— Мариночка, родная, я тут обдумала одну идею…
Голос в трубке звучал сладко, приторно, и от этого в животе у Марины похолодело. Она только-только переступила порог квартиры, в кармане пальто зазвенел телефон, и даже не глядя на экран, она поняла, кто звонит. Галина Петровна. Её свекровь. И этот медовый, сиропный тон всегда, без исключений, предвещал бурю.
— Добрый вечер, Галина Петровна, — Марина постаралась, чтобы в её голосе не дрогнула ни одна нота, скинула туфли и осталась стоять в прихожей, не в силах сделать шаг вглубь своего же дома.
— И тебе доброго, солнышко. Так вот, я обдумала. Вы с Денисом совсем замотались, оба на работе пропадаете, дом заброшен. Решение созрело само собой — я переезжаю к вам. Помогу. Месяц, другой… Сколько потребуется.
Слова, как удары тупым ножом, вонзились в сознание. «Переезжаю. Помогу. Месяц, другой». Марина почувствовала, как пол уходит из-под ног. Она уперлась ладонью в шершавую поверхность прихожего шкафа.
— Галина Петровна, это… очень внезапно. Нам с Денисом нужно посоветоваться, обсудить…
— Мы уже всё обсудили с сыночком, — голос в трубке мгновенно утратил сладость, стал сухим и деловым. — Он полностью согласен. Завтра к двухчасовому буду. Не беспокойся насчёт ужина, приготовлю всё сама.
Щелчок. Гудки. Марина медленно опустила руку с телефоном, ощущая, как тяжесть устройства передаётся всей руке, плечу, затекает шея. В проёме двери в гостиную стоял Денис. В его руках был пульт от телевизора, на лице — виноватая, растерянная ухмылка, которую он, видимо, считал примиряющей.
— Ты… ты знал? — выдавила Марина. Её собственный голос прозвучал чужим, осипшим.
— Она позвонила сегодня с утра, — Денис переминался с ноги на ногу, пряча глаза. — Говорит, соскучилась, хочет помочь. Ну, я не мог… Ты же понимаешь, она одна, ей тяжело. Всего на месяцок. Пролетит незаметно.
— Ты мог хотя бы посоветоваться со мной! Хотя бы позвонить и предупредить! Это ведь наш общий дом, Денис! — она сделала шаг вперёд, и её пальто соскользнуло с плеча на пол. Она даже не наклонилась, чтобы поднять.
— Ну, что ты раздуваешь из мухи слона? — он попытался приобнять её, но она отшатнулась. — Помощь нам не помешает. Готовить будет, убираться… Тебе же легче станет.
Он замолк, поймав её взгляд. В её глазах не было ни злости, ни истерики. Там была усталая, ледяная ясность. Ясность человека, который всё понял. Решение принято. Матерью. Для сына. А она, жена, — просто статист, которого ставят перед фактом.
На следующий день Галина Петровна появилась на пороге ровно в два, как и обещала. Марина была на работе, и всё «освоение территории» прошло без её участия. Когда она вечером вернулась, первое, что ударило в нос, — это едкий, навязчивый запах химической лаванды. Свекровь ненавидела городские запахи и везде таскала за собой баллончик с освежителем, щедро поливая им всё вокруг.
Второе — её домашние тапочки. Мягкие, стоптанные, удобные. Их не было на привычном месте у двери. Вместо них на полу аккуратненько стояли новые, жёсткие, с неприятно ворсистой подошвой, из той самой «гостевой» пары, что годами пылилась на антресолях.
— О, работая наша пришла! — из кухни выплыла Галина Петровна, вытирая руки о фартук с надписью «Лучшей маме». — Я тут немного освоилась. Навела красоту.
Марина прошла в гостиную и замерла. Её плед, тот самый, толстый, шерстяной, в котором она любила коротать вечера с книгой, бесследно исчез. Спинка дивана была застелена вычурной вязаной салфеткой, привезённой свекровью. Фоторамки с их с Денисом совместными снимками — с отпуска на море, с дружеских вечеринок, просто смешные селфи — были сдвинуты на дальний торец книжной полки. В центре же, на самом почётном месте, красовался огромный портрет Дениса-подростка, снятый в обнимку с матерью.
— Куда лучше, уютнее, да? — Галина Петровна стояла сзади, и Марина чувствовала её самодовольное, тяжёлое дыхание у себя над ухом.
Марина промолчала. Она видела, как Денис, сидящий с ноутбуком в кресле, намеренно уткнулся в экран, делая вид, что ничего не происходит. Он не видел проблемы. Мама приехала. Мама прибралась. Всё замечательно.
Неделя пролетела в атмосфере тлеющей, невысказанной войны. Галина Петровна вставала в шесть утра и к моменту, когда Марина выходила завтракать, на кухне уже царил её новый, железный порядок. Крупы, которые Марина хранила в прозрачных контейнерах, были пересыпаны в банки с закручивающимися крышками. Специи, её любимые паприка и чили, исчезли в недрах шкафа, уступив место пакетикам с надписью «Приправа для супа».
— Зачем тебе эти острые штуки? — брезгливо морщилась свекровь. — Денис с детства желудком слабоват. Ему нужна нормальная, простая еда.
Марина с утра ставила кофе в турке. Свекровь, проходя мимо, демонстративно выключала газ.
— Кофе — это яд для сосудов. Денис, я тебе заварила травяной сбор, очень полезный для печени.
Денис молча пил этот горький травяной отвар. Он вообще в эти дни стал тише воды, ниже травы. Работал, смотрел телевизор, старался не встречаться с женой глазами. Стратегия страуса. Спрятать голову в песок, и авось само рассосётся. Мама счастлива, жена молчит. Идеальный баланс.
К концу второй недели Галина Петровна, окрылённая безнаказанностью, перешла в решительное наступление. Марина, вернувшись домой, не нашла свой ноутбук на привычном месте в углу дивана, где она обычно дописывала отчёты.
— А, этот твой компьютер? — свекровь развела руками, изображая лёгкое недоумение. — Я его в прихожую, на тумбочку, поставила. Работать надо на работе, а дома — отдыхать. Семье время уделять. Я Денису твой стол освободила, ему там свет лучше падает.
Денис сидел за её письменным столом, уставившись в монитор своего игрового компьютера. Он даже не обернулся.
— Да, мама права, — пробурчал он в экран. — Мне тут и правда удобнее.
Марина стояла посреди гостиной, и чувствовала, как по телу разливается жар. Сначала мелкий, как озноб, а потом — густой, ядовитый, подступающий к горлу. Три года она обустраивала это пространство. Три года выбирала каждую безделушку, каждый шторный гарнитур, создавая своё убежище. И вот за две недели от её мира не осталось и следа. Её планомерно, методично вытисняли. Сначала из кухни, потом из гостиной, вот-вот дойдёт и до спальни.
Она хотела что-то сказать, возразить, но свекровь уже развернулась и ушла на кухню, громко хлопнув дверью. Диалог был исчерпан. Её мнение было пылью.
Апофеозом, той самой последней каплей, что переполнила чашу, стала история с бабушкиной шкатулкой. Небольшая, деревянная, с выцветшим цветочным узором, она хранилась на верхней полке её гардероба. Внутри — несколько недорогих, но бесценных для неё вещей: потускневшие серебряные серёжки, тонкая цепочка, колечко с крошечным аметистом. Всё, что осталось от бабушки, единственного человека, который любил её без условий и оговорок.
Шкатулки не было.
Марина перевернула весь шкаф. Сбросила на пол стопки аккуратно сложенных вещей, проверила все углы, заглянула под кровать. Пусто. В висках стучало, в горле стоял ком.
— Галина Петровна, — голос её дрогнул, и она это ненавидела. — Вы не видели мою шкатулку? Деревянную, небольшую?
Свекровь, разливавшая чай по кружкам, подняла на неё удивлённые брови.
— А, эту коробочку? Я её в кладовку убрала. Она же место зря занимает. У тебя в шкафу и так бардак, всё не влезает, а ты каким-то старьём дорожишь.
«Старьём». Она назвала единственную ниточку, связывающую Марину с её прошлым, с её корнями, старьём.
— Это не старьё. Это память о моей бабушке. Пожалуйста, верните её на место.
Марина сама удивилась тому, как прозвучали её слова. Твёрдо, холодно, без тени просьбы. Это был приказ. Впервые за две недели она не проглотила обиду, не отвернулась, а предъявила счёт.
Галина Петровна выпрямилась во весь свой невысокий рост. На её лице застыла маска глубоко оскорблённой невинности.
— Мариночка, да что это на тебя нашло? Я тут для вас горбачусь, как лошадь, порядок навожу, борщ… суп варю, а ты на меня из-за какой-то коробочки кричишь? Неблагодарность.
— Я не кричу. Я требую вернуть мои вещи.
— Денис! — взвизгнула свекровь, и её голос мгновенно стал плаксивым. — Денис, иди сюда, скорее!
Он влетел в комнату с видом человека, которого оторвали от крайне важного дела. Его взгляд беспомощно забегал от разгромленного шкафа к жене, а потом к матери, застывшей в позе невинной жертвы.
— Что опять случилось?
— Твоя супруга на меня нападает! — свекровь истерично всхлипнула. — Из-за какого-то хлама, который я переложила! Я же добра вам желаю! Стараюсь!
Слёзы были идеальными, отработанными до автоматизма. И они, как и всегда, сработали. Денис напрягся, его лицо исказилось смесью вины и раздражения.
— Марин, ну прекрати! Мама же помогает! Зачем ты её доводишь? Какая разница, где лежит эта шкатулка?
Марина смотрела на него, и в этот момент она увидела не мужчину, за которого вышла замуж, а большого, испуганного ребёнка. Ребёнка, который до сих пор боится маминого гнева, маминого разочарования. Он был слеп. Слеп к тому, как её методично стирали с карты её собственной жизни.
— Денис, — она говорила медленно, отчеканивая каждое слово. — Твоя мать за две недели перевернула в этом доме всё с ног на голову. Она выкинула мои вещи, переставила мебель, убрала наши фотографии. А теперь она назвала единственное, что осталось у меня от бабушки, хламом. И ты спрашиваешь, в чём проблема?
— Ты всё драматизируешь! — вспылил он. — Она просто наводит порядок! Что в этом криминального?
— Криминал в том, что это мой дом, Денис! Мой!
— Наш, — поправила Галина Петровна, и на её губах играла тонкая, ядовитая улыбка. — Это ваш с Денисом дом. А я, между прочим, сыну с первым взносом помогала. Немаленькую сумму вложила.
Вот он. Козырь. Та самая «несмываемая» вина, которую она предъявляла при каждом удобном случае. Финансовая удавка на шее сына и, по её разумению, на шее невестки.
Марина сделала глубокий, медленный вдох. Всё внутри вдруг успокоилось. Стало холодно и прозрачно. Три года она терпела эти уколы, эти косые взгляды, эти «советы», как ей жить, готовить, любить её же мужа. Три года она закрывала глаза на его трусость, на его нежелание взрослеть.
Она посмотрела на Дениса. Он стоял рядом с матерью, в одной с ней боевой формации, и смотрел на Марину с укором. Два против одного. Классика. Так было, так и будет, если ничего не изменить.
— Галина Петровна, — голос Марины был на удивление ровным. — Вы действительно помогли с первоначальным взносом. Это факт. Сколько это было? Триста тысяч рублей?
Свекровь важно кивнула, победно выпятив подбородок.
— Ровно триста. Очень приличные деньги, если ты не в курсе.
Марина развернулась и молча вышла из комнаты. Через минуту она вернулась с телефоном в руках. Открыла банковское приложение. Её пальцы летали по экрану быстро, чётко, без малейшей дрожи.
— Смотрите, — она показала экран. — Триста тысяч. Прямо сейчас перевожу на ваш счёт.
Она нажала кнопку «Подтвердить». На экране загорелась зелёная галочка и надпись «Перевод выполнен успешно».
— Марина! Что ты творишь? — у Галины Петровны впервые за вечер дрогнул голос, в нём послышалась неподдельная растерянность.
— Возвращаю вам ваш вклад. С процентами, если нужно. С этого момента вы нам ничего не должны. А мы — вам. И я в особенности.
Денис смотрел на неё, будто увидел впервые. Его рот был приоткрыт.
— Это же… это твои деньги. Ты их на машину копила. На…
— На независимость, — закончила за него Марина. — И я считаю, это лучшая инвестиция в моей жизни.
Она повернулась к свекрови, и её взгляд стал твёрдым, как сталь.
— Галина Петровна, завтра к полудню я ожидаю, что вы освободите нашу квартиру. Ваш финансовый интерес здесь исчерпан. А вместе с ним и ваши права распоряжаться.
— Ты не имеешь права меня выгонять! — взвизгнула старуха. — Денис, ну скажи же ей что-нибудь!
Оба взгляда, жены и матери, впились в Дениса. Он стоял, бледный, зажатый в тиски этого немого ультиматума. На его лице шла настоящая война. Привычная, выученная с детства покорность матери боролась с внезапно проснувшимся, глухим, давно назревавшим протестом.
— Денис, — тихо, но очень отчётливо произнесла Марина. — Сейчас ты делаешь выбор. Или ты — мой муж, и мы партнёры, которые вместе строят свою жизнь. Или ты — вечный сынок своей мамочки, и я в этой истории лишняя. Третий вариант — молчание. Оно тоже будет выбором. В её пользу.
В комнате повисла тишина, густая, давящая, звонкая. Слышно было, как за стеной сосед включает воду, как за окном сигналит машина.
Первой не выдержала Галина Петровна.
— Сыночек, ты же не дашь этой… этой женщине… вышвырнуть на улицу твою родную мать? После всего, что я для тебя сделала? Я тебя на ноги поднимала одна! — её голос снова заныл, заплакал, но теперь в этих слезах слышалась уже не уверенность, а паника.
Марина не произносила больше ни слова. Она просто ждала. Она поставила на кон всё. Свой брак. Своё будущее. Своё самоуважение.
И Денис заговорил.
— Мама… — его голос сорвался, он сглотнул ком в горле и начал снова, уже тише, но твёрже. — Мама, Марина права. Это наш с ней дом. Наша семья. Ты… ты слишком далеко зашла.
Галина Петровна отшатнулась, будто он не произнёс тихие, взвешенные слова, а ударил её по лицу. Её глаза округлились от неподдельного, животного ужаса.
— Что… что ты сказал? — прошептала она.
— Я сказал, что мы с Мариной — семья. А ты… ты гость. И гости должны знать своё место. Я видел, как ты переставляешь её вещи, как критикуешь, как пытаешься всё здесь подмять под себя. Я просто… я не хотел этого замечать. Мне было проще закрыть глаза.
Он повернулся к жене, и в его взгляде, обычно таком уклончивом, Марина впервые увидела нечто новое. Не детский испуг, не желание угодить, а мучительную, взрослую решимость.
— Прости. Мне должно было быть стыдно. Я позволял этому происходить. Я позволял ей унижать тебя в твоём же доме. Больше этого не будет.
Свекровь побледнела так, что даже губы её побелели. Она схватилась за воротник блузки, делая вид, что ей не хватает воздуха.
— Денис! У меня… у меня давление подскакивает! Сердце! Ты хочешь меня в гроб вогнать? Из-за неё?
Но Денис вдруг улыбнулся. Улыбнулся устало и горько.
— Мама, хватит. Со своим давлением ты на прошлой неделе по десять километров в день ходила, на даче грядки вскапывала. Такси я вызову. Собирай вещи.
Маска мученицы и сердечницы мгновенно спала с лица Галины Петровны. Её черты заострились, глаза стали холодными, как лезвия. В них не осталось ничего, кроме чистой, концентрированной ненависти, направленной на Марину.
— Ты об этом пожалеешь, — прошипела она, уже не обращаясь к сыну, а глядя прямо на невестку. — Обо всём. Она тебя сгубит. Она тебя использует, а потом выбросит, как старую ветошь. Ты останешься один. Совсем один.
— Мама, — Денис перебил её с несвойственной ему резкостью. — Всё. Точка.
Он вышел в прихожую, подошёл к шкафу-купе и вытащил оттуда дорожную сумку на колёсиках, ту самую, с которой свекровь и приехала. Поставил её посреди гостиной, рядом с диваном. Звонкий стук колёс об паркет прозвучал как приговор.
— Машина будет через пятнадцать минут, — он сказал это, глядя в окно, в наступающие ранние ноябрьские сумерки.
Галина Петровна смотрела на него, и в её взгляде было не только бешенство, но и нечто большее — шок. Шок от крушения мироздания, в котором она была безусловным центром, богиней-матерью. Её сын, её послушная тень, её проект, вдруг вышел из-под контроля. Он взбунтовался. И сделал это из-за этой серой, ничем не примечательной женщины.
Она собирала свои вещи в гробовой тишине. Ни слёз, ни истерик, ни последних наставлений. Только щёлкающие застёжки молний и тяжёлое, злое дыхание. Она надела пальто, повязала платок, натянула перчатки. Каждое движение было отточенным, полным презрительного достоинства. На пороге она остановилась, положив руку на ручку чемодана.
— Вы ещё вспомните этот день. Оба. И ты, сынок, приползёшь ко мне на коленях. А я… я ещё подумаю, прощать тебя или нет.
Дверь захлопнулась. Не громко, а как-то приглушённо, будто кто-то выдохнул последний воздух из лёгких. Денис неподвижно простоял несколько секунд, затем медленно повернулся и прислонился спиной к двери, запрокинув голову. Он выглядел так, будто его только что избили — опустошённым, разбитым, но в его глазах, красных от усталости и пережитого напряжения, теплилась какая-то новая, странная искра. Искра собственного достоинства.
— Боже… Я… я должен был это сделать годы назад. Годы, Марина.
Она не бросилась к нему, не стала его утешать. Она стояла посреди комнаты, всё ещё чувствуя в воздухе невидимое, ядовитое присутствие его матери. Её собственная ярость схлынула, оставив после себя пустоту и леденящую усталость.
— Главное, что сделал сейчас, — тихо сказала она.
Тогда он сам подошёл к ней. Медленно, неуверенно, как больной, делающий первые шаги после долгой болезни. И обнял её. Обнял крепко, по-настоящему, прижавшись щекой к её виску. Она почувствовала, как дрожат его руки.
— Прости меня. За всё. За каждый день, когда я делал вид, что не вижу. За каждый раз, когда я выбирал путь полегче. За то, что позволил ей… позволил ей так с тобой обращаться. Я был не мужем. Я был трусом.
Марина молча слушала, уткнувшись лицом в его плечо. Она знала, что это только начало. Не победа, а всего лишь первая, самая трудная битва. Впереди были месяцы, а может, и годы телефонных звонков, пассивно-агрессивных сообщений, жалоб родственникам, попыток вернуть утраченное влияние. Галина Петровна не сдастся. Она будет бороться до конца. Но теперь, сейчас, в этой тихой квартире, пахнущей чужими духами, был сделан главный перелом.
Она осторожно высвободилась из его объятий и посмотрела ему прямо в глаза.
— Первое. Принеси мою шкатулку из кладовки. Сейчас же. Второе. Сними этот портрет и верни на место наши фотографии.
Он кивнул, и на его лице промелькнуло что-то похожее на облегчение. Конкретные приказы, чёткие задачи — это было то, с чем он мог справиться.
— Хорошо. Конечно.
Он направился в кладовку, а Марина прошла на кухню. Она распахнула настежь форточку. Холодный ноябрьский воздух, пахнущий мокрым асфальтом и дымом из ближайших труб, ворвался в помещение, сметая удушливую сладость лавандового освежителя. Она подошла к шкафу, отыскала задвинутую далеко в угол баночку с куркумой и поставила её на самое видное место, на полку прямо у плиты. Затем она достала свою старую, привычную турку для кофе и поставила её на конфорку.
Завтра она вернёт на место свой рабочий стол. Перевесит шторы. Разложит свои вещи в шкафу так, как ей удобно. Будет долго и нудно оттирать все поверхности, чтобы вывести этот приторный запах.
Это была её крепость. И она только что отбила её у захватчиков. Ценой огромного нервного срыва, ценой почти трёхсот тысяч рублей, ценой того, что её брак висел на волоске. Но она отбила.
Денис вернулся с шкатулкой в руках. Он бережно поставил её на стол перед ней.
— Всё на месте, — сказал он. — Я проверил.
Марина кивнула, не открывая крышку. Она просто положила ладонь на шершавую, прохладную деревянную поверхность. Связь с прошлым, с любовью, которая не требовала ничего взамен, была восстановлена.
— Мы будем ужинать? — робко спросил он. — Я могу… я могу что-нибудь разогреть.
— Нет, — она ответила, глядя в тёмный квадрат окна. — Сначала убери её покрывало с нашего дивана. И отнеси эти гостевые тапочки обратно на антресоль. Сейчас. Потом поговорим.
Он снова кивнул и, не говоря ни слова, принялся за работу. Марина слышала, как он снимает чехлы, как что-то шуршит. Она стояла у окна, чувствуя, как холодок с улицы смешивается с теплом, идущим от батареи. Битва была выиграна. Но война за их общее будущее, за право Дениса быть взрослым, а её — хозяйкой в своём доме, только начиналась. И она была готова к этой войне. Впервые за последние три года она чувствовала себя по-настоящему сильной. Она отстояла свою территорию. И сдавать обратно не собиралась.
Священник во время отпевания побледнел, когда увидел лицо девушки