — Он почти срывался на визг. — Ты из-за одной фразы рушишь всё, что мы строили? Нашу семью, нашу свадьбу! Ты ненормальная!
— Семью, в которой нет места моему сыну, я строить не буду, — её голос был таким же бесцветным, констатирующим. — А это моя квартира. И ты здесь больше не живёшь. Забирай свои вещи и уходи.
Он отступил от двери на шаг, глядя на неё как на врага. Он не мог поверить, что это говорит она. Та, что смотрела на него влюблёнными глазами, ловила каждое его слово. Он был её богом, её спасителем. И вдруг этот бог оказался выставлен на лестничную клетку вместе со старыми джинсами.
— Ах вот как! Значит, это твоя квартира? Ты решила мне напомнить, кто тут хозяин? Я для тебя месяц был хорошим, пока носил на руках тебя и твоего… ребёнка, а теперь решил напомнить, да? Отлично! Только ты об этом ещё сильно пожалеешь, Инга! Слышишь? Очень сильно пожалеешь, когда останешься одна в своей квартире!
Он пнул носком ботинка одну из коробок. Она сдвинулась, издав сухой картонный звук.
За дверью молчали. Это молчание было хуже любого крика. Оно было абсолютным. Непробиваемым. Она не собиралась больше с ним разговаривать. Дверь, обитая тёмным дерматином, превратилась в глухую стену, отделившую его от прошлой, такой удобной и понятной жизни. А рядом стояли его вещи. Свидетельство его полного и сокрушительного поражения.
— Ладно, Инга, цирк окончен, — голос Игоря за дверью изменился. Из него исчезла яростная, брызжущая слюной злоба. Теперь он звучал иначе — вкрадчиво, с ядовитой, расчётливой ноткой, что было гораздо страшнее. Он сменил тактику. Поняв, что силой эту стену не пробить, он решил её отравить. — Давай начистоту. Ты сейчас строишь из себя обиженную королеву, но давай подумаем, что будет дальше? Ты правда думаешь, что поступила правильно?
Он сделал паузу, давая словам впитаться в тишину. Инга стояла в коридоре, прислонившись плечом к стене. Она не подходила к двери, но слышала каждое его слово. Она смотрела на выключенный экран телефона в своих руках, и её лицо было абсолютно непроницаемо.
— Ты сейчас одна, — продолжал он, его голос был похож на шёпот змея-искусителя. — Совсем одна. Мужа нет. А теперь и меня нет. И кому ты нужна? Посмотри на себя. Женщина с ребёнком. Ты думаешь, за тобой очередь из принцев выстроится? Я был твоим шансом. Единственным шансом на нормальную, полноценную семью. Я был готов стать отцом твоему сыну… ну, почти отцом. Я бы заботился о нём. Но ты сама всё испортила. Из-за своей бабской гордости.
Он снова замолчал, ожидая реакции. Крика, плача, мольбы — чего угодно, что показало бы ему, что он попал в цель. Но за дверью по-прежнему царила мёртвая тишина.
— Ты хоть о сыне подумала? — этот удар был самым выверенным. Самым жестоким. — Ты лишаешь его отца. Снова. Ты обрекаешь его расти в неполной семье, потому что твои амбиции важнее его счастья. Он тянулся ко мне. Он уже считал меня своим. А ты взяла и вырвала меня из его жизни. Ты ломаешь психику не себе, а ему. Это эгоизм, Инга. Чистый, дистиллированный эгоизм обиженной женщины. Ты останешься одна в своей драгоценной квартире, будешь смотреть на своего сына и каждый день видеть, чего ты его лишила. Ради чего? Чтобы доказать, что ты сильная и независимая? Да кому нужна твоя сила, если ты будешь выть по ночам в подушку от одиночества?
Его слова больше не были хаотичным набором оскорблений. Это была продуманная, методичная психологическая атака, нацеленная в самые уязвимые точки. Он рисовал перед ней картину её будущего — безрадостного, одинокого, полного сожалений. Он пытался заставить её почувствовать себя виноватой, ничтожной и бесконечно глупой.
— Открой дверь, Инга. Не будь дурой. Я прощу тебя. Мы просто забудем этот идиотский вечер. Я занесу вещи, и мы спокойно всё обсудим. Я готов пойти на уступки, — он уже почти поверил в собственное великодушие.
Тишина. Эта тишина выводила из себя. Она обесценивала все его усилия. Он понял, что проигрывает. И в последнем, отчаянном порыве злости, он решил сжечь все мосты, ударить так, чтобы оставить незаживающий шрам.
— А знаешь что? Да и пошла ты! Ты и твой выводок! Думала, я не понимаю, что это за сделка? Я получаю бесплатную квартиру, а взамен должен тащить на себе тебя и твой «прицеп»? Да я тебе одолжение делал! Одолжение!
И в этот момент, после самой грязной и унизительной фразы, он услышал звук. Щелчок замка.
Дверь медленно открылась.
На пороге стояла Инга. Она не была заплаканной или разъярённой. На её лице не было ни тени страдания. Она смотрела на него спокойно, почти с научным интересом. Её взгляд скользнул по его искажённому злобой лицу, по сжатым кулакам, по коробкам с вещами у его ног. Она смотрела на него так, как смотрят на что-то мелкое и совершенно незначительное.
Игорь на мгновение опешил от этого взгляда. Он ожидал чего угодно, но не этого ледяного, всепроникающего спокойствия. Он открыл рот, чтобы продолжить свою тираду, но не успел.
Инга посмотрела ему прямо в глаза и произнесла всего одну фразу. Голос её был тихим, но в оглушённом злобой сознании Игоря он прозвучал как раскат грома.
— Ты прав, Игорь. Мой сын не будет жить с чужим человком.
После этого она, не меняя выражения лица, плавно закрыла дверь. Второй щелчок замка прозвучал как точка, поставленная в конце предложения. Окончательная и бесповоротная.
Игорь остался стоять на лестничной клетке один. Слова Инги дошли до него не сразу. А когда дошли, он застыл, как будто его ударили. Она не оскорбила его. Она не унизила его. Она сделала нечто худшее. Она просто взяла и перевернула всю его картину мира, где он был взрослым, сильным мужчиной, а все вокруг — иждивенцы и проблемы. Одним предложением она назвала ребёнком его самого. Незрелым. Эгоистичным. Чужим. И поставила его на один уровень с проблемой, от которой он так хотел избавиться. Он стоял посреди своих коробок, обезоруженный, уничтоженный, и понимал, что этот раунд он проиграл не просто с разгромным счётом. Он проиграл его ещё до начала…
– Мать поставила условие. Или наш брак, или наследство. Я должен выбрать что-то одно! – признался муж