— Ты знаешь, я всё-таки решила заменить жульен на брускетты с ростбифом. Администратор сказала, что это выглядит современнее, да и по выходу порции получается выгоднее, — Елена с энтузиазмом прокручивала на экране телефона фотографии закусок, пока её вилка зависла над тарелкой с остывающим рагу. — И ещё, я подумала насчет рассадки. Тётю Любу лучше не сажать рядом с твоим коллегой, она его замучает расспросами про медицину.
Александр продолжал методично пережевывать ужин, не поднимая глаз от своей тарелки. Он ел так, словно выполнял важную производственную задачу — размеренно, без эмоций, полностью сосредоточившись на процессе поглощения пищи. Его спокойствие в этот вечер казалось не умиротворяющим, а плотным, тяжелым, как бетонная плита.
— Саш, ты меня слышишь? — Елена чуть повысила голос, пытаясь пробиться сквозь его броню равнодушия. — Мне нужно завтра до обеда подтвердить окончательное меню. Ты же обещал заехать в «Панораму» сегодня и внести вторую часть оплаты. Заехал?
Муж отложил вилку, аккуратно вытер губы бумажной салфеткой, скомкал её и положил на край стола. Только после этого он поднял на жену взгляд — прямой, сухой и абсолютно пустой.
— Звонить никуда не надо, Лен. И меню утверждать не нужно.
— В смысле? — она замерла, чувствуя, как внутри зарождается неприятный холодок. — У них что, банкротство? Или они перепутали даты? Я так и знала, что надо было бронировать тот зал на набережной, там администратор была толковее…
— Нет, ресторан работает. Я был там сегодня.
— Ну и? Оплатил?
— Нет. Я забрал залог.
Елена моргнула. Один раз, второй. Смысл слов доходил до неё медленно, словно муж заговорил на редком диалекте китайского. Она отложила телефон экраном вниз, и этот тихий стук пластика о деревянную столешницу прозвучал в кухне как выстрел.
— Ты забрал залог? — переспросила она, стараясь говорить так же ровно, как и он. — Зачем? Мы же планировали этот день полгода. Гости приглашены. Платье висит в шкафу. Ты шутишь так?
— Я не шучу. Я принял управленческое решение, — Александр откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди. В этой позе было столько самодовольства, будто он только что спас семейный бюджет от краха на фондовой бирже. — Я пересчитал все расходы. Ресторан, ведущий, алкоголь, этот твой фотограф… Выходит почти двести тысяч. Двести тысяч, Лена, за шесть часов пьянки и танцев. В нынешней экономической ситуации это не просто глупость, это преступление против семейного бюджета.
— Это мои деньги, Саша, — голос Елены стал жестче. — Это мои премии за два года. Я не просила у тебя ни копейки на этот банкет. Мы договаривались: твоя зарплата — на жизнь и машину, моя — на накопления и мои «хотелки». Юбилей — это моя главная «хотелка». Верни деньги на место. Завтра я сама поеду и всё оплачу.
Александр усмехнулся. Усмешка вышла кривой, снисходительной, такой, какой обычно награждают неразумных детей, требующих купить очередную игрушку.
— Денег нет. Точнее, они есть, но они уже распределены. Я сегодня же заехал на строительный рынок и заказал металлочерепицу и брус. Доставка будет в субботу, как раз когда ты планировала свои пляски.
— Какую черепицу? — Елена почувствовала, как кровь приливает к лицу. — Зачем нам черепица? Мы живем в квартире!
— Мы — да. А мама сейчас на даче. Звонила утром, говорит, после вчерашнего ливня на втором этаже потоп. Старый шифер никуда не годится, там всё прогнило. Нужно перекрывать капитально, пока дом не сгнил окончательно. Это недвижимость, Лена. Это актив. А твой салат с ростбифом через сутки превратится в… ну, ты сама понимаешь во что. Да и вообще, мама считает, что это всё, ну… твой юбилей, это пустая трата денег!
Елена смотрела на мужа и не узнавала его. Перед ней сидел не тот человек, с которым она выбирала цвет салфеток неделю назад. Перед ней сидел калькулятор, запрограммированный чужой волей. Она медленно поднялась со стула, опираясь руками о стол, и нависла над ним.
— Почему я должна отменять свой юбилей в ресторане, из-за того, что твоя мама считает, что это пустая трата денег и лучше на эти средства починить крышу на её даче? Саша, я копила на этот праздник два года, и мне плевать на мамину крышу!
— Не смей так говорить о матери! — Александр резко подался вперед, его лицо пошло красными пятнами. — Она пожилой человек! У неё давление постоянно скачет от того, что вода с потолка капает в тазы! А ты думаешь только о том, как бы нарядиться и перед подружками покрасоваться? Эгоистка. Чистой воды эгоистка.
— Я эгоистка? — Елена рассмеялась, но смех этот был сухим и злым. — Я два года хожу в старом пуховике, чтобы отложить на этот вечер. Я пашу на двух проектах. А твоя мама, у которой пенсия больше моей зарплаты и счета в банке, которые она «на похороны» бережет, вдруг решила, что ремонт должен делать ты за мой счет?
— У матери нет свободных средств, всё на депозитах, снимать нельзя — проценты сгорят! — парировал Саша, словно цитируя учебник по экономии. — И вообще, дача потом нам останется. Мы вкладываем в свое будущее. Я как мужчина обязан решать проблемы, а не потакать твоим капризам. Я уже договорился с бригадой. Залог за работы тоже внесен. Назад дороги нет.
— Ты отдал мои деньги за ремонт чужой дачи, даже не спросив меня?
— Я не должен спрашивать разрешения, чтобы спасти имущество семьи. И хватит делить деньги на «твои» и «мои». Мы в браке. Бюджет общий. И распоряжается им тот, у кого голова на плечах, а не ветер.
Александр встал, взял свою пустую тарелку и с грохотом швырнул её в раковину. Керамика выдержала, но звук удара эхом прокатился по кухне. Он демонстративно открыл холодильник, достал банку пива и, пшикнув кольцом, сделал большой глоток.
— Всё, разговор окончен. В субботу едем к маме. Поможешь ей там с огородом, пока мы с мужиками будем крышей заниматься. Хоть какая-то польза от тебя будет. А день рождения… Ну купим торт, посидим вечером на веранде. Воздух свежий, природа. Чем тебе не ресторан?
Елена смотрела на него, и ей казалось, что она видит его впервые. Этот уверенный тон, эти фразы про «пользу» и «капризы» — это был не Саша. Это говорила Тамара Петровна его ртом. Елена молча села обратно на стул. Она не стала кричать, не стала бить посуду. Внутри неё, где-то в районе солнечного сплетения, образовалась ледяная пустота. Сквозь эту пустоту она ясно увидела, что никакого праздника не будет. Не потому что нет денег. А потому что её желания в этом доме стоят дешевле старого, прогнившего шифера.
— Значит, на веранде… — тихо произнесла она, глядя в одну точку на стене.
— Вот и умница, — кивнул Саша, принимая её оцепенение за смирение. — Я знал, что ты поймешь. В конце концов, тридцать пять — это не пятьдесят. Успеешь еще напраздноваться. А крыша ждать не будет.
Он вышел из кухни, прихватив пиво, и через минуту из гостиной донеслись звуки включенного телевизора. Елена осталась сидеть перед своей тарелкой с так и не тронутым, холодным ужином. На экране её телефона, который она так и не заблокировала, всё еще светилась фотография аппетитной брускетты с ростбифом — маленькая, яркая картинка жизни, которую у неё только что украли и обменяли на металлочерепицу.
Елена вошла в гостиную, не чувствуя ног. В комнате пахло хмелем и дешевыми чипсами с беконом — этот запах теперь ассоциировался у неё с предательством. Александр полулежал на диване, закинув ноги в носках на журнальный столик, и лениво щелкал пультом, перебирая каналы. На его лице было написано абсолютное, непробиваемое спокойствие человека, который уверен, что он — единственный взрослый в комнате с капризными детьми.
— Покажи мне смету, — сказала Елена, остановившись перед телевизором и загородив ему обзор.
Александр вздохнул, демонстративно закатил глаза и потянулся к папке с документами, которая лежала на полу возле дивана.
— Опять двадцать пять. Лен, ну ты мазохистка? Зачем тебе цифры, если ты в строительстве не разбираешься? Там всё посчитано до копейки. Металлопрофиль, саморезы, гидроизоляция, работа бригады, доставка, разгрузка.
Он протянул ей сложенный вдвое лист бумаги в клеточку. Елена развернула его. Это была не распечатка из строительного магазина. Это был рукописный список, составленный аккуратным, округлым почерком, который она узнала бы из тысячи — почерк Тамары Петровны. В каждой строчке сквозила хозяйственность свекрови: «Брус 50х50 — искать по акции», «Утеплитель — можно отечественный, нечего переплачивать», «Гвозди — у меня в сарае есть, не покупать».
Но самое страшное было внизу. Итоговая сумма была обведена красной ручкой трижды. Сто девяносто восемь тысяч рублей. Практически до копейки та сумма, которую они должны были отдать за банкет.
— Это вы писали во вторник, — медленно произнесла Елена, глядя на дату в углу листа. — Во вторник мы с тобой ездили выбирать торт. Ты пробовал начинку «Красный бархат», улыбался, говорил, что это вкусно. А в кармане у тебя уже лежал этот листок? Вы с мамой уже всё решили?
— Мы не решили, мы прикидывали варианты, — Александр выхватил у неё листок и сунул обратно в папку. — Мама просто составила бизнес-план. Она женщина практичная, у неё каждая копейка на счету. Она позвонила, сказала, что нашла бригаду, которая готова выйти в эти выходные, если заплатить наличкой сразу. Такой шанс упускать нельзя. Это называется оптимизация, Лена.
— Оптимизация? — Елена чувствовала, как внутри закипает холодная ярость. — Оптимизация — это когда ты сокращаешь расходы на такси. А это — воровство. Ты украл у меня праздник, чтобы твоя мама могла сэкономить свои гробовые миллионы. Ты понимаешь, что ты сделал? Ты взял мои деньги, которые я откладывала с каждой зарплаты, отказывая себе в новой одежде, в нормальном отдыхе, и отдал их женщине, которая меня даже не терпит.
— Хватит! — Александр резко сел, спустив ноги с дивана. Банка с пивом опасно покачнулась на столике. — Хватит делить деньги! Я тебе уже сказал: в семье нет «твоего» и «моего». Есть «наше». И если у нас в одном месте течет, а в другом планируется бессмысленная пьянка, то нормальный хозяин затыкает течь. Ты рассуждаешь как ребенок. «Хочу праздник, хочу шарики, хочу платье!» А жить ты где собираешься?
— В своей квартире. В той, где мы сейчас находимся, и за которую, кстати, половину ипотеки плачу я. А дача — это не моё жилье. Я там даже не прописана. Почему я должна финансировать ремонт чужой недвижимости?
— Потому что ты моя жена! — рявкнул Саша, и в его голосе прорезались истеричные нотки. — Потому что ты должна понимать, что для меня важно. Мама звонила в слезах, говорила, что боится, что потолок рухнет ей на голову. А ты про свои салаты думаешь! Да если бы с ней что-то случилось из-за этой крыши, ты бы себе это простила? Я бы тебе не простил!
Елена смотрела на мужа и видела, как ловко он подменяет понятия. Как мастерски он превращает её законное возмущение в чувство вины.
— Не надо давить на жалость, Саша. Твоя мама — здоровая, крепкая женщина, которая переживет нас всех. И крыша там течет уже пять лет, ровно в одном месте над верандой. Просто сейчас ей захотелось показать, кто в этом доме главный. Ей нужно было проверить, насколько ты управляем. И ты проверку прошел. Ты отличный сын. Но как муж ты — ноль.
Александр покраснел. Он встал и подошел к ней вплотную, нависая сверху, пытаясь подавить её своим ростом и авторитетом, который трещал по швам.
— Ты сейчас договоришься, Лена. Ты переходишь границы. Я пытаюсь сохранить семью, пытаюсь сделать как лучше, а ты ведешь себя как мелочная торговка. «Я копила, я работала…» Да кому нужны твои копейки, если в доме нет уважения? Ты должна была сама предложить эти деньги маме! Сама! Если бы ты была нормальной невесткой, ты бы сказала: «Саша, какой юбилей, давай поможем маме». Вот это была бы любовь. А то, что ты сейчас устраиваешь — это базар.
— Я должна была предложить свои деньги на ремонт дачи, которую она грозится переписать на твою сестру? — Елена усмехнулась. — Отличная логика. Знаешь, что самое смешное? Ты даже не понимаешь, что ты не прав. Ты искренне веришь, что поступил благородно. Ты герой в своих глазах. Спаситель крыш и утешитель матерей. А я для тебя — просто досадная помеха, кошелек на ножках, который вдруг посмел открыть рот.
— Ты не кошелек, ты — часть семьи. А в семье решения принимает мужчина, — отчеканил Александр, возвращаясь на диван. Он снова взял пульт, всем своим видом показывая, что аудиенция окончена. — Тема закрыта. Завтра я еду за материалами, потом к маме. Ты можешь дуться сколько влезет, но в субботу я жду тебя на даче. Поможешь маме накрыть стол. И смотри, чтобы лицо было попроще. Не порть матери настроение своим кислым видом. Ей и так досталось с этой стройкой.
Он прибавил звук телевизора, отсекая Елену стеной шума какого-то боевика. На экране стреляли, взрывались машины, герои спасали мир. А в гостиной типовой двушки рушился мир одной конкретной семьи, и этот процесс происходил совершенно беззвучно, под аккомпанемент хруста чипсов.
Елена посмотрела на затылок мужа. Она увидела, как он расслабил плечи, как он уверенно отхлебнул пиво. Он победил. Он сломал её планы, унизил её мечту, растоптал её мнение и был абсолютно счастлив. Он уже мысленно прибивал этот шоколадный металлопрофиль и слушал, как мама хвалит его: «Какой ты у меня хозяйственный, Сашенька, не то что твоя фифа».
Елена развернулась и вышла из комнаты. Ей нужно было уйти не потому, что она сдалась. А потому, что дышать одним воздухом с этим человеком стало физически невозможно. В коридоре она наткнулась взглядом на свое отражение в зеркале — бледная, с плотно сжатыми губами женщина, у которой только что украли два года жизни. И тогда она поняла, что простой ссорой это не закончится. Это был не конфликт интересов. Это была война. И если Саша думал, что выиграл битву, забрав деньги, он глубоко ошибался. У неё оставался еще один ход, о котором он не подозревал.
Громкий, требовательный рингтон телефона разрезал тягучую тишину квартиры, заставив Елену вздрогнуть. Она стояла в дверном проёме спальни, глядя на то, как Александр, мгновенно сбросив с лица маску усталого «хозяина жизни», схватил смартфон. На экране высветилось «Мама». Его поза изменилась за долю секунды: плечи опустились, спина сгорбилась, и даже выражение лица стало каким-то заискивающим, почти детским.
— Да, мам, привет. Да, я дома, — заговорил он, и в его голосе зазвучали нотки оправдывающегося школьника. — Конечно. Сейчас, секунду, я на громкую поставлю, чтобы руки освободить, я тут смету ещё раз пересматриваю.
Он нажал кнопку динамика и положил телефон на журнальный стол, словно алтарь, вокруг которого теперь должна вращаться жизнь их семьи.
— Сашенька, ты деньги забрал? — голос Тамары Петровны ворвался в комнату без предисловий и приветствий. Он был не старческим, а властным, звенящим энергией и безапелляционной уверенностью. — Я только что говорила с Петровичем, бригадиром. Он сказал, если завтра привезем наличку, он сам поедет закупать лес, у него скидка на базе. Ты слышишь? Не тяни резину.
— Да, мам, забрал. Всё в порядке, двести тысяч у меня в сумке, — отчитался Александр, бросив быстрый взгляд на Елену. В этом взгляде было предупреждение: «Молчи». — Завтра с утра выдвигаюсь.
— Вот и славно. А то я посмотрела прогноз — на следующей неделе опять ливни. Если бы не я, так бы и сгнил наш домик, пока вы там по ресторанам шастаете, — свекровь тяжело вздохнула в трубку, но в этом вздохе не было жалости, только укор. — Лена там рядом? Слышит меня?
Александр кивнул телефону, забыв, что мать его не видит.
— Да, она здесь.
— Лена, ты давай там, не дуй губы, — голос Тамары Петровны стал жестче, поучительнее. — Я знаю, Саша сказал, что ты расстроилась. Но ты взрослая баба, тридцать пять лет — это не пятнадцать. Какой смысл в этих банкетах? Кормить ораву малознакомых людей, чтобы они потом за спиной обсуждали, что салат был пересолен? Глупости это всё. Шиковать в кризис — это грех, Лена. А крыша — это реальная проблема. Это капиталовложение.
Елена стояла, прислонившись плечом к косяку, и чувствовала, как её превращают в пустое место. Свекровь не спрашивала её мнения, она не извинялась за сорванный праздник. Она просто уведомляла о новом порядке вещей, где желания Елены находились где-то на уровне плинтуса.
— Тамара Петровна, — тихо начала Елена, но муж тут же замахал на неё руками, делая страшные глаза.
— Что она там бормочет? — тут же среагировала свекровь. — Саш, объясни жене, что деньги любят счет. Вы молодые, ещё заработаете на свои гулянки. А мне на старости лет в сырости жить негоже. Я вот список составила, что ещё нужно докупить. Записывай, сынок. Плёнку пароизоляционную бери хорошую, не дешёвку какую-нибудь, для себя же делаем. И гвозди оцинкованные.
— Пишу, мам, пишу, — Александр схватил ручку и начал строчить на обратной стороне той самой сметы. — Плёнка, гвозди… А рубероид нужен?
— Нужен! На подложку пустим. Ты, главное, Ленины капризы не слушай. Она женщина городская, жизни не знает, ей лишь бы фантики красивые. А ты мужик, ты должен о фундаменте думать, о крыше над головой. Вот умру, вам же всё достанется. Будете потом спасибо говорить, что мать дом сохранила, а не проели всё за один вечер под музыку.
Елена смотрела на мужа, и ей становилось физически дурно. Он сидел, склонившись над листком, и усердно кивал, поддакивая каждому слову матери. — Ты права, мам. Конечно. Это разумно. Лена всё понимает, просто ей нужно время остыть. Она у меня умная, поймет, что дача важнее, — говорил он, и каждое его слово было предательством.
Он не просто отдал её деньги. Он сейчас, в эту самую минуту, вместе с матерью лепил из неё образ неразумной транжиры, глупой эгоистки, которую нужно воспитывать и ограничивать. Он объединился с матерью против неё. Они обсуждали её так, словно Елены не было в комнате, словно она была сломанным бытовым прибором, который потребляет слишком много энергии.
— Вот и хорошо, — подытожила Тамара Петровна. — Жду завтра к обеду. И Лену бери, пусть хоть грядки прополет, пока мужики работают. Нечего ей без дела сидеть и себя жалеть. Труд, он, знаешь ли, облагораживает и дурь из головы выбивает.
— Договорились, мам. Целую, — Александр нажал отбой и выдохнул с облегчением.
Он поднял глаза на жену, и на его лице появилась самодовольная улыбка победителя, получившего одобрение от высшего руководства.
— Ну вот, видишь? Мама дело говорит. Она о нас заботится, о нашем будущем наследстве. А ты всё в штыки воспринимаешь.
Елена смотрела на него и видела перед собой чужого человека. Вся их совместная жизнь — пять лет брака, планы, уютные вечера, отпуска — всё это рассыпалось в прах за пять минут телефонного разговора. Она поняла страшную вещь: для Александра она никогда не была любимой женщиной. Она была функцией. Удобной, работающей функцией, которая приносит зарплату, готовит еду, стирает носки и иногда развлекает в постели. Но главной женщиной в его жизни всегда была и будет Тамара Петровна. И любые ресурсы семьи — будь то время, нервы или деньги — по первому щелчку пальцев будут брошены к ногам «святой мамы».
— Значит, я должна полоть грядки в свой день рождения, пока вы на мои деньги прибиваете гвозди? — спросила Елена. Голос её звучал пугающе ровно, без истерики, без слёз. Это был голос хирурга, констатирующего смерть пациента.
— Ой, ну не начинай, — отмахнулся Саша, вставая с дивана и потягиваясь. — Не драматизируй. Это просто помощь семье. Ты же часть семьи или кто? Всё, я в душ и спать. Завтра тяжелый день, вставать рано. И ты собирайся. Чемодан не бери, кинь пару старых футболок, там всё равно в грязи возиться.
Он прошел мимо неё, даже не задев плечом, насвистывая какой-то мотивчик. Он был абсолютно уверен в своей правоте и безнаказанности. Он был уверен, что Елена пошумит, поплачет в подушку, а утром сядет в машину и поедет батрачить на дачу, потому что «так надо».
Елена осталась стоять посреди комнаты. Взгляд её упал на сумку мужа, брошенную в кресле. Там лежал конверт с деньгами. Двести тысяч. Её премия, её отпускные, её бессонные ночи над проектами. Сейчас эти бумажки превратились в кровельное железо для Тамары Петровны.
— Семья, значит… — прошептала Елена в пустоту. — Часть семьи…
Она медленно подошла к сумке. Внутри неё что-то щелкнуло, переключилось. Механизм, который годами заставлял её быть удобной, понимающей и терпеливой, сломался окончательно. Она поняла, что если сейчас проглотит это, то проглотит и всё остальное до конца жизни. Она станет тенью свекрови, приживалкой при муже.
Елена достала телефон. Её пальцы быстро, без дрожи, открыли банковское приложение. Саша, в своей уверенности, что он контролирует всё, даже не подумал изменить пароли или закрыть ей доступ к общему накопительному счету, где оставалась ещё одна, последняя часть их общих сбережений — «подушка безопасности», которую они копили на новую машину. Сто пятьдесят тысяч рублей.
Она не стала колебаться. Ни секунды.
Палец Елены завис над кнопкой «Перевести» лишь на долю секунды. В этой короткой паузе не было сомнений, лишь мгновенный, пронзительный расчёт: сто пятьдесят тысяч на «подушке» плюс её ближайшая зарплата — этого хватит, чтобы снять квартиру и прожить первые пару месяцев. Она нажала на экран. Зеленая галочка «Операция выполнена» вспыхнула в темноте комнаты как маяк, указывающий путь к свободе. Деньги, которые они откладывали на новую машину — мечту Саши, — перетекли на её личный счет.
Она не считала это воровством. Это была компенсация. Выходное пособие за пять лет работы кухаркой, уборщицей и удобным «фоном» для его жизни. За двести тысяч, украденных у её мечты. За унижение.
Елена двигалась по квартире бесшумно, словно призрак. Она не стала метаться и швырять вещи. Действовала холодно и методично, как тот самый «калькулятор», в который превратился её муж. В чемодан полетели только самые необходимые вещи: ноутбук, документы, любимые джинсы, пара свитеров, белье. Косметика с полки в ванной. Зарядка для телефона. Всё, что было куплено на её личные деньги и составляло её маленькую, отдельную от него вселенную.
Саша спал, раскинувшись на кровати, и его мерное, самодовольное посапывание вызывало у Елены теперь лишь брезгливость. Она посмотрела на его лицо, расслабленное сном. Он был уверен, что завтрашний день пройдет по его сценарию: подъем в семь, поездка на базу, потом дача, грядки, мамины похвалы и жена, покорно подающая гвозди. Он даже не мог представить, что сценарий уже переписан.
Елена застегнула молнию на чемодане. Звук показался ей оглушительным в ночной тишине, но Саша даже не пошевелился. Она прошла в прихожую, оделась, глянула на себя в зеркало. Из зазеркалья на неё смотрела уставшая, но решительная женщина. В её глазах больше не было той растерянности, что час назад. Там был лёд.
Она достала из сумки ключи от квартиры. Положила их на тумбочку, рядом с квитанциями за коммуналку, которые всегда оплачивала сама. Сняла с пальца обручальное кольцо. Тонкий золотой ободок со стуком лег на деревянную поверхность. Этот звук поставил точку.
Дверь за собой она закрыла тихо, но этот щелчок замка отсек её прошлую жизнь, как гильотиной.
Утро для Александра началось не с будильника, а с предвкушения бурной деятельности. Он открыл глаза ровно в семь, потянулся, чувствуя прилив сил. Сегодня он будет героем. Спасителем родового гнезда. Он повернул голову, ожидая увидеть рядом спину жены, которую придется будить и, возможно, еще немного уговаривать не дуться.
Постель рядом была пуста и идеально заправлена.
— Лена? — хрипло позвал он, садясь на кровати. — Ты что, уже встала? Кофе сварила?
Тишина в квартире была плотной, нежилой. Обычно по утрам слышался шум воды, звон посуды, запах тостов. Сейчас же было тихо так, будто в доме никто не жил уже неделю.
Александр нахмурился, встал и прошел на кухню. Пусто. В ванной — пусто. И только в прихожей он заметил неладное. Исчезло пальто Елены. Исчезли её ботинки. А на тумбочке, сиротливо поблескивая в лучах утреннего солнца, лежали ключи и кольцо.
— Что за детский сад? — пробормотал он, чувствуя, как внутри закипает раздражение. — Решила сбежать к мамочке, чтобы я побегал? Ну уж нет, дорогая. Крыша ждать не будет.
Он вернулся в спальню за телефоном, собираясь позвонить и устроить разнос за этот спектакль. Экран смартфона светился уведомлением от банка. Александр открыл приложение, ожидая увидеть списание за бензин или вчерашние продукты.
Глаза его округлились. Баланс накопительного счета: 0 рублей 00 копеек. Перевод на карту клиента Елена В. Сумма: 150 000 рублей. Комментарий к переводу: «На ремонт твоей совести. Не хватит, но это всё, что есть».
Александр сел на кровать, чувствуя, как ноги становятся ватными. Это был удар под дых. Это были деньги на «Тойоту», которую он присматривал полгода. Он набрал номер жены. Гудки шли длинные, тягучие, издевательские. На пятом гудке звонок сбросили.
Он набрал еще раз. И еще. На третий раз пришло короткое сообщение: «Двести тысяч ты забрал на мамину крышу. Сто пятьдесят я забрала на свою новую жизнь. Считай, что я купила свою свободу со скидкой. На развод подам сама. Не ищи меня, я на дачу не поеду. Грядки теперь твои».
Александр тупо смотрел на экран. В голове не укладывалось. Как она могла? Это же воровство! Это же общие деньги! Он вскочил, ярость начала затапливать его сознание. Он хотел позвонить маме, пожаловаться, рассказать, какая Лена змея, как она обокрала семью.
Он уже нашел контакт «Мама» в телефонной книге, но палец замер. Что он ей скажет? «Мам, Лена ушла и забрала деньги на машину, потому что я отдал тебе её деньги на юбилей»? Даже в его искаженной картине мира это звучало жалко. Он вдруг отчетливо понял: маме плевать на его машину и на его жену. Маме нужна крыша. И если он сейчас скажет, что Лены не будет, то полоть грядки придется ему самому.
В тишине пустой квартиры, где больше не пахло женскими духами и уютом, Александр впервые ощутил холод. Тот самый, от которого не спасет ни металлочерепица, ни мамина забота. Он остался один. С двумястами тысячами в сумке и дырой в душе размером с размером с ту самую злосчастную дачу, ради которой он всё разрушил.
Александр стоял посреди прихожей, сжимая телефон до белых костяшек. Ему хотелось швырнуть его в стену, разбить этот черный экран, принесший дурную весть, но привычка экономить и беречь вещи, вбитая матерью, сработала быстрее эмоций. Он аккуратно положил смартфон в карман.
Внутри него боролись два чувства: яростная обида брошенного ребенка и липкий страх перед необходимостью объясняться. Он представил лицо матери, когда скажет ей, что Лены не будет. Не денег жалко — черт с ними, с деньгами, он заработает ещё, — а того, что рухнула идеальная картинка «хорошей семьи», которую он так старательно поддерживал.
Он собрался молча, механически. Спортивная сумка, рабочие перчатки, те самые двести тысяч в конверте. Выходя из подъезда, он оглянулся на окна своей квартиры. Шторы были плотно задернуты, словно дом ослеп.
Дорога до дачи прошла как в тумане. Александр включил радио погромче, чтобы заглушить тишину в салоне, но дурацкие утренние шоу с их наигранным весельем только раздражали. Он пытался придумать речь. Пытался найти аргументы, чтобы очернить Елену перед матерью, сделать виноватой именно её. «Истеричка», «предательница», «воровка» — он перебирал эти слова, пробуя их на вкус, но они горчили. Где-то в глубине сознания тоненький голосок шептал, что Лена права. Но Александр душил этот голос, придавливая его бетонной плитой сыновьего долга.
Машина Тамары Петровны уже стояла у покосившихся ворот дачного участка. Сама хозяйка, в старом выцветшем плаще и резиновых галошах, расхаживала вдоль веранды, отдавая команды двум угрюмым мужикам в спецовках.
— Саша! Наконец-то! — крикнула она, заметив сына. — Я уж думала, вы заблудились. Время — деньги, бригада ждать не будет.
Александр вышел из машины. Он чувствовал себя голым. Без жены, без машины (в перспективе), без уверенности в себе.
— Привет, мам.
— А где Лена? — Тамара Петровна заглянула в салон авто, потом подозрительно прищурилась. — Неужто заболела от расстройства? Или всё еще характер показывает?
Александр глубоко вдохнул сырой дачный воздух, пахнущий прелой листвой и мокрой древесиной.
— Лены не будет, мам. Она ушла.
— Куда ушла? В магазин? — Совсем ушла. От меня. Забрала вещи, оставила кольцо и уехала. Мы разводимся.
На секунду на участке повисла тишина, нарушаемая лишь визгом циркулярной пилы где-то у соседей. Александр ждал. Ждал, что мама ахнет, всплеснет руками, может быть, обнимет его, скажет: «Бедный мой сынок, как же так?». Ему сейчас жизненно необходимо было, чтобы его пожалели.
Тамара Петровна поджала губы, поправила платок на голове и махнула рукой, словно отгоняя назойливую муху.
— Ну и слава Богу. Баба с возу — кобыле легче. Я тебе давно говорила, Саша, не наша она порода. Слишком много о себе мнит. Неженка. Нам такие не нужны.
Александра словно ударили под дых.
— Мам, ты не поняла? Она ушла. Семья распалась. Мне плохо.
— Плохо ему, — передразнила мать, даже не глядя на него. Она уже повернулась к бригадиру. — Петрович! Деньги сын привёз. Начинайте демонтаж, пока дождь не ливанул! А ты, Саша, не стой столбом. Бери лопату, иди убери мусор за сараем, пока мужики наверху возятся. Нечего сопли распускать. Найдем мы тебе нормальную бабу, хозяйственную, а не эту фифу. Работать давай.
Александр стоял и смотрел на мать. Впервые за тридцать лет он увидел её не через призму детского обожания, а такой, какая она есть. Жесткая, сухая женщина, для которой люди — это просто ресурсы. Инструменты для поддержания её мирка. Лена была плохим инструментом — сломалась. Значит, на свалку. Саша пока работает — значит, в строй.
Ему стало страшно. Страшно от того, что он променял живую, теплую, любящую женщину на этот холодный функционал. На крышу, под которой никогда не будет тепла.
— Ты слышишь меня? Лопату бери! — рявкнула мать.
Александр молча подошел к машине, достал сумку с деньгами и швырнул её на садовый столик.
— Вот деньги. Строй свою крышу. А я пас.
— Ты куда? — опешила Тамара Петровна. — Домой. В пустую квартиру. Праздновать свою свободу от здравого смысла.
Он сел в машину, не слушая криков матери, которая бежала за ним до ворот, проклиная его неблагодарность.
Елена сидела в маленьком кафе на вокзале. Перед ней стояла чашка остывшего капучино и кусок чизкейка, к которому она так и не притронулась. За окном начинал накрапывать дождь — тот самый, которого так боялась Тамара Петровна.
Телефон она выключила еще час назад. Сим-карту вынула и сломала пополам. Это был странный, почти ритуальный жест.
Ей было страшно. Впереди была неизвестность: поиск съемной квартиры, объяснения с коллегами, бракоразводный процесс, раздел имущества. Ей было тридцать пять, и она начинала жизнь с нуля, с одним чемоданом и украденной (как она шутила про себя) «подушкой безопасности».
Но вместе со страхом в груди разливалось удивительное, пьянящее чувство легкости. Больше не нужно было отчитываться за каждую потраченную копейку. Не нужно было слушать лекции о том, как правильно варить борщ и экономить воду. Не нужно было ждать одобрения человека, который никогда не был на её стороне.
Она посмотрела на свое отражение в темном стекле витрины. Усталая женщина с темными кругами под глазами. Но плечи были расправлены.
К столику подошла официантка — молоденькая девочка с яркими розовыми волосами.
— Вам еще что-нибудь принести? — спросила она, улыбаясь.
— Да, — Елена впервые за последние двое суток улыбнулась в ответ. Искренне. — Принесите мне бокал шампанского. Самого дорогого, какой у вас есть.
— Шампанское? С утра? — удивилась девушка. — У вас какой-то праздник?
Елена посмотрела на дождь за окном, смывающий пыль с городских улиц. Где-то там, за городом, сейчас стучали молотки, прибивая дорогие листы железа к гнилым балкам чужой дачи. А здесь, в этом шумном кафе, начиналась её собственная история.
— Да, — ответила Елена, расстегивая ворот пальто, словно ей наконец-то стало легко дышать. — У меня сегодня день рождения. И, кажется, я только что родилась заново.
Она сделала глоток принесенного вина. Оно было кислым и слишком холодным, но на вкус казалось слаще нектара. Это был вкус её собственной жизни. Жизни, в которой крыша над головой — это важно, но погода в доме — куда важнее…
Ты выбрал роскошный подарок для свекрови, а мне купил тостер? Теперь ты будешь есть холодный хлеб в её доме