– Леночка, можно войти? Нам надо поговорить, это очень важно! – Ольга Петровна стояла в дверях моей квартиры, аккуратно прижимая к груди сумочку, и смотрела на меня так, словно я была виновата в том, что она вообще сюда пришла.
Прошло уже полгода как мы развелись с ее сыном, и я уже почти научилась жить без ежедневных звонков и сообщений от её сына. Почти.
Я постояла ещё секунду, глядя на её аккуратно уложенные седые волосы и пальто, которое она носила ещё в те времена, когда мы со Славой только познакомились. Потом отступила в сторону. Всё-таки когда-то я называла её мамой. Пусть и недолго.
– Проходите, – сказала я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. – Чай будете?
– Не откажусь, – Ольга Петровна осторожно прошла в прихожую, оглядываясь по сторонам, словно впервые здесь оказалась. Хотя была, и не раз. – Как ты тут одна, Леночка? Не тяжело?
Я не ответила. Просто пошла на кухню ставить чайник. Она последовала за мной и присела за стол, аккуратно поставив сумочку на колени.
– Мы со Станиславом Ивановичем очень переживаем, – начала она без предисловий, пока я доставала чашки. – Слава… он совсем потерялся после развода. Не тот стал. Совсем не тот.
Я поставила перед ней чашку с заваренным чаем и села напротив. Руки сами собой легли на стол, пальцы сплелись.
– Ольга Петровна, – тихо сказала я, – вы же понимаете, что это вы ему тогда сказали: «Женись на Лене – и прощайся с наследством». Помните? Он пришёл ко мне в тот же вечер и сказал, что выбирает родителей. Я его не держала.
Она отвела взгляд. Пальцы её нервно теребили ручку сумки.
– Мы тогда… погорячились, – прошептала она. – Думали, он одумается. Что поймёт, как важно сохранить семью, традиции… Квартиру эту, в конце концов. Она ведь ещё от моего отца досталась.
Я медленно выдохнула. Вот оно. Началось.
– Квартиру, – повторила я. – Ту самую, трёхкомнатную, в центре, которую вы обещали Славе, если он женится «правильно». На той девушке, которую вы ему выбрали. Помните её? Ира, кажется?
Ольга Петровна подняла на меня глаза. В них было что-то похожее на стыд. Но быстро исчезло.
– Леночка, ты же умная женщина, – она попыталась улыбнуться. – Мы тогда не знали тебя по-настоящему. А сейчас… сейчас всё по-другому. Слава очень жалеет. Он сам нам сказал. И мы… мы тоже понимаем, что были неправы.
Я откинулась на спинку стула. Чайник на плите тихо щёлкнул, выключаясь. В квартире стояла тишина, только где-то внизу проехала машина.
– Понимаете, – повторила я. – А тогда не понимали? Когда каждый день звонили ему и говорили, что я его «испортила»? Что я «не из нашего круга», что я «не смогу оценить» вашу квартиру и ваше «положение»? Когда он приходил домой и молчал весь вечер, потому что вы ему мозги выносили?
Ольга Петровна опустила голову.
– Мы хотели как лучше, – тихо сказала она. – Для него хотели.
– Вы хотели, чтобы он жил так, как вы решили, – я говорила спокойно, но внутри всё кипело. – Без права на ошибку. Без права выбрать самому. И он выбрал. Вас. А теперь что-то изменилось?
Она подняла глаза. В них стояли слёзы.
– Леночка… у Станислава Ивановича проблемы со здоровьем. Сердце. Врачи говорят – нужна операция. Дорогая. А пенсии нашей… ты же понимаешь. А Слава… он сейчас один, работы нормальной нет, снимает комнату. Мы подумали… может, ты поможешь? Хоть немного. Ради того, что было…
Я смотрела на неё и не верила своим ушам. Вот оно. Настоящая причина.
– То есть, – медленно произнесла я, – вы разрушили наш брак, заставили сына выбрать между мной и вами, он выбрал вас, а теперь, когда вам нужна помощь, вы пришли ко мне? К той самой Лене, которую вы называли «охотницей за квартирой»?
Ольга Петровна побледнела.
– Мы не просим многого, – прошептала она. – Просто… немного. На первое время. Пока Слава не встанет на ноги. А потом… потом, может, вы со Славой…
– Нет, – я встала. – Не будет никакого «потом». И никаких денег тоже не будет.
Она тоже поднялась, цепляясь за край стола.
– Леночка, пожалуйста… Мы же семья были…
– Были, – согласилась я. – Пока вы не решили, что я в эту семью не вписываюсь. Вы получили то, что хотели. Слава с вами. Квартира ваша. А я осталась одна. И знаете что? Я рада этому. Потому что впервые за пять лет я живу спокойно.
Ольга Петровна смотрела на меня, и в её глазах было что-то новое. Не обида. Не злость. А растерянность. Будто она впервые увидела меня по-настоящему.
– Я передам Станиславу Ивановичу, – тихо сказала она, беря сумочку. – И Славе.
– Передайте, – кивнула я. – И ещё передайте, что я не держу зла. Правда. Просто я больше не часть вашей семьи. И никогда ею не буду.
Она вышла в прихожую, я пошла за ней. У двери она остановилась.
– Леночка… прости нас, – вдруг сказала она, и голос её сорвался. – Мы правда не думали, что так получится.
– Вы думали только о себе, – ответила я. – А теперь живите с этим.
Дверь закрылась. Я осталась одна в тишине квартиры, которую снимала уже четвёртый месяц. И впервые за долгое время улыбнулась. По-настоящему.
Но через неделю всё началось по-новому. Сначала позвонил Слава. Потом пришёл сам. А потом… потом я узнала то, что перевернуло всё с ног на голову.
– Лена, открой, пожалуйста. Я знаю, что ты дома.
Голос Славы за дверью звучал глухо, будто он говорил сквозь вату. Я стояла в коридоре, прижав ладонь к груди, и пыталась понять, что чувствую: злость, жалость или просто усталость. Прошла неделя после визита Ольги Петровны, и я почти убедила себя, что всё закончилось.
– Слава, у меня нет желания разговаривать, – ответила я, не двигаясь с места.
– Пять минут. Только пять. Потом уйду, если скажешь.
Я вздохнула и открыла дверь на цепочку. Он выглядел плохо: небритый, под глазами тёмные круги, куртка помята. Совсем не тот уверенный мужчина, который когда-то стоял со мной под венцом.
– Говори, – сказала я.
Он посмотрел на щель между дверью и косяком.
– Можно войти?
– Нет. Говори здесь.
Слава опустил голову, потом снова поднял глаза. В них было что-то, чего я давно не видела: растерянность.
– Я пришёл извиниться, – тихо сказал он. – За всё. За то, что выбрал не тебя. За то, что поверил им. За то, что позволил разрушить то, что у нас было.
Я молчала. Он ждал, но я не собиралась ему помогать.
– Я думал, что делаю правильно, – продолжил он. – Что если останусь с родителями, то сохраню семью. Нашу большую семью. А оказалось… оказалось, что потерял настоящую.
– Ты поздно это понял, – сказала я. – Когда папе нужна операция, а у тебя нет денег.
Он вздрогнул, будто я ударила.
– Ты думаешь, я из-за этого пришёл? – голос его стал резче. – Да, мне стыдно, что они к тебе ходили. Я их чуть не убил, когда узнал. Но я пришёл не за деньгами, Лен. Я пришёл за тобой.
Я рассмеялась. Коротко, без радости.
– За мной? Серьёзно? Ты полгода молчал. Ни одного звонка, ни сообщения. Я для тебя умерла в тот день, когда ты собрал вещи и ушёл к маме. А теперь вдруг вспомнил, что у тебя была жена?
– Я не мог позвонить, – он шагнул ближе к двери. – Не знал, что сказать. Каждый раз набирал номер и стирал. Думал, ты меня ненавидишь.
– Я тебя не ненавижу, Слав, – честно ответила я. – Я тебя отпустила. Полностью. И мне теперь хорошо. Правда хорошо.
Он смотрел на меня так, будто впервые слышал эти слова.
– А если бы… если бы я попросил второй шанс?
– Не проси, – я покачала головой. – Его не будет.
– Почему? – почти крикнул он. – Мы же любили друг друга!
– Любили, – согласилась я. – Пока твои родители не решили, что я недостаточно хороша для их сына и их квартиры. Пока ты не доказал, что для тебя их слово важнее моего счастья.
Слава молчал. Потом вдруг достал из кармана ключи. Те самые. От нашей общей квартиры, которую мы снимали до свадьбы.
– Я их всё время с собой ношу, – тихо сказал он. – Как напоминание.
Я посмотрела на ключи и почувствовала, как внутри что-то шевельнулось. Но тут же задавила это чувство.
– Оставь себе, – сказала я. – Они тебе ещё пригодятся. Когда найдёшь ту, которую твои родители одобрят.
Я закрыла дверь. Тихо, без хлопка. Прислонилась к ней спиной и закрыла глаза. Сердце колотилось. Но я знала: сделала правильно.
На следующий день позвонила Ольга Петровна. Голос дрожал.
– Леночка, прости, что беспокою… Славочка вчера приходил ко мне. Весь вечер молчал, потом собрал вещи и ушёл. Сказал, что ему нужно подумать. Мы не знаем, где он. Телефон выключен.
Я молчала.
– Мы очень переживаем, – продолжала она. – И… мы хотели спросить… может, он к тебе пошёл?
– Нет, – ответила я. – Ко мне он не пойдёт. И правильно сделает.
– Но куда же он делся? – в её голосе слышались слёзы.
– Ольга Петровна, – я говорила спокойно, – вы сами его отпустили. Когда сказали: «Выбирай – мы или она». Он выбрал вас. Теперь живите с этим выбором.
Она всхлипнула.
– Мы не думали, что он так серьёзно…
– А вы вообще думали? – спросила я. – Хоть раз?
Повисла тишина.
– Леночка… – наконец прошептала она. – А если мы… если мы приедем к тебе все вместе? Поговорим? Извинимся как следует?
Я чуть не рассмеялась.
– Не надо, – сказала я. – Поздно.
И положила трубку.
Прошла ещё неделя. Я уже почти забыла об этом странном всплеске прошлого, когда в дверь позвонили. На пороге стоял Станислав Иванович. Один. В старом пальто, с тростью. Лицо серое, глаза красные.
– Елена, – сказал он просто. – Можно войти?
Я пропустила его. Он прошёл на кухню, сел за стол, положил трость рядом.
– Я без Ольги, – сказал он. – Сам пришёл.
Я молча поставила перед ним чай.
– Слава пропал, – тихо сказал он. – Уже девять дней. Телефон молчит. Друзья не знают. На работе уволился ещё месяц назад. Мы думали… может, он к тебе…
– Нет, – ответила я. – Ко мне он не приходил.
Станислав Иванович кивнул. Потом вдруг взял мою руку. Рука была холодная, дрожала.
– Лена, – сказал он. – Я пришёл не за сыном. Я пришёл сказать… мы были неправы. Я был неправ. Я думал, что защищаю его. А оказалось – сломал.
Я смотрела на него и не знала, что сказать.
– Мы с Ольгой всю жизнь решали за него, – продолжал он. – Кем быть, где учиться, на ком жениться. Думали, знаем лучше. А когда он выбрал тебя… мы испугались. Что он уйдёт. Что забудет нас. И сделали всё, чтобы он остался. Любой ценой.
Он замолчал. Потом достал из кармана сложенный листок.
– Это завещание, – сказал он. – Новое. Квартира теперь твоя. Полностью. Я переписал вчера. Если Слава найдётся… пусть знает, что мы больше не держим его.
Я смотрела на бумагу и не могла поверить.
– Зачем? – спросила я.
– Потому что ты была права, – тихо ответил он. – Мы разрушили его жизнь. И твою. Хоть как-то исправить… это всё, что мы теперь можем.
Он встал, взял трость.
– Если Слава объявится… скажи ему, что мы его ждём. Не ради квартиры. Ради него самого.
Он ушёл. А я осталась с листком в руках и с ощущением, что мир перевернулся.
На следующий день Слава нашёлся. Сам пришёл. Но уже не тот, которого я знала.
И то, что он мне рассказал, заставило меня понять: иногда прощение – это не слабость. А совсем другое.
– Лена… я должен тебе всё рассказать, – Слава стоял в дверях, но уже не тот, что приходил неделю назад. Глаза спокойные, голос ровный, будто внутри него наконец-то что-то улеглось.
Я отступила в сторону. Он прошёл, снял куртку, повесил на вешалку – привычка, которую я когда-то любила. Потом повернулся ко мне.
– Я жил у друга эти дни. Выключил телефон. Просто ходил по городу и думал. Девять дней без единого звонка родителям. Впервые за тридцать пять лет.
Он сел на диван, положил руки на колени.
– Я понял одну вещь, Лен. Я никогда не был взрослым. Никогда не принимал решений сам. Всё время кто-то решал за меня: сначала родители, потом ты – потому что я позволял. А когда тебя не стало, я растерялся окончательно.
Я молчала, прислонившись к стене.
– Папа приходил к тебе? – спросил он.
– Приходил.
– И отдал завещание?
Я кивнула.
– Он мне вчера всё рассказал, – Слава слабо улыбнулся. – Сказал: «Сынок, мы с мамой ошиблись. Думали, что держим тебя, а на самом деле душили». И впервые в жизни я услышал от него «прости». От обоих.
Он поднял глаза.
– Я не прошу вернуться, Лен. Понимаю, что права не имею. Но я пришёл сказать спасибо. За то, что не стала мстить. За то, что не кричала, не проклинала. Просто отпустила. Это оказалось самым сильным ударом. Я наконец-то почувствовал, что значит быть свободным. И насколько страшно быть свободным.
Я медленно подошла и села напротив.
– А что дальше? – спросила я.
– Дальше я уезжаю, – спокойно ответил он. – В другой город. Наш общий знакомый предложил работу – нормальную, с переездом. Я согласился. Сниму там комнату, начну с нуля. Без квартиры в наследство, без родительских подсказок. Сам.
Он достал из внутреннего кармана конверт и положил на стол.
– Здесь ключи от той квартиры в центре. Папа отдал их мне, сказал: «Отдай Лене. Это её по праву». Я не спорю. Она твоя. Делай с ней что хочешь – живи, продавай, сдавай. Мне ничего не надо.
Я посмотрела на конверт, потом на него.
– А родители?
– Они останутся в той квартире, – он пожал плечами. – Я поговорил с ними вчера долго. Очень долго. Сказал, что люблю их, но больше не позволю решать за меня. Что буду приезжать в гости, помогать, звонить. Но жить буду своей жизнью. Они плакали. Оба. Впервые видел, как папа плачет.
Слава встал.
– Я уезжаю завтра утром. Поезд в семь сорок. Просто хотел попрощаться по-человечески.
Он подошёл ближе, остановился в полуметре.
– Ты была лучшим, что со мной случалось, Лена. Жаль, что я понял это слишком поздно.
Я тоже встала. Мы стояли и смотрели друг на друга. Потом я сделала шаг и обняла его. Крепко, как в тот день, когда он сделал мне предложение. Он замер, потом обнял в ответ. Мы постояли так минуту, может две. Без слов.
– Будь счастлив, Слав, – прошептала я.
– И ты, – ответил он хрипло.
Он отпустил меня, взял куртку, вышел. Дверь закрылась тихо.
Я осталась одна. Подошла к столу, открыла конверт. Ключи лежали на ладони – тяжёлые, холодные. И рядом записка от Станислава Ивановича, аккуратным старым почерком:
«Леночка, прости нас, дураков старых. Спасибо, что научила нашего сына быть мужчиной. Квартира твоя по праву – ты её заслужила больше, чем кто-либо. Живи счастливо. И, если позволишь, иногда звони. Мы будем рады слышать твой голос. С любовью, папа Станислав и мама Оля».
Я села на диван, прижала ключи к груди и впервые за долгое время заплакала. Не от боли. От облегчения. От того, что всё наконец-то закончилось правильно.
Через месяц я продала ту большую квартиру в центре. Купила себе небольшую двухкомнатную в тихом районе, рядом с парком. Остаток положила на счёт – на будущее, на мечты, на себя.
Слава иногда пишет. Коротко: как дела, как работа, как новый город. Я отвечаю. Иногда звонит Ольга Петровна – просто узнать, как я, не нужно ли чего. Голос у неё теперь совсем другой – мягкий, осторожный. Я не зову её мамой, но и не отталкиваю.
А в выходные я открываю окна, пью кофе на балконе и смотрю на деревья. И знаю точно: теперь всё по-настоящему моё. Моя жизнь. Мои решения. Мой покой. И никто больше никогда не встанет между мной и моим счастьем.
— Ты подпишешь, куда денешься! Мы же семья! — заявил он, пока я не нашла его схему по отъёму моей же квартиры.