— Ты собираешься делать вид, что всё нормально? — Марина захлопнула дверь так резко, что стекло в раме дрогнуло. — Или мы наконец поговорим по-честному?
Олег снял куртку, будто автоматом, и бросил её на стул в прихожей. Лицо у него было серым от усталости, но он упрямо тянул эту маску спокойствия, которая доводила Марину до белого каления.
— Марин, давай потом… — начал он, но она перебила.
— Нет. Не потом. Сейчас. Сразу. Здесь и сейчас. Ты мне обещал, что скажешь ей всё. Что не будешь тянуть. Что больше не станешь прятаться за её обидами и театральными паузами. Но ты опять промолчал. Опять дал ей повод раздувать из своих фантазий трагедию.
Олег прошёл на кухню, открыл кран и долго, почти демонстративно, мыл руки. Пальцы дрожали. Марина это заметила, но не смягчилась.
— Я не мог, — сказал он тихо. — Ты видела, в каком она состоянии? Она же еле стояла…
— Она прекрасно стояла, — отрезала Марина. — Более того, она прекрасно играла. На публику. На тебя. На своё вечное «я одна, никому не нужна». Ты же понимаешь, что она давит? Видишь? Или уже нет?
Он тяжело вздохнул и сел за стол. На улице февраль, вечер, из окна тянет сыростью, и этот запах мокрого асфальта будто только усиливал напряжение между ними. Марина уже который день не могла выспаться. Её мысли зациклились на одном — как вернуть мужа в реальность, а не в те розовые иллюзии, которые его мать надевала на него, как колпак.
— Я понимаю, что она перегибает, — наконец произнёс Олег. — Но она моя мать. Ты же знаешь, как ей тяжело одной. Она всё время говорит, что дом разваливается, вода плохая, по ночам слышны шаги на веранде…
— Вот только шагов нет, — перебила Марина, — и вода нормальная, и дом не на грани взрыва. Это просто старый дом, Олег. Старый. И всё. Его надо подлатать, а не перестраивать в дворец. Это же очевидно! Но она требует полтора миллиона. Полтора. За что?
Он смотрел на стол, на свои ладони, на мельчайший скол на кружке — куда угодно, только не на неё.
— Я… я не знаю, — прошептал он.
Марина чуть сбавила тон — на секунду. Потом снова накатила:
— Не знаешь? Или боишься знать? Она же не про дом говорит. Она хочет, чтобы ты стал инвестором её личной… ну ты понял кого. Ты же его видел. Этого «композитора». Это же цирк, Олег. Он на фортепиано играет, как ученик третьего класса. И разводит твою мать на деньги, будто она сумасшедшая школьница, а не взрослая женщина.
Олег сжал кулаки.
— Не называй его так. Она верит ему. Она доверяет. А ты…
— А я — кто? — Марина наклонилась ближе. — Я та, кто хотя бы пытается держать твою семью на плаву. Пока твоя мать поджигает корабль снизу.
Он тоже поднял голову — впервые за вечер. И взгляд у него был резкий, почти злой:
— Ты всё упрощаешь. Она пережила много трудного. Она… Она же всегда была такой нежной, спокойной. Она никогда мне не врала.
— А сейчас врёт, — сказала Марина, не повышая голоса. — Каждый день. С каждым звонком. И если ты хочешь продолжать делать вид, что ничего не происходит — пожалуйста. Но я так не могу. И не буду. Нас уже месяц таскает в эту яму, которую она копает под себя и под нас.
Олег встал, прошёлся по комнате, будто не находя себе места. На секунду задержался у окна, провёл рукой по стеклу.
— Если я скажу ей «нет»… окончательное «нет»… она перестанет с нами разговаривать.
— Может быть, — ответила Марина. — Но она перестанет и врать. Хотя бы нам. Хотя бы тебе. Сначала больно. Потом легче.
Олег резко обернулся:
— Ты говоришь так, словно это просто. Это моя мать, Марина. Моя. Я обязан–
— Ты ничего ей не обязан, — перебила она, впервые за вечер говоря не резко, не жёстко, а тихо. — Ты обязан только себе. И нашей семье. Нашей — понимаешь? Не её фантазиям, не её спектаклям, не её «композитору». Ты обязан нам.
Он сел обратно. На этот раз — медленно. Будто силы вышли.
— Я не знаю, как ей сказать, — признался он. — Не знаю, как объяснить, что денег не будет, что я не верю её Аркадию, что я больше не готов участвовать во всех её драматических постановках… Она ведь… Она не простит.
— Она уже не прощает, — тихо сказала Марина. — Она уже нас наказала. Она перестала видеть в нас людей. Только кошелёк. В ней что-то поменялось. И ты это знаешь.
Тишина. Только приглушённый шум машин с улицы.
Марина вспомнила, как неделю назад Тамара Павловна, едва переступив порог их квартиры, не поздоровавшись, без всяких вступлений сказала:
— Олег, я рассчитала ещё раз. Даже с минимальной перестройкой нам нужен ровно миллион семьсот. Но если вы постараетесь, можно закончить всё к лету.
Тогда Олег только кивнул. Словно он обязан.
Теперь же этот момент всплыл между ними, как камень, который больше невозможно игнорировать.
Марина вздохнула, подошла, села рядом. Осторожно коснулась его плеча.
— Завтра поедем к ней вместе. Я не буду говорить вместо тебя. Но я буду рядом. Ты скажешь ей сам. Скажешь так, чтобы она поняла: назад пути нет. Что мы больше не участвуем в этом спектакле. Хватит.
Он опустил голову. Но молчал — значит, согласился.
За окнами мерцали огни соседних домов, на улице хлюпали колёса редких машин по талому снегу. Февраль всегда казался Марине вязким, тягучим, будто этим месяцем застревают все нерешённые проблемы.
Вечером она сидела на диване с чашкой чая, но чай давно остыл. Она просто держала кружку, глядя в одну точку. Разговор не принёс облегчения. Он был только первым шагом. Самым тяжёлым.
Она прекрасно понимала, что завтрашний визит станет переломным. Тамара Павловна не из тех, кто сдаётся. Она не откажется от своих планов. Она будет давить. Будет разыгрывать сцены. Будет шантажировать всеми возможными эмоциями, которые копила годами. Но теперь хотя бы они с Олегом — снова вместе. Не по разным окопам, не с разными версиями реальности, а рядом. Единым фронтом против той путаницы, которую создала его мать.
— Значит так ты со мной разговаривать будешь? — голос Тамары Павловны дрожал, но не от слабости — от ярости. — На пороге, как будто я вам посторонняя?!
Олег молча прошёл в квартиру. Марина шла за ним, чувствуя, как в горле сжимается обруч — предчувствие надвигающейся бури давило так сильно, что хотелось развернуться и уйти. Но она осталась. Потому что если уйти сейчас — всё рухнет.
В комнате опять стоял запах дешёвого мужского одеколона. Значит, Аркадий здесь был недавно. Или всё ещё здесь.
Олег сжал губы.
— Где он? — спросил он коротко.
— Не твоё дело! — вспыхнула мать. — Это мой дом! Моя жизнь! Я могу принимать у себя кого хочу!
Марина впервые вмешалась — мягко, но твёрдо:
— Мы не против вашей жизни, Тамара Павловна. Просто нам нужно понять, что с вами происходит.
— Со мной? Со мной?! — она усмехнулась, резко, зло. — Это с вами что-то произошло. Вас кто-то перекосил, вы стали жадные и холодные. Сын не хочет помочь матери, потому что жена на ухо шепчет!
— Хватит, — Олег сказал это тихо, но голос не дрогнул. — Хватит так говорить о Марине.
Тамара Павловна отшатнулась, будто получила удар.
Марина знала: вот оно — то место, откуда всё пойдёт вниз.
Они прошли на кухню. Та же столешница, покрытая царапинами. Те же старые кастрюли. Всё до боли знакомо.
Но атмосфера — чужая.
— Мам, — начал Олег. — Разговор будет серьёзный. Очень серьёзный. И я тебя прошу — просто выслушай. Без криков.
— А ты меня когда-нибудь слушал? — взорвалась она. — Ходите сюда раз в месяц, смотрите на меня, как на старую собаку, и учите жизни! Я ведь вижу. Вы думаете, я ничего не понимаю? Я же не слепая и не дурочка!
— Мам… — он хотел сдержать, сгладить, вернуть в нормальный тон. Но она уже неслась по наклонной, не разбирая, кого царапает словами.
— Да ты вообще стал чужой! — выкрикнула она. — Знаешь почему? Потому что она тебя от меня оторвала! Она! Она разрушила всё!
Марина почувствовала, как Олег дёрнулся — словно у него внутри треснуло что-то давнее, бережно скрываемое.
Но он всё равно сделал шаг к матери:
— Марина — моя семья. Так же, как и ты, — он говорил спокойно, но жёстко. — И пока ты не начнёшь это понимать, не будет разговора.
Тишина. Такая, от которой звенят уши.
— Это всё Аркадий? — спросил Олег наконец. — Он здесь? Он в комнате?
Секунда. Две.
И вдруг — как щелчок:
— А что такого? — бросила она вызывающе. — Он хороший человек. Талантливый. Добрый. И да — он играет на фортепиано не так, как вы хотите, но… но он настоящий! Он со мной искренен! В отличие от вас!
Марина скрестила руки на груди.
— Искренен? — переспросила она. — Он сказал вам, сколько стоит запись альбома? Сказал, что ему нужны не сто, не двести тысяч, а именно те полтора миллиона, которые вы пытались выбить из нас? Он сказал, что гастролей никаких нет, что он просто…
— ЗАТКНИСЬ! — закричала Тамара Павловна так резко, что Марина вздрогнула.
— Мам! — Олег шагнул вперёд. — Не смей так с ней!
Но мать уже захлёбывалась словами:
— Ты мне не указ! Это моя жизнь! Мои деньги! Моя дача! Моё право любить кого хочу! А ты… ты неблагодарный! Я ради тебя всё отдала! Всю молодость! Всю себя! А ты теперь приходишь сюда и учишь меня, как мне жить?!
Олег закрыл глаза.
Марина увидела — он сломался. На секунду. Но потом выпрямился. Взгляд стал тверже.
— Ты пыталась нас обмануть, — сказал он. Никаких эмоций — ровно, как приговор. — Ты врала про дачу. Врала про ремонт. Давила. Манипулировала. Ты хотела деньги не на крышу. Ты хотела деньги для него. Для этого афериста. И это не забота, мама. Это — предательство.
Слово упало, как кирпич.
Тамара побледнела.
— Ты… как ты смеешь… — прошептала она.
Марина осторожно подошла ближе — чтобы быть рядом, но не вмешиваться.
— Зачем? — Олег впервые спросил это вслух. — Вот просто скажи… зачем? Почему ты не пришла ко мне честно? Почему нужно было давить? Угрожать продажей участка? Рассказывать, как тебе страшно ночами? Почему… почему ты выбрала ложь?
И тогда произошло то, чего Марина никак не ожидала.
У Тамары Павловны задрожали руки.
Но не от злости.
От страха.
Настоящего.
Глубокого.
Она села на табурет, будто ноги внезапно отказали.
— Потому что… — она сглотнула. — Потому что если бы я сказала правду, ты бы меня бросил.
Марина замерла.
Олег тоже.
— Я… я знаю, что вы обо мне думаете, — тихо прошептала Тамара. — Что я капризная. Что я живу прошлым. Что я вечно всем недовольна. Я же слышу… слышу, как Марина говорит про меня. Я всё слышу. А он… он смотрел на меня иначе. Как на женщину. Вы понимаете? На женщину. Не на старую мать, не на обузу, не на памятник семейным традициям. На живую. Настоящую.
Она крепко сцепила пальцы.
— И я… я поверила, что ещё могу быть кому-то нужна. Хоть кому-то. Хоть раз в жизни — не как мать. Не как санитарка для чужих жизней. Как женщина.
Молчание упало тяжёлым слоем.
Марина впервые посмотрела на свекровь иначе — без гнева, без защиты, без раздражения.
Перед ней сидела не манипуляторша.
Перед ней сидела испуганная, одинокая женщина, которая хваталась за первого встречного, лишь бы почувствовать себя живой.
Но жалость — это не спасение.
Ни для кого.
Олег медленно сел напротив матери.
— Мам… — начал он, но голос дрогнул. Он сглотнул и продолжил твёрже: — Он не любит тебя. Он использует. И если ты ему сейчас дашь деньги — он исчезнет. Просто исчезнет. И всё.
Тамара сжала губы, будто удерживая что-то внутри.
— Не исчезнет, — сказала она упрямо. Но уверенности не было. Только страх.
Олег выдержал паузу.
— Он уже исчезает, мама, — сказал он тихо. — Ты сама знаешь.
Марина увидела, как плечи Тамары опустились. Как будто из неё вышел воздух.
— Я не хочу быть одна, — прошептала она почти беззвучно.
Марина сделала шаг.
И сказала то, что не планировала говорить никогда:
— Вы не одна. Даже если сейчас вам кажется обратное.
Тамара вскинула на неё глаза — мокрые, злые, растерянные.
— Я не враг вам, — сказала Марина. — И никогда им не была. Но я не позволю разрушить наш дом. Мне нужна честность. Нам всем нужна. Если хотите — мы сделаем ремонт на даче. Нормальный. Настоящий. По-настоящему нужный. Но не театральный дворец. И не ради чужого мужика. А ради вас. Ради вашей памяти о Викторе Николаевиче. Но это всё — только если вы скажете нам правду. До конца.
Тамара затихла.
Секунды тянулись вязко и медленно.
— Он… — наконец выдохнула она. — Он просил… не только деньги. Он говорил, что… что, может быть, мы могли бы… жить вместе. Что я могла бы продать дачу… и вложить в… в его проект в Петербурге.
Марина закрыла глаза. Олег тихо выругался.
— Мама, — сказал он, — это схема. Он делает это не в первый раз. Пойми же. Это не любовь. Это бизнес. На доверчивых людях.
Тамара прикусила губу.
— Я… я не знала.
— Ты догадывалась, — мягко поправила Марина. — Просто боялась признаться себе.
И тогда что-то надломилось. Тихо, почти незаметно. Но окончательно.
Тамара Павловна разрыдалась.
Не красиво, не театрально — а так, как плачут люди, у которых закончилось сопротивление.
Олег встал, подошёл, неловко обнял её. Она уткнулась в его плечо, будто снова стала маленькой.
Марина стояла рядом. Тихо. Наблюдая, ощущая одновременно облегчение и тяжесть. Потому что после этой трещины семья уже не вернётся в прежний формат — но может, хоть появится шанс построить новый.
Когда Тамара успокоилась, Олег сказал:
— Мы поможем тебе. Но не ему. И не так, как ты хочешь. А так, как правильно.
Тамара кивнула. Медленно. С трудом.
Но кивнула.
Домой они шли пешком. Февральский воздух тянул сыростью, но в нём было что-то очищающее. Марина сунула руки в карманы. Олег шёл рядом, плечи расслабились впервые за многие недели.
— Спасибо, — сказал он. — Что была рядом. Что выдержала. Я… я бы один не смог.
Марина усмехнулась.
— Я и сама не знала, что смогу.
— Думаешь… у нас получится дальше? — спросил он после паузы.
Она посмотрела на него. На того мужчину, которого она любила. Который только что выдержал разговор, способный разорвать любую семью.
И сказала:
— Если мы смогли пройти через это — значит, сможем и дальше. Только вместе. Не по отдельности.
Олег кивнул. Взял её за руку.
И впервые за долгие недели эта простая рука в руке не казалась обязанностью.
Она была опорой.
Через неделю Тамара позвонила сама. Голос её был тихим, спокойным.
— Олежек… Марина… Я… я хотела сказать, что… я попросила Аркадия больше не приходить.
Марина посмотрела на мужа. Он молча выдохнул — облегчённо.
— Мы знаем, — мягко ответила Марина. — Соседка сказала, что он сегодня вещи забрал.
Тамара вздохнула.
— Спасибо вам. За то, что… не отвернулись.
После звонка они долго сидели молча. Марина смотрела на окно — за стеклом уже начинало смеркаться. Зимний вечер, тихий, обычный, такой же, как сотни других.
Но внутри было что-то другое. Чище. Светлее.
Не счастье — нет. Ещё очень рано. Но начало дороги к нему.
Она повернулась к Олегу:
— Поедем на дачу весной. Сделаем ремонт. Но нормальный. Чтобы всё крепко стояло, чтобы без понтов. И чтобы она знала — мы с ней не потому, что надо. А потому что семья.
Он усмехнулся.
— Звучит справедливо.
Марина кивнула.
— Только одно условие. Больше никаких секретов. Ни от меня. Ни от тебя. Ни от неё.
Олег протянул руку и сжал её ладонь.
— Договорились.
И в этот момент Марина впервые за месяцы почувствовала: жизнь возвращается. Медленно, осторожно, по миллиметру. Но возвращается.
Они справились.
Не идеально. Не красиво. Не без шрамов.
Но справились.
И теперь могли идти дальше — без иллюзий, но вместе.
Почему реальная скорость меньше, чем на спидометре? Зачем это сделано?